Том 4. Солнце ездит на оленях

Мясо готовили на все вкусы: варили в котле, жарили на горячих каменных плитках очага, прямо в огне и над ним.

Все лайки сбежались к костру, расселись рядышком с хозяевами. Их приняли как равных, не отогнали, не потеснили, не обделили мясом: кусок себе, кусок лайке.

— Ешь, ешь за обе щеки! — поощрял всех Максим. — Не то дома не узнают, скажут: «Пришел голодный волк. Бей его!»

Верно, имальщики похудели, окостились, как зимние волки. И не мудрено: ходили, кружили четыре недели, каждый день тридцать — сорок верст, и не по ровну, не по дороге, а по тундре, с камня на болото, из болота на камень.

Утром, не разводя костра, имальщики позавтракали холодными недоедками от пирушки и побежали вдогонку за оленями.

— А мы как жить будем? — спросил Максим Коляна. Это у него стало обязательным началом каждого дня.

— Я — пастух, ты — хозяин. Твоей голове думать, моей — слушать, — отозвался Колян.

— Надо отвезти русских в Хибины. Ты поедешь?

— Как было сказано, так будет и сделано.

— Вернешься домой — можешь жить в своей тупе, можешь у меня.

— Там увидим.

— Расчет маленько надо делать? — спросил Максим. Колян попросил отдать ему оленей, на которых ездила Ксандра.

— Куда девать будешь?

— Дарить. — После того как русские подарили ему новую одежду и обувь, Колян решил обязательно, любым способом отдать оленей Ксандре.

— Зачем им олешки? Они скоро уедут.

— Пожалуй, останутся.

Как-то Ксандра высказала Коляну, что они с матерью, возможно, поселятся в Хибинах.

— Бери, — согласился Максим и сказал, что Колян заработал у него десять оленей. Но, боясь, что глупый мальчишка раздарит всех, посоветовал пока оставить их в стаде.

Не подгоняемые ни пастухами, ни собаками, ни комарьем, ни волками, олени шли медленно, с большими задержками покормиться. Максим с Коляном кружавили на санках от перелеска к перелеску, высматривая, не ждет ли их где-нибудь стройная елочка на хорей или, наоборот, горбатая — на полоз. В хореях и полозьях была скорая нужда. Максим оставил свой хорей в Хибинах. Колян увел из Хибин две нарты; одну изъездил так, что дай бог дожить ей до Веселых озер, другую вместе с хореем сожгла почти на нет Ксандра. Надо делать два хорея и три нарты: одну Максиму, две Коляну на поездку в Хибины.

Тундра не скупа для старательного человека: пока ехали до Веселых озер, нашли достаточно лесинок и на полозья и на хореи. В поселке сразу взялись делать санки. Работали на воле, кормились из одного котла с русскими, которые жили в тупе Коляна, спали Максим и Колян в тупе Максима.

Колян постоянно метался из тупы в тупу: то Максим просил помочь ему, то русские. Эти, особенно мать с дочерью, жили шумно, часто спорили. Понять, кто начинал спор, было невозможно, скорей всего, он начался давно и с той поры не замирал окончательно, а только притихал. Так часто бывает в очаге: будто совсем потух, сверху черные угли, пепел, а дунь — и вспыхнет огонек.

Коляну приходилось замечать такие семейные споры и у лопарей, был он и у него с сестрой и отцом. Особый спор между своими людьми, совсем не такой, как у чужих. Здесь меньше обижаются, легче прощают.

Колян слышал уже не первый раз:

— Я здорова, вполне, вполне здорова, — уверяла Ксандра и просилась на улицу, где Максим так весело звенел топором и пилой.

— Перестань! Ложись! — требовала мать.

— Говорю, здорова. Погляди! — Ксандра начинала приплясывать. — Я поеду кататься на оленях, — и делала шаг к двери.

Мать хватала ее за рукав:

— Дурища! Мало еще настроила всяких каверз?!

— Мама, оторвешь рукав.

— Голову тебе надо оторвать. Да погоди, оторвешь, наскочишь на какой-нибудь рожон.

Сергей Петрович не брал ни ту, ни другую сторону, одинаково не хотел обижать ни жену, ни дочь. Жена, возможно, лишку мнительна, строга, придирчива к дочери, а дочь, возможно, лишку самовольна, озорна, непочтительна к матери. Но как умерить, сгладить эти лишки?

У себя жена и дочь не видят их. Он пробовал указывать им, но от обеих получил отпор, и, что интересно, совсем одинаковый: «Папочка, не волнуйся! Мы уладимся сами».

Однажды Катерина Павловна остановилась перед Коляном и сказала, грозя пальцем:

— Ну и устроил же ты мне жизнь!..

— Мама, перестань! — крикнула Ксандра.

Она испугалась, что мать в раздражении оскорбит Коляна и сама покажется неприятной стороной. Колян стал ей дорог, вроде брата. А все, что касалось матери, также и отца, было трепетно важно. Она любила их особо горячо, судила и придиралась к ним особо требовательно, хотела видеть их безупречными. И от этого порой сама допускала повышенную резкость.

Колян не мог догадаться, чего не досказала Катерина Павловна, но, должно быть, что-то обидное для него. В таких случаях лопари не ждут, не спорят, не оправдываются, а уходят. И Колян молча, прихватив аркан, вышел за дверь.

— Ты куда? — спросила Ксандра. — Поедешь? Я с тобой.

— Нет, не поеду. Я здесь плох. Я уйду в другое место, — ответил Колян, не оборачиваясь.

— Тебе у нас плохо? — Ксандра выбежала за ним. — Чем, что плохо, скажи!

— Твоя мать сказала: я вам плох.

— Мама, папа, идите сюда! — крикнула Ксандра. — Колян уходит от нас.

— Еще какая-то новая затея: идите вы к нам! Вы, кажется, помоложе, — откликнулась Катерина Павловна.

— Нет, к нам. Скорей! — требовала Ксандра, удерживая Коляна, который порывался уйти.

Родители наконец подошли. Отец молча. Мать с ворчанием:

— Заставил идти больных, старых. Стыдно! Нельзя быть таким…

Доктор взял Коляна за плечи, заглянул в лицо — маленькое, исхудалое, костисто-твердое, как валунчик с окаменелой в нем непреклонной решимостью, и спросил:

— Что случилось?

— Мама оскорбила его, — ответила за Коляна Ксандра.

— Ты, к каждой бочке гвоздь, не суйся! — одернул ее отец и продолжал разговор с Коляном: — Чем, как оскорбила? Ты скажи, а мы постараемся все уладить.

Колян начал объяснять, но не смог, запутался. Тогда Ксандра снова всунулась:

— Тут не обойдешься без меня. Мама сказала Коляну: «Ну и устроил же ты мне жизнь!» И хотела еще что-то. Вот Колян и обиделся.

— Я не хочу служить человеку, который носит на меня худое слово, — сказал Колян.