Том 4. Солнце ездит на оленях

— Ладно, поможем. — Заведующая сильно хлопнула по столу ладонью. — Приходи завтра!

Ксандра быстро вышла и за дверью начала вытирать глаза носовым платком. Крушенец всполошился:

— Что с вами? Плачете? Почему?

— А вы слышали, что сказала она? — Ксандра кивнула на дверь, за которой сидела заведующая.

— Ну-ну? Я ничего не заметил.

— Сказала: поможем. Только поможем, а не сделаем. Школа — будто мое, частное дело, моя забота. Мое дело — учить, а здание, парты, пособия — дело этой заведующей. Что же она взваливает на меня? Я и рада бы, но не могу.

— Успокойтесь. Она сделает все, что может. Не придирайтесь к словам, не тратьте прежде времени нервы. — Крушенец взял Ксандру под руку и повел к своей квартире. — Все сделает. Она очень сердечный, отзывчивый товарищ. Вид у нее, правда, вроде неприступной крепости, но душа, сердце золотые.

…Люда, жена Крушенца, артистка агитбригады, полулежа на диване, зубрила какую-то роль. Увидев мужа и незнакомку, одетую во все лапландское, меховое и мешковатое, явную деревенщину, она сказала небрежно, проформы ради:

— Извините, что я — такая домашняя. Фасониться некогда, — и продолжала зубрить. На ней был пестрый ситцевый халатец, искусственно-золотистые волосы накручены на бумажные жгутики.

— Ничего, мы извиним, — сказал Крушенец. — Верно, Ксандра?

— Да, конечно.

— Знакомьтесь! — Крушенец подвел Ксандру к жене.

— Та самая? — поднявшись, спросила Люда.

— Самая, самая, — подтвердил Крушенец.

— Очень, очень приятно. — Люда протянула Ксандре обе руки. — Мой муж часто вспоминает вас и так расписал, что я узнала бы где угодно. Вы вошли, и я сразу подумала: она. Раздевайтесь! — и начала помогать Ксандре стягивать верхнюю одежду, сшитую без застежек и потому неудобную для одевания и раздевания.

— Ну, Люда, оставляю гостью на твое попечение, — сказал Крушенец и ушел в свое учреждение.

— И как же ваш муж вспоминает меня? — спросила Ксандра.

— Самым лестным образом, как героическую девушку.

— Слишком лестно, не по заслугам. В таком случае каждая лапландская учительница — героиня.

— Так и есть.

— Какая героиня!.. — Ксандра поморщилась. — Шкраб, и только. Так и в бумажках из отдела образования пишут: шкраб.

— Не надо скромничать. Мы, русские, слишком скромны. Учитесь уважать себя. И другие станут уважать больше. — Люда села на диван, усадила рядом с собой Ксандру, протянула раскрытую коробку папирос «Сафо».

— Спасибо, не курю. Лапландской учительнице нельзя курить.

— Почему?

— Кругом почти все курят. А если еще и сама — нечем будет дышать.

Люда отложила папиросы, потянула носом воздух и сказала тихо, для себя:

— Странно.

Ксандра больше повернулась к ней и спросила:

— Что — странно?

— Ладно, скажу. Но условие: не обижайся. Я не верю, что ты не куришь. От тебя пахнет дымом, как от курильщика.

— Неужели так сильно? — удивилась Ксандра. — Я чувствую, но не так, чтобы…

— Разит. — Люда обняла ненадолго Ксандру и тем временем обнюхала у нее плечи и рукава платья, головной платок, косу. — Разит от всей.

— И все-таки я не курю. Знать, пропахла, продымилась от лопарских туп, от трубок. Вот еще напасть! А я хотела посмотреть в городе какой-нибудь спектакль, послушать концерт. Куда уж такой. — Ксандра передернула плечами и фукнула: — Ф-фу! Какая пакость — дым, табак. Надо проветрить все.

— На дворе, — подсказала Люда. — Мы и сушим и проветриваем там. — Она поманила Ксандру к окну на двор, где сушилось на морозе белье. — Видишь рядом с бельем пустые веревки? Это наши. Можешь занимать. Но подежурь, пока проветривается. Я не ручаюсь за честность всех наших граждан.

Ксандра перебрала и перенюхала все, что было у нее в чемодане, но себе уже не доверяла, ей казалось, что от всего разит табачным дымом, и для проверки попросила Люду перенюхать. Та сделала это охотно; она любила рыться в женских тряпках. Все, что можно, растянули во дворе на веревках. Потом Ксандра оделась в проветренное, а снятое растянула по веревкам. Но и вся эта длинная, кропотливая операция не выжила весь чад, он сохранился в каких-то тайниках. Наряду с этим ослабевшим чадом стало заметно, что и коса у Ксандры пропахла дымом. Люда советовала расплести и походить так. Она приложила ее к своим волосам, тоже ягельно-светлым, и спросила:

— Чем красишь?

— Ничем.

— Завидую.

— Чему?

— И спокойно и красиво.

Первобытно нетронутые волосы Ксандры и на взгляд и на ощупь были прекрасней волос Люды, вымытых перекисью водорода.

— Почему не острижешься? — спросила она, втайне желая обезобразить Ксандру.

— Не вижу надобности.

— Теперь не принято носить так. Косы, кольца, серьги — мещанство, даже хуже — буржуазность.

— Мой отец, старый революционер, подпольщик, считает, что коса — лучшее украшение женщины во все времена, при всяких режимах.

— У меня тоже была. Но на меня так насели стриженки, что пришлось расстаться. Я остриглась, но крашусь и немножко подвиваюсь. И на это глядят косо, говорят, надо быть естественной, как мать родила.

— Коса — сама естественность, сама природа, а стрижка — уже искусственность, — заметила Ксандра.

Люда досадливо сморщила лицо, замахала руками:

— Кто их поймет, наших законодательниц. Сами они — не мужик, не баба.

Чтобы выжить из косы табачный запах, Ксандра решила вымыться в бане. Шла неохотно, огорченная, а вернулась счастливая. Какая прелесть настоящая баня рядом с той, что устраивала она в куваксе! Ради нее одной можно ездить в Мурманск.

Вечером ходила на концерт, который давала железнодорожникам агитбригада. Там пели хором сначала «Интернационал», затем «Спускается солнце за степи», «Дубинушку»… Декламировали хором же «Левый марш», «Главную улицу». Крушенец, где надо, дирижировал.

Люда прочитала «Злоумышленника» А. Чехова. Были еще и другие номера.

Ксандру поразило сходство мурманского репертуара с тем, какой исполнялся на концертах в ее родном городке. Она слушала рассеянно, голова была занята обдумыванием, что просить в отделе образования. Вспоминалась мать с ее списком — «уложением» от всего любящего сердца. Шевелилась жалость, что «уложение», казавшееся тогда бесконечным, было коротко.

Утром Ксандра побежала в ОНО. Каменно-спокойная, неприступная Крепость (Ксандра так назвала для себя заведующую) встретила ее теплей вчерашнего, пригласила сесть, дала лист бумаги, карандаш и сказала:

— Напиши все, что нужно!

Накануне Крушенец сказал ей, что Ксандра расплакалась, и Крепость испугалась, что девчонка может убежать. Таких было не мало. Просматривая список, она кое-что — новое школьное здание, парты — сразу зачеркнула:

— Пока невозможно. В первую очередь будем делать для больших населенных пунктов.