Том 4. Торжество смерти. Новеллы

Он думал: «Все эти две недели нашей совместной жизни протекли среди незначительных эпизодов, подобных сегодняшнему. Правда: я уже успел заметить в ней ту „другую женщину“! Она начинает меняться даже и внешне. Удивительно, как быстро силы ее восстанавливаются. Кажется, будто каждый глоток воздуха, каждый плод прибавляет ей крови и живительная влага разливается по всему ее телу. Она создана для жизни праздной и беспечной. До сих пор она не высказала ни одной серьезной мысли, которая бы свидетельствовала о ее духовных запросах. Безмолвие и неподвижность являются у нее лишь результатами физического переутомления».

— О чем ты задумался? — спросила она.

— Ни о чем. Я счастлив.

— Уйдем отсюда, хочешь?

Они поднялись. Она звучно поцеловала его в губы. Она была так весела, что не могла спокойно стоять на месте. Каждую секунду она покидала его, чтобы сбежать со склона холма, а для того чтобы остановиться, хваталась за стволы молодых дубов, со скрипом сгибавшихся под тяжестью ее тела. Сорвав лиловый цветочек, она пососала его.

— Настоящий мед!

Сорвала сейчас же другой и поднесла к губам возлюбленного:

— Попробуй-ка!

По движению ее губ казалось, что она вторично наслаждается его сладким соком.

— Судя по количеству цветов и пчел можно сказать наверняка, что где-нибудь поблизости существует пчельник, — продолжала она. — Как-нибудь утром, пока ты еще спишь, я приду сюда и разыщу его… Я принесу тебе соты.

Долго еще болтала она по этому поводу, видимо, этот проект чрезвычайно улыбался ей, с звуками ее голоса воображению рисовались и свежесть утра, и таинственная чаша леса, и нетерпение поисков, и радость удачи, и хрупкие белые соты, переполненные диким медом.

Они остановились на опушке леса, очарованные поэтичной картиной моря.

Оно было нежно-голубого цвета с зеленоватым отливом, преобладающим по временам. Небо, свинцовое на горизонте, было усеяно разорванными облачками, зардевшимися по направлению к Ортоне. Общий колорит неба в смягченных тонах передавался поверхности моря, и казалось, оно покрыто лепестками осыпавшихся роз. У берега моря расположились в гармоническом сочетании два развесистых дуба с своей темной зеленью, группа серебристых олив и ярко-зеленых смоковниц с фиолетовыми ветвями. Оранжевый громадный диск почти полной луны всплывал на горизонте, будто заключенный в хрустальный шар с просвечивающими через него золотыми барельефами какой-то сказочной страны. Вблизи и вдали щебетали птички. Откуда-то донесся рев быка, потом блеянье овцы, потом детский плач. Наступила временная пауза, все звуки замерли, и среди тишины слышался только этот детский плач. То был собственно не плач, а прерывистый, жалобный стон, слабый и нежный. Он смущал душу, отвлекая от всего окружающего, заслоняя очарование сумерек, наполняя чувством истинного сострадания к невидимому маленькому созданию.

— Ты слышишь? — спросила Ипполита упавшим, взволнованным голосом. — А я знаю причину этого детского плача.

— Ты знаешь? — переспросил Джорджио, вздрогнув от звука голоса и выражения лица возлюбленной.

— Да, знаю.

Она продолжала вслушиваться в этот жалобный стон, казалось, заполнявший теперь все пространство.

— Это жертва вампиров, — сказала Ипполита.

Она говорила эту фразу без тени улыбки, как бы сама убежденная в истине народного поверья.

— Он лежит там, в этой хижине. Мне рассказывала о нем Кандид.

Некоторое время они постояли в нерешительности, вслушиваясь в стоны, между тем как перед глазами их витал призрак умирающего ребенка, потом Ипполита предложила:

— Пойдем, если хочешь. Это недалеко отсюда.

Джорджио промолчал, он боялся наткнуться на печальное зрелище, войти в соприкосновение с горем грубых, невежественных людей.

— Хочешь, пойдем? — настаивала Ипполита, охваченная непреодолимым любопытством. — Это там, в хижине под сосной. Я знаю дорогу.

— Идем!

Она шла вперед, ускоряя шаги, по склону поляны. Оба молчали, прислушиваясь лишь к стону и стараясь идти по его направлению. С каждым шагом обострялась их печаль, и, по мере того как стон слышался явственнее, ярче вырисовывался перед их глазами образ несчастного существа, бескровного и страдающего.

Они пересекли цветущую апельсиновую рощу, топча под ногами осыпавшиеся ароматные лепестки. На пороге хижины, соседней с той, что они искали, сидела женщина необъятных размеров. На этом чудовищно расплывшемся теле была небольшая круглая головка с кроткими глазами, белыми зубами и спокойной улыбкой.

— Куда ты идешь, синьор? — спросила женщина, не вставая.

— Мы идем взглянуть на ребенка, которого сосут вампиры!

— Зачем? Лучше присядь да отдохни. А детей и у меня немало. Посмотри-ка!

Трое или четверо голых ребятишек с вздутыми будто в водянке животами ползали рядом и ворчали что-то, копошась в земле и таща в рот все, что попало. На руках женщины помещался пятый, все лицо его покрывали бурые струпья, а среди них светились ясные голубые глаза, похожие на фантастические цветочки.

— Видишь, ведь у меня также их немало, а вдобавок этот еще больной. Присядь на минутку.

Она улыбалась, глазами поощряя незнакомку проявить свою щедрость. В ней проглядывало желание разочаровать любопытство синьоры и вызвать в ней суеверный страх.

— Зачем тебе идти к тому? — повторила она. — Смотри, как этот болен.

Она снова указала на грустного ребенка, но не притворяясь огорченной, а просто желая вызвать у путешественницы сострадание к ближайшему вместо дальнего, она как бы говорила: «Если у тебя есть потребность оказать помощь, то уж окажи ее тому, кто перед тобой».

Джорджио смотрел с глубокой жалостью на это грустное, больное личико, на эти ясные, лазурные глаза, казалось, упивавшиеся прелестью июньских сумерек.

— Что с ним такое? — спросил он.

— Ах, синьор, почем знать, — отвечала тучная женщина с прежним спокойствием. — На все воля Божья.

Ипполита дала ей денег, и они отправились дальше, преследуемые смрадным запахом, доносившимся из темного отверстия двери.

Они шли молча. Сердца их сжимались, тошнота давилагорло, колени дрожали. Слабый стон все звучал, сливаясь с голосами людей и другими шумами, их даже удивляло, что он был так явственно слышен издали. Глаза их приковывала к себе теперь высокая прямая сосна с ясно вырисовавшимся среди сумерек стволом, увенчанным густой хвоей, где щебетали стаями воробьи.

Шепот пронесся с их приближением среди группы женщин, теснившихся вокруг жертвы.

— Это иностранцы, жильцы Кандии!

— Пожалуйте, пожалуйте!

И женщины расступились, пропуская новоприбывших. Одна старуха с морщинистым землистым лицом, с ввалившимися тусклыми, как бы стеклянными глазами, коснувшись руки Ипполиты, сказала:

— Смотри, синьора, смотри! Это вампиры сосут кровь несчастного ребенка! Смотри, какой он стал! Сохрани Господь твоих деток!

Голос ее был до такой степени глух, что казалось, звуки эти издавались не человеком, а автоматом.