Том 4

Антуфьев вместе с дворником отворил ворота и с низкими поклонами проводил знатного гостя.

6. КАБАЛЬНАЯ ЗАПИСЬ

Вся угодливая предупредительность Антуфьева перед царским посланником исчезла. Опять это был суровый хозяин, владелец кузнечного заведения, сжавший в своем костлявом кулаке всех своих служащих.

— Ты, старик, насчет работы пришел? — сказал он, повернувшись боком. — Я могу еще наймовать людей — по царскому приказу надо еще белого оружия наковать. Только, брат, человека неведомого, без отпуска брать для меня опасно. Значит, с тебя нужно кабальную получить. Сам знаешь, железо теперь в какой цене. Неравно пропадет — с кого взыщешь? С тебя, голого, что возьмешь? Потому и говорю, что для верности ты мне сейчас бумагу подпишешь и «целование господне ей-же-ей» [124] дашь. Кондрат, кликни-ка Афанасьича.

124

Обычная форма клятвы в то время.

— Я здесь, Никита Демидыч!

Пожилой человек в потертом кафтане с предупредительной улыбкой мелкими шажками спешил на зов хозяина. На поясе у него болтались медная резная чернильница и пук очиненных гусиных перьев.

— Напиши-ка старику.

— Уже готова, Никита Демидович, только «имярек» надо вставить.

Антуфьев стоял, выжидая, а писец положил бумагу на перила крыльца и, ткнув в нее пальцем, сказал:

— Пиши здесь.

— Аленка, ты у дьячка Феопомпия училась, прочти-ка мне бумажку, — ответил Тимофей. — Без оглядки я тоже ничего писать не стану.

— Но ты порядился идти в рабочие к Никите Демидычу, так и пиши обязательство, — объяснял вкрадчиво писарь.

Аленка водила тонким пальчиком по бумаге.

— Деда, я хорошо часослов читаю, а здесь как-то мудрено написано. Вот это я уразумела: «Быть по сей записи и впредь за хозяином своим во рабочих крепку, жить, где мой господин Никита Демидыч укажет, с того участку никуда не сойти, жить на заводе вечно и никуды не сбежать…»

Тимофей замотал головой и снял шапку.

— Спасибо, Никита Демидыч, на добром приеме, только нынче дураки повыпахались, и на себя петлю одевать я не стану.

— Постой, говори не борзяся, — отвечал спокойно Антуфьев. — Разве я тебя неволю? Работай у меня и без записи, только тебе же хуже. У меня рука широкая, сердце отходчивое, а бог меня не оставил своей милостью: и завод мой растет, и изба брусяная полная чаша, а там еще пристрою. Все этой рукой сам наладил. — И Антуфьев протянул ладонь с длинными сухими пальцами. — В первую очередь мне заморский пистолет почини. Коли сможешь, я тебя не оставлю. В моей лавке можешь взять на рубль всякого товару: муки, крупы, масла постного. У меня и кони гладкие, хочу, чтобы деловцы были сытые.

7. ГОМОН НА ПЛОЩАДИ

Через несколько дней дед пошел на Посадскую площадь искать лавку Антуфьева. С ним увязались бабка Дарья и Аленка.

— Не твое кузнецкое дело муку или крупу получать, — ворчала Дарья. — У тебя нюх подгорелый. Тебе отсыплют муку, мышами подъеденную или с куколем. Сам же есть не станешь.

В пути они который раз толковали, куда мог деваться Наумка Кобель, «букой» припечатанный. С той ночи, как он остался на заводе колотить в доску, Наумка не догнал их, как обещал. Где же ему было теперь отыскать своих новых друзей, если он днем боится людям показаться.

Едва ли и сегодня они встретят его на Посадской площади. Отметина на щеке может привлечь взгляд земского ярыжки или других целовальников. Станет ли Наумка себя подводить опять под наручни, колодки и кнут?

День был базарный, и по всем улицам тянулись к Посадской площади пешеходы и крестьянские возы. Морозный утренник затянул серебристыми льдинками все лужи. Посадские люди шли, накинув на плечи желтые шубы с длинными до земли рукавами; они говорили о ценах на хлеб, об ожидаемом приезде в Тулу молодого царя Петра, о новых наборах ратных людей для свейской войны. Чем ближе к базару, тем гуще становилась толпа.

Под воротами окружной стены стояли сторожа и опрашивали идущих. Тут же распоряжался земский ярыжка с нашитыми на груди большими буквами «З. Я».

Крестьяне запрудили дорогу, выплачивая сторожам «мытную пошлину» по семь денег с воза, получали ярлыки и въезжали в широкие каменные ворота.

Когда Тимофей хотел пройти с толпой в ворота, он заметил, что все двигавшиеся держали в руке над головой ярлыки. Сторожа бегло их осматривали и движением указательного пальца разрешали проходить дальше.

Дед шел, недоумевая, что с ним будет. Ярыжка взглянул на него, быстро подошел и ухватил старика за грудь.

— Ты почто не бритобрадец?

— А на что мне бороду трепать?

— А, ты против царского указу! Давай две деньги.

— А почто?

— Зачем бороду бережешь? Царский знак есть?

— Не ведаю, какой такой царский знак.

Напиравшие сзади прохожие подняли крик:

— Чего народ запруживаешь? Гони плату за бороду или ходи обобренный! [125]

125

Обобренный — обритый.

— Эй, целовальник, получай со старика две деньги! — крикнул ярыжка.

— Две деньги платить мне на один раз или на вся дни?

— Вестимо, на один раз. А похотишь ходить с бородой и с усами — откупись на весь год. Ты кто? Какой деловец?

— Я коваль, — отвечал дед. — Работаю у кузнеца Антуфьева.

— У Никиты Демидыча? Тогда сойдешь за уездного крестьянина. С тебя я должен иметь две деньги. Не хотишь платить — садись к брадобреям или вертай назад, откудова пришел.

— Сюда, дед, вминт обреем! — кричали брадобреи, стоящие с большими бритвами в ряд около скамеечек, на которых сидели, завернутые полотенцами, посадские люди.

Дед отмахнулся, покряхтел и достал из-за голенища кожаный кошель, вытащил оттуда две деньги и отдал ярыжке.

— Виданное ли дело, за бороду платить! Да верно ли это, братцы? — обратился дед к ближайшим прохожим.

— Ты из лесу, что ли пришел? Есть купцы, что за годовой знак и по тридцать и по шестьдесят рублев платят.

Толпа двинулась дальше в ворота, и с ней поплыл Тимофей с бабкой и Аленкой, которые испуганно посматривали по сторонам, опасаясь, не спросят ли и с них какой-либо пошлины.

Большая Посадская площадь была полна шумным народом, говором, криком. Рядами стояли возы крестьян и продавцов, приехавших из округи со всякими товарами: глиняной посудой, щепным товаром, деревянными мисками и ложками; тут же виднелись свиные туши, куры, связанные за ноги попарно, мешки зерна и муки, изделия домашних кустарей, свежая и соленая рыба.