Том 5. Книга 2. Статьи, эссе. Переводы
Шрифт:
Тот, кто никогда не придет. Тот, о чьем появлении даже нельзя молить. Можно просить у Богоматери ребенка от возлюбленного, можно просить у Богоматери ребенка от старика — не справедливости — чуда, но о безумьи не просят. Союз, где ребенок исключен начисто. Порядок вещей, предполагающий отсутствие (невозможность) ребенка. Немыслимо. Все, кроме ребенка. Словно тот обед Короля и дворянина: все, кроме хлеба. Великого насущного хлеба — женского.
Ребенок — постоянное и отчаянное желание одной из них — той, что младше и более она. Старшей ребенок не нужен,
Но подруга не хочет быть любимой как ребенок. Любить ребенка — вот, чего она хочет.
И та, что начала с нежелания иметь ребенка от него, кончит желанием иметь ребенка от нее. И оттого, что этого не может быть, она однажды уйдет, продолжая любить, но гонимая ясной и бессильной ревностью своей подруги, и настанет день, когда она, никому не нужная, рухнет в объятья первого встречного.
(Мой ребенок, моя подруга, мое все и — Ваше гениальное слово, мадам, мой женский побратим, — никогда: сестра. Должно быть, слово «сестра» их пугает, как будто оно может насильно вернуть их в тот мир, откуда они ушли навсегда.)
Вначале старшая боится этого больше, чем другая этого хочет. Можно сказать, что именно старшая доводит ее до отчаяния, превращая улыбку в стон, стон — в желание, желание — в наваждение. Наваждение младшей создается наваждением старшей. — Ты уйдешь, ты уйдешь, ты уйдешь. Ты хочешь его от меня, ты захочешь его от первого встречного… Ты все еще думаешь об этом… Ты посмотрела на этого мужчину. Не правда ли, прекрасный отец для твоего ребенка! Оставь меня, раз я не могу тебе его дать…
Наши опасения — побуждение, наши страхи — внушение, наши наваждения — воплощение. Младшая вынуждена это скрывать, но постоянно думает об одном и том же. Она не отводит глаз от молодых женщин с полными руками. Подумать только: у меня никогда его не будет из-за того, что никогда, никогда, никогда я ее не брошу. (В этот миг она ее бросает.)
Ребенок — неподвижная точка, от которой отныне она не сможет оторвать глаз. Подавленный в ней ребенок вновь всплывает на поверхность ее глаз<,> как утопленник. Надо быть слепым, чтобы его не увидеть в них.
И та, что начала с желания иметь ребенка от нее, кончит желанием иметь ребенка безразлично от кого: даже от него — <sic!> ненавистного. Из гонителя он превратится в спасителя. А Подруга — в Недруга. И ветер возвращается на круги своя…
Ребенок зачинается в нас задолго до своего начала. Есть беременности, что длятся годами надежд, вечностями отчаянья.
А все подруги выходят замуж. И мужья у этих подруг такие веселые, открытые, понятные… Подумать только: я тоже…
Замурована.
Погребена заживо.
А другая не унимается. Намеки, упреки, подозрения. Младшая: Разве ты меня больше не любишь? — Я люблю тебя, но — ведь ты все равно уйдешь.
Ты уйдешь, ты уйдешь, ты уйдешь.
Прежде чем уйти, она захочет умереть. И вот, совсем уже омертвевшая, ничего не зная, не затевая, не задумывая, тройным и чистым инстинктом жизни (молодость,
время, лоно) она обнаружит, что впервые не придя в назначенный час на свиданье, она смеется и шутит на другом конце города — и жизни — неизвестно с кем — с мужем одной из ее подруг или подчиненным отца, с кем угодно, только б это была не она.Мужчина после женщины, какая простота, какая доброта, какая откровенность! Какая свобода! Какая чистота! <sic!>
Потом будет конец. Первый возлюбленный? Череда возлюбленных? Постоянный муж?
Это будет Ребенок.
Я опускаю исключительный случай: женщина без материнского инстинкта.
Я опускаю также банальный случай: девушка, развращенная модой или собственной чувственностью: живущее ради удовольствия и недостойное внимания существо.
Я опускаю также редкий случай неприкаянной души — той, что и в любви ищет душу, то есть предназначена женщине.
И жрицу любви — ту, что ищет в любви одной любви и берет ее там, где находит.
И медицинский случай.
Я беру нормальный случай, обыкновенный жизненный случай, когда юное женское существо, опасаясь мужчины, устремляется к другой женщине, но хочет ребенка. Оказавшись меж ним, который ей чужд, безразличен, даже враг, но помогает ей раскрыть свое начало, и возлюбленной, которая его подавляет, она кончает тем, что выбирает врага.
Та, что желает иметь ребенка больше, чем любить.
Та, что любит своего ребенка больше, чем свою любовь.
Ибо Ребенок — это нечто врожденное, он присутствует в нас еще до любви, до возлюбленного. Это его воля к существованию заставляет нас раскрывать объятья. Молодая девушка — я говорю о тех, чья родина — Север, — всегда слишком юна для того, чтобы любить, но никогда — для того, чтобы иметь ребенка. Она мечтает об этом уже в тринадцать лет.
Нечто врожденное, что нам должно быть дано. Одни начинают с любви к тому, кто им это дает, другие кончают любовью к нему, третьи кончают тем, что ему подчиняются, четвертые — тем, что не хотят ему более подчиняться.
Нечто врожденное, что нам должно быть дано. Тот, кто нам этого не дает, отнимает это у нас.
И вот мы застаем ее вновь, с полными руками и ненавистью в сердце — к той, которую отныне она будет звать «ошибкой молодости». Неблагодарная, как все, кто больше не любит, несправедливая, как все, кто продолжает любить.
Этим ее больше не обольстишь.
Не сердитесь на меня. Я отвечаю Амазонке, а не белому женскому призраку, которому от меня ничего не надо. Не той, что дала мне книгу, — той, что ее написала.
Если бы Вы ни разу не упомянули о ребенке, я признала бы, что это сознательное упущение, последний отказ — через умолчание, шрам, который я не могла бы не чтить. Но Вы все время к этому возвращаетесь, Вы бросаетесь этим, словно мячом: «По какому праву женщины созидают и уничтожают жизнь? Два ребенка — две оплошности» и т. д.
Вот единственная погрешность, единственное уязвимое место, брешь в том прекрасном целом, какое являют собой две любящие друг друга женщины. Не влеченье к мужчине, а желанье ребенка — вот чему невозможно противиться