Том 5. Лесная капель. Кладовая солнца

Так было однажды в обеденный перерыв – пришел с вещевой сеткой в руке старичок и стал на верхней ступеньке вплотную к двери булочной. Вскоре пришла и села на ступеньку около старика женщина в рабочем ватнике с ребенком на руках. Потом пришли разные женщины с авоськами, расселись на ступеньках, на лавочке, на корнях дерева.

– Ну, какой это мужчина! – сказала какая-то Дуся, указывая на старика.

Какая-то Лиза с ней согласилась. И обе модницы, нисколько не стесняясь старика, стали громко шептаться о своих женских делах.

Когда старик и вслух был признан не мужчиной, вес почувствовали себя свободно, и залепетали уста, и побежали слова…

Так было тихо, что старая липа не шевелила ни одним лепестком и слушала лепет слов человеческих.

– Лиза! – сказала Дуся в облезлой чернобурке, указывая на рабочую женщину с ребенком на руках. – Погляди ты на нее: немолодая она, и, видно, не богато у них в доме, скажи, зачем такие рожают и рожают детей?

– По привычке! – ответила Лиза, модница в капоре бордового цвета.

– И очень просто, – вмешался старик, – привыкли бабочки и рожают.

С виду старик не был так стар, как признали было это модницы, у него было розовое лицо без морщин, глаза ясные лесные, как два зеленых стеклышка. И только вот красные каемочки век да старинный кулацкий картуз с козырьком открывали длинную цепь лет, уходящих далеко за пределы быстрого нашего времени в медленный черед царских лет старой России.

Старик встретился глазами с рабочей женщиной и, подмигнув ей, сказал:

– Все по привычке.

И, получив от женщины с ребенком на руках сочувственную улыбку, оглядел всех, чтобы всем умным тоже так подмигнуть, по-купечески.

Женщины, конечно, поняли, – с этим стариком они тут не совсем-то одни.

– Милые бабочки, – обратился он ко всем, – скажите, в чем тут дело, неужели и правда все только привычка?

– Привыкли! – ответила ему коротко мать, вытирая пот из-под платка.

Когда открылось лицо, показался красивый высокий лоб, большие серые глаза, то в мыслях у каждого сложился образ прекрасной женщины, сложился сам, как складывается дополнительный круг возле месяца.

Поправляя платок, женщина-мать оглядела всех снисходительно, все время и всем улыбаясь только глазами.

Так бы и мы улыбнулись, если бы у нас в доме была большая и дружная семья; мы бы тогда слушали и больших и маленьких, и ученых и простых людей, как будто все они для нас были маленькие.

– Вы спрашиваете, – сказала она модницам, – зачем мы рожаем детей и не боимся ни мук, ни нужды; мук тут, милые, нет никаких, и вопроса о нужде не бывает: я мужа люблю – и дети сами рождаются.

– Какой тут вопрос! – воскликнул старик. И, видно, раздумывая о чем-то своем пережитом, вслух повторял только одно:

– Ах, бабочки, бабочки! Нет! Что ни говори, а бабочками в жизни своей я был очень доволен.

– А что, дедушка, – сказала мать, – пока булочная откроется, порассказал бы ты нам, какими это бабочками ты был доволен, бывают ведь и зубастые бабочки.

– Еще бы! – подхватил живо старик. – Только и слышишь кругом, жалуется на бабу мужик: один спился из-за бабы, другой удавился. Я это все знаю и высказываю благодарность собственно за себя самого: бабочками в жизни своей я не обижен.

– Не обижен! – подхватила пожилая женщина, сидящая на корне липы. – Знаю я эту прежнюю жизнь: ей-то, бабочке твоей, некуда было деваться: и тебе, коту, от нее все масленица. Желала бы я спросить твоих бабочек, как-то вот они не обижены тобой? Что-то не верится!

– Всем бабочкам поначалу никогда не верится, – ответил старик.

И принялся рассказывать о том, какая у него была красивая первая жена Грушенька. какая справедливая, какая строгая и как ей хотелось ребенка иметь, – и вот только бы еще немного, и быть бы ребенку, но ранней весной Грушенька простудилась и померла.

Вторая жена его не была такой красавицей, как Грушенька, но душой еще богаче, и она-то ему и родила двух сыновей и, наверно, еще бы много родила и мальчиков, и девочек, но как-то раз вышел грех такой: подавилась рыбьей косточкой и померла.

После того его третья жена, Симочка, родила ему трех девочек, и каждая дочка потом родила ему внуков, и их мужья все в дом вошли, все вместе теперь живут. А чем Симочка особенно хороша – это характером: не только не ревновала его к Катеньке, а заботилась о ней, как о родной своей сестрице.

– Какой такой Катеньке, погодите, позвольте! – перебили речь старика сразу и Лиза, и Дуся. – Вы же сейчас, дедушка, сами сказали, – вторая ваша жена подавилась рыбьей косточкой и померла.

Послышался в разных местах смех, и кто-то крикнул:

– У старика был гарем, он своим женам и счет потерял.

И чей-то отчетливый голос произнес решение суда, расположенного на скамейке под старой липой:

– Паразит старого времени!

– Погодите, погодите! – замахал руками старик. – Я же вам сказал: моя вторая жена была Верочка, а не Катенька. И Верочка вправду подавилась рыбьей косточкой и померла, и я остался после нее сиротой с двумя младенцами. А Катенька была наша соседка, у окошка сидела, все видела и стала мне помогать по хозяйству, за детьми ходила, печки топила, стирала, мыла полы, варила.

– Топила, варила! – судили женщины на корнях липы. – И тебе это не совестно? Одна простудилась, другая подавилась, третья ждет у окна, четвертая… Они у тебя как капуста: один кочан съел, другой заменяет. Что же было у тебя незаменного?

– Вот то-то и удивительно, – продолжал старик, – бабочки мои были одна лучше другой; одна уходит, другая приходит – и мне опять хорошо.

– Капуста, капуста и есть! – судили женщины. Старик и тут не мог понять, чем это женщины на него обижаются.

– Вы, наверно, за Катеньку обижаетесь, – сказал он. – Но это напрасно: Катенька мной не обижена. Я бы охотно и женился на ней, да у нее был муж где-то далеко, и она его все ждала. А когда я женился на Симочке, только женился, и хлоп! – муж Катеньки где-то далеко от нас помер. Ну, уж, конечно, Симочка была наслышана о Катеньке, был ли у меня с ней грех или нет, другая все равно бы у нее от ревности волосы выдрала…

– У тебя бы самого я выдрала волосы, – сказала рабочая женщина. – И тебе уже сказали: женщина не капуста и не идет кочан за кочан.