Том 5. Рассказы и пьесы 1914-1915
Шрифт:
Самсон легким движением рук разрывает цепи: они падают со звоном. В первую минуту молчание испуга; почти все встали, но Самсон неподвижен, и снова своды храма сотрясаются бешеным воплем восторга. Громовой хор жрецов, покрывая голоса народа, возглашает славу Дагону и богам.
Жрецы( поют). Слава и сила Дагону! Перворожденному, отцу богов и людей! Сотворившему небо и землю! Слава светлоокой богине Иштар! Дарующей смех и любовь! Слава великому и мрачному Ваалу, господу зла и мрака, повелителю преисподней! Слава и сила! Слава и сила! Слава и сила! ( Смолкают.)
Жрец. Молчание! Молчание! Самсон хочет говорить к Дагону, царю
Самсон в недоумении молчит. Галиал также в недоумении и яростно смотрит на улыбающегося верховного жреца. Голос в дальних рядах: «Охрип, пес!» Смех. Самсон в недоумении ворочает головой и молчит. В толпе настойчивые крики:
— Говори, Самсон!
— Кайся!
— Пляши, Самсон!
— Палками иудейскую ослицу!
— У него вырвали язык, как и глаза! Зачем нам нужен немой! ( Смех.) Несите палки — воловьими жилами бейте его!
— Говори, Самсон!
Самсон( громко и тупо). Что мне говорить?
Новый взрыв смеха, визга, проклятий. Некоторые из воинов и служителей храма тщетно стараются охранить порядок и восстановить тишину. Ахимелек, покраснев от обиды, гневно смотрит то на Самсона, то на кричащих.
Голоса. Пляши, Самсон!
— Расскажите ему, как плясали сегодня иудеи на базаре!
— Рря! — рря!
— Бейте его!
Галиал( кричит). Говори, Самсон! Вспомни! Дай знамение!
Самсон. Молчать!
Крики стихают. Самсон угрожающе делает шаг вперед.
Эй, вы, рабы филистимские, молчать!
Крики стихли. Одинокий голос: «Ты не царь, а мы не рабы». Короткий смех и молчание.
Я пророк, я меч, я жезл гнева господня! Волею бога Израиля и приказываю вам замолчать и в молчании внимать глаголу моему. Внимайте, народы! Внимай, небо и земля!
Галиал( в ужасе). Это молния Синая. Остановись!
Самсон. Господь сказал: «Я есмь господь бог твой, и да не будут тебе боги иные, кроме меня!»
Галиал( в ужасе кричит). Это молния Синая! Спасайтесь! Спасайся, Фара! Все погибло!
Амморей. Воины, за мной! Спасайте царя! Спасайте Ахимелека! За мной! Бейте его!
Устремляются к Самсону. Одни из воинов обнажили мечи и пробираются сквозь толпу, давя и тесня, другие натянули луки и целятся. Фара выхватил лук у воина и натягивает тетиву, спокойно целясь.
Самсон. Кто смеет поднять меч на пророка? Да падут мечи наземь. ( Со звоном падают мечи.) Да разорвется тетива, как лен перегорелый! У меня нет очей, чтобы приказывать и повелевать, но взгляни на них Ты, боже Израиля, и одень их в неподвижность камня! Пусть станут камнями, окаменятся и станут безгласны и неподвижны, подобно камню стен и подпорок!
Два-три легких движения, вздох, и все каменеет. Еще пытается Фара сбросить страшное оцепенение и бессильно падает на одно колено; так застывает. Пал ниц Галиал, весь огненно-золотой, блистающий; увял, как ранний цветок на стебле, юный и прекрасный Ахимелек. Одна Далила, при начале успевшая близко подойти к Самсону, превозмогает силу наваждения, распластываясь, как под неимоверной тяжестью, подползает к Самсону и смотрит на него глазами поверившей. Застывает и она. Храм безмолвен, как кладбище.
Боже Израиля! Непреклонна Твоя воля, но сосуд нечистый избрал Ты для Духа Твоего, и недостоин я вести Израиля. Кто я, сын Маноя из Цоры, Самсон, которого бьют по щекам? Я полон скверны, я раб и собака, я люблю золото, вино и песни, — таковы ли Твои пророки, и мне ли возвещать Твои глаголы? Слепец на дорогах, куда приведу я Твой избранный народ? О, горе мне, горе, —
я слеп и ничего не вижу. Что делать мне с силою Твоею? Ни храма Тебе я не создам, ни славы Твоей не умножу, — я слеп и ничего не вижу! — Почему все молчит? — Боже, ты здесь. Ты слышишь меня? Я, Самсон, я слеп и ничего не вижу. Ты слышишь меня? О господи боже, куда мне пойти с силою Твоею? Умри, душа моя, с филистимлянами. ( Колеблет колонны, и храм рушится, погребая мертвых.)Занавес
Младость
К постановке автором не разрешается
Первое действие
В доме Мацневых на Посадской улице. Четверг Страстной недели, сияющий апрельский день; время к заходу солнца.
Просторный, провинциально обставленный зал-гостиная; у окон много зимних цветов, среди коих фуксия и уже зацветшая герань. Одно окно выходит в стеклянный коридор, идущий вдоль всего дома и кончающийся парадным крыльцом; другие четыре окна выходят на улицу — немощеную, тихую улицу, с большими садами и маленькими мещанскими домишками. Сейчас все заняты тем, что выставляют первую зимнюю раму. Собрались: сам Мацнев, Николай Андреевич, высокий, полный, красивый еще человек, со смуглым цыганским лицом; видимо, обычно носит русский костюм, но сейчас домашне и привычно распущен: красная шелковая, полурасстегнутая в вороте рубашка без пояса, широкие черные шаровары, внизу завязанные тесемочками. Вместо сапог — туфли. Ему всегда жарко. Александра Петровна, жена, добрая и всегда озабоченная. Старшая сестра Мацнева, вдова, одинокая женщина с характером — зовут все тетей Настей; и стоит и ходит, заложив руки в бока, курит. Гимназистик Вася, грязный, замусоленный, видно, что сейчас только возился в какой-то грязи; карманы оттопыриваются от бабок. Взволнован больше всех и всем лезет под ноги. Две взрослые гимназистки, семиклассницы: дочь Надя, скромная, тихая, мечтательная девушка, влюбленная в подругу, — и подруга Зоя Николаевна Пастухова. Дворник, он же и кучер Петр.
От одного окна цветы отодвинуты, и Петр, взгромоздившись на подставленный стол и тужась, тянет за веревку, продетую в кольцо на верхней перекладине рамы. Александра Петровна со страхом смотрит на раму и время от времени поднимает руки вверх, как бы готовясь принять свалившегося Петра и раму. Тетя Настя, самостоятельно заложив руки в бока, смотрит иронически. Гимназистки в стороне.
Мацнев. Да ты тяни, а не мусоль! Ну?
Петр. Да она не падает, Николай Андреич. Боюсь, как бы веревка не оборвалась, тогда я вам таких дров наделаю. — Не идет, говорю.
Александра Петровна. Ну, конечно, оборвется. Петр, Петр!
Мацнев. Дай-ка я… Эх, ты, ворона!
Тетя (иронически). Сам собрался — да тебя, батюшка, и стол-то не выдержит.
Вася. Пусть папа, — папа, полезай! Лезь, папа.
Мацнев (пробует стол).А ведь — правда, не выдержит. Петр, принеси-ка стол из кухни.
Александра Петровна. Да не надо, Николай Андреич. Ну, что ты собрался к вечеру рамы выставлять, еще захолодает.
Вася (возмущенно).Ну, что ты, мама, говоришь! Такая жара, а она…
Тетя. Уж оставь его, Саша: приспичило. Петр, а ты и правда на голову-то не свались, не легонький!
Петр (тужась).И свалишься!
Вася. Папа, пусть он вожжи возьмет. Новые, они крепкие.
Мацнев. Не мешай, Васька! А и то правда: принеси-ка, Петр, вожжи. Старые возьми.
Вася. Нет, новые! Новые, Петруша, возьми.