Том 5. Война. Земля родная. Алый мак. Фимиамы

«Ночью морозной и тёмной…»

Ночью морозной и тёмной Старец бездомный В поле бредёт, замирая. Холод его усыпляет, Снежный сугроб наметает Вьюга седая. Вьюга метёт, Вьюга поёт: «Вихри снежные вью, Песни в поле пою. Люблю я широкий и вольный простор, Степей без конца и без краю. В селеньях людских и в ущелиях гор Я бешено рвусь и рыдаю». Он изнемог. Надвигается мгла, Ветер отвеял от сердца печали, Снежные хлопья его приласкали. Вьюга его обняла. В бешеном разгуле вьюга в поле пляшет, И фатою снежной на скитальца машет: «Нет и нет пути. И куда идти! Я ли не нарядна? Засыпай скорей. На груди моей Отдохнуть отрадно». «Прекрасно всё вокруг, – он грезит, замерзая: Широк простор сияющих небес; В дремоте сладкой ветви наклоняя, Задумался зелёный лес. Обвиты цепкой повиликой Его седые пни; Расцвёл шиповник дикий В его тени, И ландыш белый Цветёт». Померкли грёзы. Труп оледенелый Лежит, а вьюга вихри вьёт, И песни злобные поёт.

«Морозен ясный день, а солнце встало рано…»

Морозен ясный день, а солнце встало рано. Зима, смирись, – близки весенние деньки. Сквозь тонкую вуаль февральского тумана На солнце яркое смотрю из-под руки. Возносится оно победно и багряно, – Невольно сузились пытливые зрачки. На диске солнечном, как быстрый дым кальяна, Дрожат свинцовые проворные кружки, А книзу мечутся кинжалы золотые. Я опустил глаза, – как призраки цветные, Запрыгали везде лиловые цветки. Вы, солнца красного горячие отброски, Мрак разгоняете, а всё его отростки Живучи и цепки.

«Обман и глупый, и смешной!..»

Обман и глупый, и смешной! Со всех сторон оклеен ящик Позолоченною тесьмой, И говорит, склонясь, приказчик: «Изображенье там лежит Того, кто вам всего дороже». Вы ящик вскроете, – и что же? Там только зеркальце блестит. Вручает нам ларец красивый Судьба в начале наших дней, И мы с улыбкой горделивой Храним залог любви своей. Когда ж откроет размышленье Ларец в полуночной тиши, В холодном зеркале души Своё мы встретим отраженье.

«Золотого счастья кубок…»

Золотого счастья кубок Отдали от алых губок, Погляди скорей вокруг, – От тоски кому не больно ль? Малой капли не довольно ль Для смягченья долгих мук? Если взор твой будет жаден, Скажет совесть, что украден Твой безоблачный Эдем У того, кто пред тобою Шёл дорогой трудовою И безрадостен, и нем.

«Росла, росла волна прилива…»

Росла, росла волна прилива, To бурно мчалась, то ползла Туда, где, высясь горделиво, Дремала вечная скала. Волна несла в чужую сушу, Забыв родимый океан, Свою изменчивую душу, Свой обольстительный обман.

«К светлым стёклам фонаря…»

К светлым стёклам фонаря, Яркой радостью горя, Стаи бабочек, Стаи ласточек Летят, – На огненные зовы Слетаются голодные совы, И бедных малюток сторожат. Впереди – погибель На сверкающем сгибе Лёгкого фонаря, Светлого, как заря, Как заря на стекле, Сзади – жадные зевы, Голодные гневы, Разверстые во мгле.

«Ребёнок блажит в колыбели…»

Ребёнок блажит в колыбели. Капризного нечем унять. Не хочет он песенок слушать, Не хочет он с мамой играть. Блажное, усталое сердце Чуждается так же людей, И, ранено бледною скорбью, Всё ноет о доле своей.

«Пусть, кто хочет, веселится…»

Пусть, кто хочет, веселится В установленные дни, И смеётся, и дивится На потешные огни. Безотчетному веселью Я души не отдаю, – И вернусь я рано в келью Бедную мою.

«Уже не прозрачна…»

Уже не прозрачна Лазурь её девственных глаз. В них что-то мерцает мрачно, Что-то таится от нас. Как-то мне странно, Когда затрепещет, нахмурится бровь Над взором, в котором мерцанье туманно, Меж тем как уста улыбаются вновь. Улыбаются, только тревожно Бьётся жилка на этой щеке, Словно боится, что неосторожно Она прикоснётся к чьей-то руке. Страх затаился под тёмные ресницы, Незаконным желаньем взволнованна грудь. Лукавые, синие смеются зарницы, А молниям стыдно и страшно сверкнуть.

«Не опасайтесь шутки смелой…»

Не опасайтесь шутки смелой, Но бойтесь шутки шутовской, Пред сильным – рабски онемелой Пред слабым – нагло разбитной. Она клеймит, она марает, Не понимает красоты, И клеветы не отличает От малословной правоты. Пред ней открыться – это хуже, Чем на базаре голым быть, Или купаться в грязной луже, Иль зачумленную любить.

«Покоряясь жажде странной…»

Покоряясь жажде странной, Овладевши кучей книг, Как тигрица на добычу, Ты набросилась на них. Не учись по этим книгам, Что лежат перед тобой, – Лицемеры их писали, Вознесённые толпой. Что прилично, что обычно, Что вошло уже в закон, Лишь тому их жалкий лепет Малодушно посвящён. А тому, что в тёмном сердце Подымает бунт страстей, Не могли они ответить Речью косною своей.

«Мучительница злая…»

Мучительница злая, Бичующая совесть, Всегда запаздываешь ты. Немолчно повторяя Неписаную повесть, Ты мнёшь последние цветы Моей мечты.

«Она не такая, как я…»

Она не такая, как я, У неё и вся жизнь не такая. Я – чёрный и злой, как змея, А она, как солнце, золотая. У неё небеса свежи и легки, Ясные зори – её щёки, И струятся от белой руки Сладких благовоний потоки. Надо мною горюч небосвод, У меня всё длинные дороги, Солнце огнём меня жжёт, Земля томит мои ноги.

«Душа моя – мятежная душа…»

Душа моя – мятежная душа. Она сама с собою в споре, Стремительным безумием дыша, На сушу ополчает море, На землю – небеса, И бурными ветрами Снести стремится горы и леса, Долины затопить волнами. Я разного хочу, не знаю сам, Какой мечтой займусь через минуту, Взлечу ли к небесам, Иль погружусь в земную смуту.