Том 5. Земная радуга. Воспоминания

– Ну что ж, я готова проявить готовность.

– Прямо не знаю, что для вас придумать… Не палубу же вас заставить мыть.

– А-ах!

Мыть палубу! Розовая мечта моей молодости!

Еще в детстве видела я, как матрос лил воду из большого шланга, а другой тер палубу жесткой, косо срезанной щеткой на длинной палке. Мне подумалось тогда, что веселее ничего быть не может. С тех пор я узнала, что есть многое повеселее, но эти быстрые крепкие брызги бьющей по белым доскам струи, твердая, невиданная щетка, бодрая деловитость матросов – тот, кто тер щеткой, приговаривал: «гэп! гэп!» – осталось чудесной, радостной картиной в долгой памяти.

Вот стояла я голубоглазой девочкой с белокурыми косичками, смотрела благоговейно на эту морскую игру и завидовала, что никогда в жизни не даст мне судьба этой радости.

Но добрая судьба пожалела бедную девочку. Долго томила ее на свете, однако желания ее не забыла. Устроила войну, революцию, перевернула все вверх дном и вот наконец нашла возможность – сует в руки косую щетку и гонит на палубу.

Наконец-то! Спасибо, милая!

– А скажите, – обращаюсь я к Смольянинову, – у них есть такая косая щетка? И воду будут лить из шланга?

– Как? – удивляется Смольянинов. – Вы согласны мыть палубу?

– Ну конечно! Ради бога, только не передумайте. Бежим скорее…

– Да вы хоть переоденьтесь.

Переодеваться-то было не во что.

Вообще на «Шилке» носили то, что не жалко, сохраняя платье для берега, так как знали, что купить уже будет негде. Поэтому носили то, в чем в ближайшие дни никакой надобности не предвиделось: какие-то пестрые шали, бальные платья, атласные туфли.

На мне были серебряные башмаки… Все равно в них по городу не пойдешь квартиру искать…

Поднялись наверх.

Смольянинов пошел, распорядился. Юнга притащил щетку, притянул шланг. Брызнула веселая вода на серебряные башмаки.

– Да вы только так… для виду, – шептал мне Смольянинов. – Только несколько минут.

– Гэп-гэп, – приговаривала я.

Юнга смотрел с испугом и состраданием.

– Разрешите мне вас заменить!

– Гэп-гэп, – отвечала я. – Каждому свое. Вы, наверное, грузили уголь, а я должна мыть палубу. Да-с. Каждому свое, молодой человек. Работаю и горжусь приносимой пользой.

– Да вы устанете! – сказал еще кто-то. – Позвольте, я за вас.

«Завидуют, подлые души!» – думала я, вспоминая мои далекие мечты. Еще бы, каждому хочется.

– Надежда Александровна! Вы и в самом деле переутомились, – говорит Смольянинов. – Теперь будет работать другая смена.

И прибавил вполголоса:

– Очень уж вы скверно моете.

Скверно? А я думала, что именно так, как матросик моего далекого детства.

– И потом, уж очень у вас довольное лицо, – шепчет Смольянинов. – Могут подумать, что это не работа, а игра.

Пришлось отдать щетку.

Обиженная, пошла вниз. Проходя мимо группы из трех незнакомых дам, услышала свое имя.

– Да, да, она, говорят, едет на нашем пароходе.

– Да что вы!

– Я вам говорю – Тэффи едет. Ну конечно, не так, как мы с вами: отдельная каюта, отдельный стол, и работать не желает.

Я грустно покачала головой.

– Ах, как вы несправедливы! – сказала я с укором. – Я собственными глазами только что видела, как она моет палубу.

– Ее заставили мыть палубу? – воскликнула одна из дам. – Ну, это уж чересчур!

– И вы видели ее?

– Видела, видела.

– Ну и что? Как?

– Такая длинная, истощенная, цыганского типа, в красных сапогах.

– Да что вы!

– А нам никто ничего и не сказал!

– Это же, наверно, очень тяжелая работа?

– Ну, еще бы, – отвечала я. – Это вам не рыбу ножичком гладить.

– Так зачем же она так?

– Хочет показать пример другим.

– И никто нам ни слова не сказал!

– А скажите, когда она еще будет мыть? Мы хотим посмотреть.

– Не знаю. Говорят, на завтра она записалась в кочегарку. Впрочем, может быть, это вранье.

– Ну, это уже было бы совсем чересчур, – пожалела меня одна из дам.

– Ну что ж, – успокоила ее другая. – Писатель должен многое испытать. Максим Горький в молодости нарочно пошел в булочники.

– Так ведь он в молодости-то еще не был писателем, – заметила собеседница.

– Ну, значит, чувствовал, что будет. Иначе зачем бы ему было идти в булочники?

Поздно вечером, когда я сидела одна в нашей каюте-ванной, кто-то тихо постучал в дверь.

– Можно?

– Можно.

Вошел неизвестный мне человек в военной форме. Окинул взглядом каюту.

– Вы одна? Вот и отлично.

И, обернувшись, позвал:

– Войдите, господа. Посторонних нет.

Вошли три-четыре человека. Между ними инженер О.

– В чем же дело? – спросил О. – О чем вы хотели говорить?

– Дело очень важно, – зашептал тот, который вошел первым, – нас обманывают. Нам говорят, что мы идем в Севастополь, а между тем капитан держит курс на Румынию. Там он выдаст нас большевикам.

– Что за бред? Почему в Румынии большевики?

– Бред ли это – вы узнаете слишком поздно. Во всяком случае, «Шилка» держит курс на Румынию.

Нам остается сделать одно: сегодня же ночью идти к капитану, уличить его и передать командование лейтенанту Ф. Этому человеку мы можем верить.

Я его хорошо знаю, и, кроме того, он родственник одного очень известного общественного деятеля.

Итак, решайте немедленно.

Все молчали.

– Знаете что, господа, – сказала я. – Все это не проверено и очень неясно. И почему нельзя днем спросить попросту у капитана, отчего мы не держим курс на Севастополь? А врываться к нему ночью – ведь это прямой бунт.

– Ах, вот вы как! – сказал коновод и зловеще замолчал.

В полутемной каютке шепчемся, как черные заговорщики. Над головами громыхает рулевая цепь: это предатель маленький капитан заворачивает к Румынии. Прямо страничка из авантюрного романа.

– Да, – согласился инженер О. – Мы лучше завтра расспросим.

И коновод неожиданно согласился:

– Да, пожалуй. Может быть, так даже будет лучше.

Утром О. сказал мне, что говорил с капитаном, и тот очень охотно и просто объяснил, что держал такой курс потому, что надо было обойти минные поля.