Том 6/2. Доски судьбы. Заметки. Письма

Святоши<но> 10.1.909

Василий Васильевич!

Присылаю Вам 3 вещи («Скифское», «Крымское», «Курган Святогора»), Поместите их? Это меня ободрит. Я мечтаю о большом романе, которого прообраз «Купальщики» Савинова, – свобода от времени, от пространства, сосуществование водимого и водящего. Жизнь нашего времени, связанная в одно с порой Владимира Красное Солнышко (Дочь Владимира, женатая на реке Дунае), какой она мнится слагателям былин, их слушателям. Отдельные главы написаны будут (будут?) живой, другие мерной <речью>, одни <как> драматические произведения (диф<ференциально>-ан<алитические>), другие пов<ествовательные>. И все объединено единством времени и сваяно в один кусок протекания в одном и том же времени. Кроме того, отставные военные, усмирители, максим<алисты> и проч. в духе «Навьих чар». Но мне нужно благословление редактора, даете его? Но это тайно.

Что говорит Ремизов о моей «Снежимочке»? Если будете, Василий Васильевич, то не поленитесь, спросите.

Какой первый № газеты? Если не трудно, пришлете? Очень жалею, что не умел написать чего-нибудь из древнерусского быта. Но я столько провел в пути, что весь русский дух вытряс. Меня забросило в Святошино, Киевского уезда, Киевской губернии. Северная ул., д. № 53. Викт. Влад. Хлебникову.

Сколько городов Вы разрушили – красный ворон? В Вас кипит кровь новгородских ушкуйников, Ваших предков, и все издание мне кажется делом молодежи, спускающей свои челны вниз по Волге узнать новую свободу и новые берега.

Если примите, напишите тотчас, если нет, пришлите обратно – эти листки мне дороги.

Но все же редакторы – большое зло.

«Словеннега».

P. S. В этом письме 6 листов.

14. Е. Н. Хлебниковой (Петербург, 22 мая 1909 г. – в Святошино, Киевской губ.) *

Я еще не узнавал о своих вещах ничего. Уже четыре ночи совсем не спал, и нахожу, что при хорошем питании это укрепляет здоровье.

Так как в Петербурге я incognito, то никого не посетил и не посещу. Делаюсь сыном улицы, впрочем, в том, что я пишу, не ищите подобия правды.

У нас в Университете (откуда я по каким-то причинам еще не исключен) организуется экскурсия на Кавказ – охотники, филологи, пешком по Сванетии. Не хочет ли Шура присоединить ся к ней в Царицыне?

Сегодня славная солнечная погода.

15. В. А. Хлебникову (Петербург, 31 мая 1909 г. – в Святошино, Киевской губ.) *

Здравствуйте на расстоянии 1000 верст. Я весьма был бы обязан, получив немедленно точное письмо с изъявлениями того, что вы намерены делать 2-го июня. Это меня избавило бы от ненужных испытаний и той неопределенности, которая всего хуже.

Я виделся с В.Ивановым. Он весьма сочувственно отнесся к моим начинаниям.

Целую всех. Приехали ли одесситы? Если да, то и им мой привет.

Гулярная, д. 5, кв. 2.

Надеюсь, что скоро вас увижу…

16. Е. В. Хлебниковой (Петербург, 8 июня 1909 г. – в Святошино, Киевской губ.) *

Я скоро увижусь с вами. Не хочет ли Шура присоединиться к пешеходной экскурсии (студентов Университета, зоологов, фотографов) по Сванетии (Сев. Кавказ)? Он может ее начать и был бы принят с распростертыми объятиями (она уже выехала 30.V. из Петербурга).

Я недавно снимался с черепом, и когда приеду, то покажу вам карточку.

Осенью в Петербурге возникнет кружок, в котором будут <читаться> мои вещи.

17. В. И. Иванову (Петербург, 10 июня 1909 г.) *

Знаете: я пишу Вам только, чтобы передать, что мне отчего-то грустно, что я непонятно, через 4 ч<аса> уезжая, грущу и что мне как чего-то вещественного жаль, что мне не удалось, протянув руку, сказать «до свидания» или «прощайте» В<ере> К<онстантиновне> и др. членам В<ашего> кружка, знакомством с которым я так дорожу и умею ценить.

Я увлекаюсь какой-то силой по руслу, которого я не вижу и не хочу видеть, но мои взгляды – Вам и Вашему уюту.

Я знаю, что я умру лет через 100, но если верно, что мы умираем, начиная с рождения, то я никогда так сильно не умирал, как эти дни. Точно вихрь отмывает корни меня от рождающей и нужной почвы. Вот почему ощущение смерти не как конечного действия, а как явления, сопутствующего жизни в течение всей жизни, всегда было слабее и менее ощутимо, чем теперь.

Что я делал эти несколько дней? Я был в Зоологическом саду, и мне странно бросилась в глаза какая-то связь верблюда с буддизмом, а тигра с Исламом. После короткого размышления я пришел к формуле, что виды – дети вер и что веры – младенческие виды. Один и тот же камень разбил на две струи человечество, дав буддизм и Ислам и непрерывный стержень животного бытия, родив тигра и ладью пустыни.

Я в спокойном лице верблюда читал развернутую буддийскую книгу. На лице тигра какие-то резы гласили закон Магомета. Отсюда недалеко до утверждения: виды потому виды, что их звери умели по-разному видеть божество (лик). Волнующие нас веры суть лишь более бледный отпечаток древле действовавших сил, создавших некогда виды. Вот моя несколько величественная точка зрения. Я думаю, к ней может присоединиться только тот, кто совершал восхождения на гору и ее вершину.

Приведу Вам дурно мной сложенные строки о том же.

О, сад! Сад!

Где железо подобно отцу, напоминающему братьям, что они братья, и останавливающему кровопролитную свалку.

Где орлы сидят подобные вечности, оплавленной все еще лишенным вечера днем.

Где лебедь подобен весь зиме, а клюв – осенней роще.

Где олень лишь испуг, цветущий широким камнем.

Где военный с выхоленным лицом бросает тигру земли, только потому, что тот величествен.

Где красивый синейшина роняет хвост, подобный Сибири, видимой с камня во время изморозков, когда золото пала и лиственей вделано в зеленый и синий местами бор, а на все это кинута тень бегущих туч; сам же камень подобен во всем туловищу птицы.

Где смешные рыбокрылы чистят друг друга с трогательностью старосветских помещиков.

Где в павиане странно соединены человек и собака.

Где верблюд знает сущность буддизма и затаил ужимку Китая.

Где в лице, окруженном белоснежной бородой, и с глазами почтенного мусульманина, мы чтим первого Махаметанина и впиваем красоту Ислама.

Где низкая птица влачит за собой златовейный закат, которому она умеет молиться.

Где львы встают и устало смотрят на небо.

Где мы начинаем стыдиться себя и начинаем думать, что мы более ветхи, чем раньше казалось.

Где слоны шатаются, как горы во время земного труса, и высовывают за милостыней хобот, протягивая его к мальчику, и твердят древний напев «есть хоцца! – поесть бы!» И хрипят, как сосны осенью, поворачивая умные глаза и шевеля уши.

Где белый медведь охотится, подобный морскому орлу, за несуществующей добычей.

Где живо напоминает мучения грешника тюлень, мечущийся по воде с неустанным воем.

Где звери научились спать перед бесстыдными взорами.

Где нетопырь спит, опрокинув тело, как сердце русский.