Том 6 (доп.). История любовная

Она проговорила, как пропела: кокетливо-капризно. Басы завыли, захрипели…

– Нонче не могу! Что-то не тово, в руках…

– Ну, а… «Я вновь пред тобою стою очарован…» – не знаете?

– Это очень тяжело. Я его знаю, но… романц грустный! – сказал уныло Карих. – Трафлюсь все подбирать тоже один Романц, за сердце берет. Такие слова… начало забыл! А под конец так хорошо помню. Может, вы, Серафима Константиновна, знаете?…

– Ну, скажите…

– Так будет-с…

Рыцарь саблю обнажил, Свою голову сложил!

– Как… как…? – рассыпалось серебристым смехом, – «голову сложил»?!.

– Сложил! Из любви, понятно… и от храбрости. Поехал поздно на свиданье с Мавриней…

– Вот, бедняга! – пропели с галереи. – И что же?…

– Только под самый кончик помню… Так:

Померла его Мавриня, И скончалась их любовь! Грудь накрыли полотном И послали за гробом!

«Дурак»! – чуть не закричал я, но прежде чем я подумал, что он дурак, такой ослепительный смех рассыпался, словно вся галерея зазвенела всеми своими стеклами. Даже собаки где-то залаяли, а мальчишки полезли на заборы. Захохотал и Карих. Хохотал он страшно, приседая и взмахивая гармоньей, и кричал дико:

– Вот какой поражающий романц! Умо-ра!..

– Ой-ой-ой… не могу… погодите… ха-ха-ха-ха!.. – раскатывалось с галереи. – Где… где это вы слыхали?! как, как?…

– В портерной на уголке недавно пели, восхитительно! Помню, помню!..

Скрылось солнце за горами, Водворилась тишина, Спят все рощи и долины, Волны хлещут в берега! Ты куда же, рыцарь, едешь, Куда ры…

– Ой-ой-ой!.. не могу… ха-ха-ха!..

– Чему это вы, Серафима Прекрасная?… – раздался басистый голос, и я разобрал тяжелые шаги по двору.

– А, Померанцев!.. Давно, давно вы… – певуче отозвалась она. – Подстриглись вы, наконец, или все еще Квазимоду изображаете? Ну-ка, снимите фуражку?!

– Можете похвалить! На целый вершок окоротился. А давно потому, что, во-первых, был жестоко влюблен!.. «Что на свете прежестоко?!»

– Не хвастайте, не хвастайте!.. вы совершенно неспособны…

– С точки зрения акушерки и фельдшерицы?… Протестую! И сумею доказать противное… – подделываясь под пьяного, басил невидимый мною какой-то Померанцев.

– И в кого это вы были влюблены, интересно?

– Сразу в двух! В весну и… в анатомию! Покойничков потрошил к экзамену и провонял, как… кошатник. А посему и страшился предстать пред ваши о-чи… и жаждал той… вол-ше-еб-но-ой но-о-чи… когда ты позовешь меня-а-а…! – пустил он из какой-то, должно быть, оперы.

– И я таки позвала вас! – засмеялась она на галерее, а у меня затомилось сердце.

Померанцев отошел в глубь двора, и теперь я его увидел. Это был широкоплечий студент, в красной рубахе под серым легким пальто внакидку, в приплюснутой фуражке, с очищенной добела дубинкой. Густая черная борода закрывала ему грудь веером, а черные космы – плечи. Я понял, что, должно быть, это тот самый «чернявый», который «упокойников режет, и воняет от него – не подходи!» – как сообщал мне Гришка.

– Ахх… не убегай! ахх, не исчезай… прел-лестное виде-э-нье! – орал он, мне показалось, из «Фауста». – О, Серафима, мое оча-ро-ва-нье!..

«Да пьян он, что ли?» – негодуя, подумал я. В это время рявкнула на басах гармонья. Померанцев оглядел Кариха и размашисто снял картуз:

– Домовладыке и… великому меланхолику! Врагу нигилистов, социалистов и… счастливых любовников! «Не спи, казак, во тьме ночной, студенты ходят за рекой!»

– Наше почтение-с, господин студент! – ядовито ответил Карих. – А хорошего мало-с… в Охотном били-с!.. За без-образие-с. Никого не признают, а бомбы готовят! Царя уби-ли-с… и надсмехаются! Даже и над Богом-с! И будут бить, как собак!

– Под суд!., под суд!.. – насмешливо заорал студент. – А хотите, научу, как китайцы приветствуют? Серафима, не слушайте! – погрозил он на галерею своей дубинкой. – Мои вам почтанники… годятся на утиральники!..

Карих так и затрепыхался, всплеснул гармоньей. И я очень возмутился.

– При барышнях-то!!. – воскликнул он укоризненно и закачал рыжей головой.

– Ужасно! – крикнул студент, воздевая руки. – А потому _ споем!..

Она была девицей скромной, Тому двенадцать скоро лет. Не ела булочки скоромной, Моя Аннэт, моя Аннэт! Но подошло лихое время, Купила… в лавочке конфет…! Ахх, почему такое… бре-мя?!. Твоя-моя… его – Аннэт!

– Отку-да у вас эта прелесть?! – восторженно прозвенело с галереи. – За анатомией сочинил! Напечатал в «Стрекозе», получил два двугревенных и вот – принес вам сразу две палки… щиколаду!

И он показал сверточек.

Нет, он, положительно, был разнузданный. Хотя песенка и понравилась, но сердце во мне дрожало. Она… может позволять так?! А студент опустился на колени, тряхнул длинными волосами, так что закрыло ему глаза, и затянул, как утопленник:

О, Сер-рафима! О, Хер-рувима! Вонми моленью, И у-поенью Отдайся страстно! О, сколь прекрасна! Целую ножки… Смотрю я… – ро-жки?!.

А она царственно хохотала на балконе.

– Да что с вами сегодня?! Откуда такой пафос?…

– Тррупики на «весьма» сдал! И один был ужасно похож на знакомого домовладыку! По вскрытии оказалось… мозги у него проникли даже в… живот. Необыкновенный случай!..

– Не говорите гадостей!

– В таком случа-е… дозвольте посеренадить!

Весело было, как в театре. Студент распялил пальто дубинкой, – словно гитара под полою, – и запел очень красивым баритоном, перебирая по дубинке:

О, ты, волшебное творенье! Стою под окнами босой… О, ддай мне… ложечкю варенья И… мягкий ситник с колбасой! О, божество… о, упоенье! О, покажи мне… ррай земной! И… ты пойме-ошь… столпотворенье И лопнет с нами… шар земной! И я… в желлезные объятья… Как Люциффер тебя сожму И будешь ты… вопить проклятья… И вспоминать… свово Кузьму!

– А?!!.. – оборвал студент, кидаясь к галерее, и я слышал, как загремело по лестнице.

Карих взмахнул руками и так разодрал гармонью, что она чуть не лопнула. Я смотрел, ничего не понимая. Неужели же она позволяет… все?!.

XV

Я сейчас же побежал в садик. На галерее никого не было. В саду темнело, проглядывали звезды. Я смотрел на звезды, и они ободряюще мигали. Сейчас же написать ей письмо, а то утратишь! – говорило в моей душе. Студент, должно быть, влюблен в нее, но они еще говорят на «вы».