Том 6. Бартош-Гловацкий. Повести о детях. Рассказы. Воспоминания

Иногда я брала щетку, иногда нет. На всякий случай я еще раз осматривала ящики моего письменного стола: а вдруг среди бумаг затесалось что-нибудь лишнее?

Яська провожала меня до самых дверей полиции, а затем отправлялась в маленькое кафе по соседству. Здесь она долгие часы ожидала меня. Это нужно было для того, чтобы сразу сообщить, если меня арестуют.

Яська ждала в кафе, я — в коридоре. Хуже всего было это ожидание. По какому делу меня вызвали? Что они знают, а чего не знают? Я терялась в догадках. И чем чаще меня вызывали, тем труднее было догадаться, в чем именно дело.

Вместе со мной здесь ожидали и другие. Они разговаривали, ссорились, нервничали. Время от времени пробегал с бумагами в руках какой-нибудь чиновник. Хлопали двери, где-то кто-то плакал, кто-то говорил громким, взволнованным голосом.

Наконец, открывались двери, произносилась моя фамилия. Чувство облегчения, что ожидание, наконец, кончилось, и страшное волнение: что же будет?

Прежде всего — держать себя спокойно: чтобы тот, кто сидит по другую сторону стола, не заметил никаких признаков волнения. Опереться рукой на стол так, чтобы она не дрожала. Смотреть спокойно в глаза того — в глаза полицейской ищейки. Следить за собой, чтобы не дрогнул голос, напрячь внимание, чтобы чего-нибудь не прозевать, чтобы не дать поймать себя на какой-нибудь неточности.

Я спокойно смотрю в глаза ищейки и жду первого вопроса. Наконец-то. Теперь, после стольких часов волнений, я, наконец, знаю, в чем дело…

— Вы знаете такого-то?

Быстро, как молния, проносятся мысли. Ага, так вот что вам нужно!

— Да, знаю.

Сыплются вопросы и ответы. Ответы самые короткие, возможно более точные, чтобы не запутаться, чтобы не дать к чему-нибудь прицепиться. Чтобы все выглядело, как чистейшая правда, лгать столько, сколько необходимо, и лгать так, чтобы ответы не возбуждали в допрашивающем ни тени сомнения. От этого зависит мое освобождение, и не только мое, но и тех людей, с которыми я работаю, с которыми встречаюсь.

Я зорко смотрю в глаза полицейского, и беспокойство постепенно исчезает. А, так ты только это знаешь, знаешь так мало! Как смешны твои попытки! Какой дурой ты считаешь меня, пытаясь расставить ловушку и думая, что я так и полезу в нее!

Допрос продолжается полчаса, час, два часа. Потом надо прочитать протокол. Обратить внимание на каждую фразу, на каждое слово, на каждую запятую. Подписаться вплотную под самым текстом, чтобы мой собеседник не мог ничего приписать после моего ухода.

Полицейский складывает свои бумаги и говорит:

— Вы свободны.

Не вздрогнуть, не проявить радости, притвориться, что мне и в голову не приходило, что я могу не быть свободна.

Медленно выйти из комнаты, медленно идти по заплеванным, грязным коридорам и лестницам. Из ворот на улицу. Чистый, светлый воздух. Итак, я все-таки свободна!

Бегом в кафе. Яська сидит за столиком бледная и измученная:

— Я уже хотела звонить, что тебя задержали. Почему так долго?

Я рассказываю все подробности и лишь теперь чувствую страшную усталость после нескольких часов нервного напряжения. Скорей, скорей побольше черного кофе!

Вечером, вернувшись с работы, муж радуется:

— Ты здесь?

— Конечно, здесь.

Но через несколько дней снова резкий звонок и снова повестка из полиции. Опять теряешься в догадках: что им известно? На какой след они напали?

Больше всего мне врезались в память два допроса. Один в полицейском следственном отделении, когда у одного стола допрашивали меня, а у другого, за моей спиной, молодого парнишку, гимназиста. Я отвечала на вопросы и в то же время прислушивалась к тому, что делается позади.

Мальчик отвечал ясным, уверенным голосом. Как мне хотелось ободрить его, как хотелось помочь!

Он казался таким маленьким рядом с большим письменным столом, перед широкоплечим огромным полицейским, который его допрашивал. Как обратить внимание школьника, как подать ему знак, чтобы он остерегался? Я с напряжением ждала очередного ответа мальчика. Отлично! Мальчуган не дал поймать себя. Ответил как нужно.

Конечно, его подозревали в участии в какой-то проводившейся коммунистами кампании. Для меня было ясно, что подозревали не без оснований. Но тщетно бесился и выбивался из сил полицейский сыщик — мальчик был умней его. Он совершенно спокоен, чувствуя свое превосходство над противником. В его голосе слышится насмешливая нотка. Теперь уж он справится. И меня охватывает радость, что это мрачное, хмурое здание и работающие в нем люди и все решетки, дубинки и штыки, которыми они располагают, — все это бессильно перед нашим делом и нашей великой верой, помогающей даже этому ребенку спокойно стоять перед лицом врага и смотреть на него сверху вниз.

Выйдя тогда с допроса, я немножко подождала на улице. Через минуту в воротах появился мальчик: ну, значит, продержался до конца.

Через несколько дней мне позвонил кто-то из знакомых и передал благодарность от этого мальчика: ему придало спокойствия и мужества то, что он слышал мои ответы и чувствовал, что и я слушаю и интересуюсь тем, как он отвечает.

Я не помню, как звали мальчика, не знаю, что с ним теперь и где он. Но всегда с теплым чувством вспоминаю этого товарища по несчастью.

Второй памятный для меня допрос происходил уже не в дефензиве [10] , а у судебного следователя. Здесь уже пришлось иметь дело не с глупой полицейской ищейкой, а с человеком подготовленным, от которого отделаться было не так-то просто. Мы с Яськой сидели в коридоре у дверей следователя два часа. Вызвали на допрос какого-то человека. Через полчаса он вышел не один, а с полицейским: его повели в тюрьму. Второй — то же самое. Молодая женщина — то же самое. Мы с Яськой переглянулись:

10

Дефензива — польская охранка.

— Прекрасная перспектива!

Я как-то перестала волноваться. Повидимому, на этот раз освободиться не удастся. Кончится вечное ожидание полицейских звонков, листков-повесток. Я уже не буду больше прислушиваться по ночам, не идут ли с обыском, не идут ли меня арестовать. Все очень просто — среди бела дня из канцелярии судебного следователя меня преспокойно заберут в тюрьму.

— У тебя есть деньги на извозчика? — спросила Яська.

Дело в том, что, заплатив за извозчика, можно вместе с полицейским конвоем доехать отсюда до тюрьмы.

— Я не хочу извозчика, я хочу прогуляться по городу под полицейскими штыками. Пусть будет сенсация.

Сенсация была бы наверняка немалая. Ведь меня знали в Варшаве множество людей, и, прежде чем я дошла бы отсюда, от Нового Зъязда, до Театральной площади, где помещалась тюрьма, о моем аресте знал бы уже весь город. Я не хотела отказать себе в таком удовольствии.

Наконец, дверь открылась. Прозвучала моя фамилия. Начался долгий, мучительный допрос. Мне пришлось проскальзывать между вопросами, как между клубками ядовитых змей. Из заданных мне вопросов я поняла одно: кто-то из тех людей, с которыми я вела нелегальную работу, был провокатором, был в услужении у полиции. Из хода допроса я не могла выяснить, кто именно, но кто-то был. Я сдерживалась изо всех сил, чтобы не измениться в лице, не опустить глаз, не запнуться перед ответом. Но чувствовала все ближе надвигающуюся опасность. У меня было ощущение, будто я вступила в поединок с очень ловким и очень сильным противником.