Том 6. Бартош-Гловацкий. Повести о детях. Рассказы. Воспоминания
Шрифт:
За Таганьчей мы въезжаем в почти девственный лес. Открывается долина. Сонные глаза прудов смотрят из-под зеленых ресниц, огромные деревья шумят где-то высоко, в самых вершинах. Крепко пахнет нагретой зеленью. Радостным призывом несется посвист иволги. Зеленый мох глубокой тенью лежит у подножий деревьев. Так и ждешь, что вот-вот из ароматной, зеленой тишины покажется золоторогий олень и глянет заколдованными глазами.
И снова поля, а на полях могилы. Новые, оставленные теперешней войной, и старые-престарые древние могильники. Их много. В них находят шведские монеты, рыцарские кольчуги, казацкие пики, каменные топоры, золотые скифские украшения. Сама история дремлет в этих огромных плоских курганах,
Но вот и Умань.
И снова возникают ассоциации. Это здесь, в Умани, окончил гимназию Северин Гощинский, поэт, солдат и революционер, виднейший представитель того направления в польской поэзии, которое называется «украинской школой». Он полюбил украинскую степь, украинскую историю. И Украина давала ему вдохновение, как давала она его Мальчевскому, Залесскому, Словацкому, как давала многим польским поэтам.
Под самым городом — Софиевка. Некогда в гимназии приходилось в принудительном порядке, с адской скукой, читать поэму польского классика Трембецкого, описывающего поочередно все ее красоты. Некогда в гимназии приходилось слышать романтическую историю прекрасной гречанки Софьи, для которой Щенсны Потоцкий, словно мановением волшебной палочки, создал этот парк.
Но ни строфы Трембецкого, ни эта любовная история не дают представления о том, что такое Софиевка. Ни о ее очаровании, ни о ее истории.
А эта история довольно мрачна, и невозможно не думать о ней, когда восхищенные глаза смотрят на чудеса, созданные сотрудничеством человека и природы.
Это для прекрасной гречанки Софьи крепостной крестьянин таскал огромные скалы, чтобы поэтически разбросать их по парку. Это для нее крепостной крестьянин копал гроты и таскал ил из прудов. Это ради нее погибло под огромным обломком скалы триста человек, тащивших скалу на собственных плечах.
Трудно поверить, что все это создано человеческими силами, что можно было без кранов и машин сдвинуть эти глыбы, вырвать их из земли, перенести сюда. Они выглядят так, будто всегда тут были. И чтобы их сдвинуть с места, нужны были силы гигантов.
Из верхнего пруда вырывается река. Она разливается зеленым озерцем, чтобы затем ринуться вниз пенящимся, ревущим водопадом. На нижнем озере из пасти медного свернувшегося змея бьет высокий фонтан, похожий на гигантское серебристое дерево. Дубы, грабы, вязы, клены, десятки различных деревьев образуют аллеи, лабиринты, рощи, лесочки. В Львином гроте ревет вода и порастает зеленым мхом камень — скамья у каменного стола, на котором граф Потоцкий будто бы проиграл Софиевку в карты. Из чащи выглядывают белые статуи — те, которые не успели похитить гитлеровцы. Волшебные уголки — источники, ручейки, висячие мостики, романтические переходы по зеленым от ветхости обломкам скал. С виду дикая, буйная, огромная роща — на самом деле творение рук крепостных мужиков, политое слезами и кровью, произведение художников и нечеловеческого крестьянского труда.
Здесь, под Уманью, тысячи крепостных мужиков в поте лица создавали сказку, которую граф Потоцкий подарил прекрасной гречанке.
Там, где кончается парк, тянутся здания института. Оранжереи, которых немцы не успели окончательно разорить, огромные сады, где четыреста сортов яблонь, цехи по переработке фруктов, винодельческая лаборатория. И здесь горсточка энтузиастов залечивает раны, нанесенные войной, копается в земле — благодарной, богатой, стократно отдающей брошенное в нее зерно. Расцветают экзотические цветы за стеклами оранжерей, и благоухают местные яблоки, пригибая к земле ветки деревьев.
Проходит дождь. Размокает дорога — черная, тучная, богатая земля, земля-сокровище. Дрожат капли на листьях деревьев.
Видно, как на горизонте идет проливной дождь, серые полосы протянулись до земли и заслонили весь мир.И снова деревни, чистенькие, белые, и в полях — бедно, но чисто одетые люди. И снова курганы, свидетели того, что по этой земле непрерывно двигалась история.
В одном из районов мы встретили партийного работника, молодого человека, потерявшего в борьбе с немецкими танками кисти обеих рук. Вместо рук у него черные протезы. Но это не калека. Это живой, энергичный работник. Это его город цветет розовыми мальвами.
Могильники — это прошлое. Настоящее и будущее — вечно живой человек, вечно живой народ и вечно живая поэзия.
Из года в год…
I. НА ОСВОБОЖДЕННОЙ ЗЕМЛЕ
– НА ВОСТОК!
–
Мы двигались на восток, день и ночь на восток, вперед, все вперед с безумной поспешностью.
На севере и на юге пылали зарева пожаров. Всю ночь горели и рассыпались седым пеплом местечки и села. Красным факелом пылали крестьянские дома, скирды хлеба, амбары.
С рассвета до глубокой ночи гремели взрывы бомб, орудийные залпы, дома превращались в развалины, мосты обрушивались в реки, сотни людей гибли под развалинами.
День и ночь мы шли на восток. Тысячи, десятки тысяч людей. По трактам, дорогам, по извилинам полевых тропинок. Женщины с детьми на руках, мужчины, подростки.
Но не убежать от железных крыльев, рассекающих воздух. Над головой все время шумят моторы, не перестают строчить пулеметы, и по дорогам — сожженные селения и бегущие люди, а с севера и с юга за ними гонится смерть.
Значит, поскорее на восток! Там, за Стырью, за Горынью, за Збручем, — свободный, счастливый мир. Там, за Стырью, за Горынью, за Збручем, — спасенье от смерти.
На севере и на юге — зарева пожаров. За спиной шум идущих по дорогам. Итак, скорей, скорей вперед, добраться до пограничных рек, отдохнуть после долгих странствований на берегу пограничной реки, хотя бы на минутку погрузить в воду натруженные ноги, перейти на другую сторону, в свободный, счастливый мир.
Красное зарево движется на восток. Вот уже деревни, где пустые хаты смотрят слепыми глазами закрытых ставен на толпу беженцев. Женщины с детьми ушли в лес. Вот железнодорожные рельсы, скрученные в болезненной судороге, обуглившиеся остатки домов.
По дорогам, тропинкам, по полевым межам бредет толпа беженцев. Все гуще смешиваются с этой толпой солдатские мундиры. Во рвах валяются винтовки, у дорог лежат разбитые автомобили, груды железа повсюду. Измученный, голодный солдат в отчаянии блуждает по деревням Польши. Армия странствует врассыпную по болотам и лесам. Потеряны обозы, орудия, нет самолетов. В страшном разброде странствуют по дорогам части польской армии.
Теперь уже никто не питает никаких иллюзий, и по всем дорогам Польши все отчетливей слышатся слова об измене. Паны и правительство предали свой народ.
— Где польские самолеты?
Нет их. Они улетели за границу, увезя с собой генеральские семьи и имущество сановников.
— Где генералы?
Нет генералов. Лимузины увезли их на румынскую границу, сжигая бензин, которого не хватило для танков. Это они загромоздили дорогу бесконечными рядами автомобилей, увозивших все, что можно было увезти из дому.