Том 6. Лимонарь

С Батыя три образа: Никола Можайский, Никола Зарайский и Никола Великорецкий.

Самый распространенный саморусский, а пришедший с запада (38) — резной «архангел» — Никола Можайский: грозный — в одной руке меч, в другой церковка в ограде — кремль (или вместо меча, как пылающий меч — свечка). Пять неугасимых лампад перед ним. Его видели пушкари в ночь, как брать Казань, и Ермаку он явился в Сибирском царстве. Таким стоит он в Москве на Никольских воротах, сторожит русское сердце — Кремль: Наполеон, покидая Москву, велел взорвать ворота — и разворошил башню: гора — один кирпич! а его не тронуло и фонарь цел. Все цари «великие государи» от царя Ивана и даже Петр, все ходили к нему в Можайск на поклон.

И он же под названием «Радонский» у Николы на Угреши под Москвой — явленный: явился Димитрию Донскому перед Куликовым. И он же келейный — перед Сергием Радонежским. И на сторожевых постах по окрайным монастырям-крепостям везде он, Можайский, только там зовется «Ратный». И вся Сибирь ему кланяется — московскому с испачканными кровью губами от приносимых ему жертв — «русскому Богу».

По правилу VIII Вселенского собора резные изображения святых запрещены — «поклоняются де болвану» и синодальным постановлением 1723 года велено было убрать из церквей всех резных и «сидящих» — и много чего повынесли из русской церкви, а его не тронули.

Другой образ Николы — Никола Зарайский, чудесно принесенный из Корсуни из церкви апостола Иакова: Никола изображен во весь рост, благословляет и с евангелием, только руки не прижаты, а простерты — и от приподнятой ризы (фелони) у него, как крылья. А вокруг деяния, и среди чудес: изгнание демона из колодца (Чудо в Каркове) (39). Слава о нем с Батыя — память о рязанской княгине Евпраксии: при вести о гибели мужа она бросилась с терема вместе с сыном. А наивысшее прославление в Смутное время. Обложенный окладом и в ризе — дар Василия Шуйского — глядит, как призрак, и трепетно и жутко смотреть: «чудотворец». Таким явился Никола праведной Юлиании и только таким мог бы явиться «бесноватой» Соломонии (40).

И третий образ Николы находится в Вятке — Никола Великорецкий (Хлыновский): поясной с прижатыми руками, благословляет и с евангелием. Это — человек, с лицом простого человека и чудодейственными глазами, в которых тонет вся беда и неверная доля человека, и из которых льется теплый свет острадания — «Никола Милостивый». Любимый образ Ивана Грозного, почасту гостивший на Москве — приносили с Вятки; список с него у Василия Блаженного в Покровском соборе и собор-то звался не Покровским, не Василием Блаженным, а любимым именем: Никола Великорецкий.

У всякого Николы своя милость и каждому своя молитва: грозный — Можайский в обиду не даст русскую землю, и правого помилует и виноватого накажет; крылатый чудотворец — Зарайский, какое угодно, чудо сделает; милостивый — Великорецкий не турнет от себя и самого последнего, всех примет и успокоит.

*

На Руси были распространены все жития Николы: «Иное», Метафраста и сирийское, неизвестное на западе, «Николай-странник». В России обращались все чудеса, как совершенные при жизни, так и по смерти, вошедшие в греческие собрания (41) и затем переработанные по-латыни, и три возникших на западе: о воскрешении зарезанных детей, о трех сосудах и о обманутом еврее. (42)

Чудеса пересказывались на московский лад, как свои московские легенды.

Особенно любимой была легенда о трех сестрах, одаренных Николой — Praxis de tribus filiabus (43) — у Николы Гостунского под Иваном Великим изображено это чудо, и не было на Москве невесты, которая бы не зашла помолиться Николе-обручнику; затем «чудо о ковре» — — Thauma de stromate, как свидетельство о необыкновенной милости святителя к последней жертве бедняков; еще «чудо о трех иконах» — Thauma de patriarcha: иконы эти, по преданию, хранились в Большом Успенском Соборе — Спаситель, Богородица и Никола; по рассказу, цареградский патриарх иконоборец обозвал Николу «смердовичемъ», т. е. низкого происхождения — чудо особенно любимое Иваном Грозным; и «чудо о трехъ купцахъ, отъ поганъ потопленныхъ» — Thauma de tribus Christianis, сверхъестественная история из чудес чудесная. (44)

Поминались и местные чудеса — всякие «новыя прощи», т. е. исцеления: по-русски простить и исцелить одно и то же; или такие чудеса, которые были закреплены иконописцами. Все, кто побывал в Теребеньской пустыни (Бежецкого уезда, Тверской губернии, село Теребени), помнят чудесную живую летопись на стенах собора: (45)

1657 г. — чудесное избавление от пожара соборной церкви, в которой стояла древняя чудотворная икона святителя Николая.

1664 г. — повторение того же;

1705 г. — чудесное исцеление одной женщины от глазной болезни;

1707 г. — чудесное исцеление портного мастера, за воровство наказанного болезненным недугом, и раскаявшегося;

1709 г. — исцеление устюжского воеводина сына, одержимого недугом;

1712 г. — девицу, не обретавшуюся долгое время в доме своем, святитель Николай представляет в дом ее;

1802 г. — чудесное исцеление от болезни крестьян в сельце Пхове г—жи Гликерии Федоровны Козляиновой;

1804 г. — Бежецкий помещик Куминов наказывается во время бежецкого крестного хода в городе Бежецк за дерзкие и хульные слова и, по раскаянии, в виду всех, исцеляется;

1815 г. — исцеление расслабленного руками и ногами в городе Бежецке на реке Мологе.

Но больше всех книжных чудес и «прощъ» ходило по русской земле сказок о Николае чудесных, от которых веяло и светило теплотой сердца, состраданием и милостью, и вера в Николу входила в душу русского народа — с нею на свет рождались, а образ Николы — тройной — сливался в один образ милостивой судьбы.

И до чего эта вера в Николу была крепка и надеянна — подлинно русская вера — камень русской веры.

*

Был в Москве один подрядчик: Мыслин. Или, как называли его простые люди, прислуга и дворники, Смыслин. У него и лавочка — гастрономический магазин: купец. Росту — под Петра, а живот выпятился, утюгом торчит самостоятельно из-под длинного до пят сюртука, растительность по лицу редкая, как у мамонта, а голова примаслена, волос конский с проседью, под скобку. Уважал старину, церковный староста и большой делец — Смыслин. А имел он всякие дела с соседом. Сосед фабрикант Лев Семеныч или как звал его Мыслин по-русскому Лен Силеныч, — с вида он, ну как Мыслин, только все наоборот: тощий, маленький, борода крепкая, а на голове голо, как коленка. И была у них большая дружба. Лев Семеныч взял Мыслина своей деловитостью и порядком: всегда аккуратный расчет и никогда в товаре нет подмены и все точно, что скажет, то исполнит, и сговорчивый, не канительщик, и в делах большое понятие имеет, дело свое любит, иметь дело с таким одно удовольствие, а кроме того, еще и хороший человек. И так полюбился Мыслину сосед, всем он его как пример выставляет, и всегда к слову помянет, даже и некстати. И одно горе: Лев Семеныч — еврей.

Если, скажем, Мыслин, а за душой делов у него без счету всяких, и было и есть в чем каяться и даже вот под конец-то жизни, не постыдясь взрослых сыновей и памяти покойницы жены, он еще раз женился и совсем на молоденькой да и одурел, всем и каждому только и рассказывает, срам! расхваливая молодость своей жены или, как сам выражается, «Настя — Иверские ворота!» — но он и в одури своей памятует и крепко верит, что без покаяния кончина его живота не наступит, он — староста церковный и, чуть что, попа скликнуть ничего не стоит, и притом же он о своей душе загодя распорядился, записано в духовной на помин и в церковь, а будет случай, в делах Бог поможет, и еще накинет, и ему — его Мыслиной душе и в царствии небесном местечко найдется: отведут какой угол в прохладе с праведниками упокоеваться. А вот Лев Семеныч, жизни он правильной и этими глупостями не занимается и сыновья у него при деле и дочерей устроил и в доме чисто, полный порядок, а место ему на том свете известно: в ад — все равно, в ад: на самом горячем припеке горящую бруснику голыми руками заставят собирать или в москворецкой проруби, посадясь, изволь ртом чертям лягушек ловить.