Том 6. Может быть — да, может быть — нет. Леда без лебедя. Новеллы. Пескарские новеллы

Мост, похожий на огромный плавучий паром, скрипел под тяжестью грузов. Народ оживленно толпился на нем. Стиснутый толпой, Турлендана со своим зверинцем остановился посреди моста. Огромный верблюд, возвышаясь над морем голов, фыркал и выгибал во все стороны шею, напоминая какого-то баснословного дракона, покрытого шерстью.

Так как любознательной толпе было уже известно имя животного, то благодаря врожденной любви к шуткам и радостному настроению, вызванному чарами весеннего вечера, все кричали:

— Барбара! Барбара!

Слушая этот ликующий крик, Турлендана, прижатый к груди животного, почувствовал прилив почти отеческой нежности.

Вдруг ослица начала ржать таким диким голосом и с такой глубокой страстью, что всеми овладело единодушное веселье. От одного конца моста до другого прокатился звонкий смех толпы, похожий на гул потока, свергающегося с горной кручи.

Перейдя мост, Турлендана, которого никто не узнал, начал пробиваться сквозь толпу.

Когда он очутился у городских ворот, где женщины продавали свежую рыбу в больших камышовых корзинах, Бинки-Банке, маленький человечек с желтоватым и сморщенным, как выжатый лимон, лицом, подошел к нему и предложил ему, как предлагал всем чужеземцам, свои услуги в деле приискания постоя.

— Свирепый? — предварительно спросил он, указывая на Барбара.

— Нет, — улыбаясь, ответил Турлендана.

— Ладно! — сказал, успокоившись, Бинки-Банке, — пойдем в харчевню Розы Скиавоны.

Все время сопровождаемые толпой, они прошли через рынок, затем через Сант-Агостино. У окон и на балконах показывались женщины и дети, они с удивлением смотрели на верблюда, восхищались грациозными движениями ослицы и смеялись над ужимками Цавали.

Барбара, проходя мимо низкой веранды, увидел там пучок сухой травы; он вытянул шею, раскрыл рот и сорвал траву. Женщины, стоявшие на веранде, испустили крик ужаса, передавшийся к ближайшим террасам. Стоявший на улице народ громко смеялся, крича, как во время карнавала.

— Viva! Viva!

Всех опьяняло необычное зрелище и весенний воздух. Дойдя до дома Розы Скиавоны, находящегося вблизи Портазале, Бинки-Банке жестом остановил шествие.

— Здесь, — сказал он.

В этом низеньком одноэтажном домике был всего лишь один ряд окон, нижние части стен были сплошь покрыты циничными надписями и рисунками. У среднего окна висел фонарь, оклеенный красной бумагой.

Там останавливался всякого рода пришлый и бродячий люд: в одной комнате ночевали грузные и толстопузые ломовые извозчики из Летто Моноппелло, цыгане из Сульмоны, торгующие вьючными животными, чинильщики кухонной посуды, веретенщики из Буккианико, женщины из Сант-Анджело, промышлявшие продажей своего тела солдатам, волынщики из Атины, горцы с ручными медведями, всякие фокусники, нищие, лекаришки, воры, колдуны.

Главным посредником всего этого сброда был Бинки-Банке, а покровительницей их — Роза Скиавона.

Услышав шум, женщина вышла на порог, она казалась порождением карлика и свиньи.

— Кто это? — спросила она с видом недоверия.

— Это христианин, которому нужен постой вместе с животными, донна Роза.

— Сколько животных?

— Вот эти трое, донна Роза: обезьяна, ослица и верблюд.

Толпа не слушала этого разговора. Одни дразнили Цавали, другие ощупывали ноги Барбара, осматривая твердые круглые наросты на коленях и на груди. Два надсмотрщика грузов соли, не раз бывавшие в портах Малой Азии, громко рассказывали о пользе, приносимой верблюдами, и предложили рассказать о каком-то верблюде, который танцевал, держа на длинной шее музыкантов и полуобнаженных женщин.

— Расскажите! Расскажите! — просили служители, желая услышать необыкновенную историю.

Все молча окружили надсмотрщиков, их глаза горели страстным желанием испытать неизведанное удовольствие.

Тогда один из надсмотрщиков, уже немолодой человек, с вывороченными от морских ветров веками, начал рассказывать об азиатских странах. Постепенно собственные слова увлекали и опьяняли его.

Какой-то экзотической негой веяло от заката.

В воображении толпы выступали сказочные берега, озаренные ярким светом. Сквозь арку Портановы, на которую уже легла тень, виднелись на реке барки с солью; так как соль поглощала весь свет сумерек, то барки казались сделанными из драгоценного хрусталя. На небе, подернутом зеленой пеленой, всходил серп новолуния.

— Рассказывайте! Рассказывайте! — просила молодежь.

Между тем Турлендана устроил на ночлег животных, накормил их и ушел в сопровождении Бинки-Банке, толпа продолжала слушать рассказы стариков, стоя у входа в конюшню, где за сплетенной из канатов высокой решеткой то показывалась, то скрывалась голова верблюда.

— Имеются ли тут трактиры? — спросил на улице Турендана.

— Да, сударь, имеются, — ответил Бинке-Банке, затем, подняв свои большие загорелые руки, он начал пересчитывать по пальцам: — Трактир Сперанцы, трактир Буоно, трактир Ассоу, трактир Царриканте, трактир Турленданы.

— Ага, — спокойно проговорил спутник.

— Вы здесь бывали когда-нибудь, сударь? — спросил Бинки-Банке, подняв свои острые зеленоватые глазки.

И, не дождавшись ответа, он начал рассказывать со словоохотливостью, составляющей природное свойство пескарцев:

— Трактир этот очень большой, и продается там лучшее вино. Хозяйка уже четвертый раз замужем.

Он засмеялся, и его смуглое лицо сморщилось.

— Ее первым мужем был Турлендана, он был матросом и плавал на судах неаполитанского короля, бывал в Индии, во Франции, в Испании и даже в Америке. Он исчез вместе со своим судном, и до сих пор он не возвращался. Это было, пожалуй, лет тридцать тому назад. Он обладал силой Самсона: одним пальцем подымал якорь… Бедный парень!.. Да, кто уже попал на море, тому конец там.

Турлендана спокойно слушал.

— Вторым ее мужем, после пятилетнего вдовства, был ортонец, сын Ферранте, отчаянный человек, который связался с контрабандистами во время войны Наполеона с англичанами. Он вывозил сахар и кофе на английских судах из Франкавиллы в Сильви и Монтесильвано. Возле Сильви с башни Сарацинов, под самым лесом, ему подавали сигналы. Когда проходил патруль — плон-плон, плон-плон — и мы скрывались за деревьями… — Рассказчик увлекался своими воспоминаниями, сыпал словами и оживлял рассказ жестами и восклицаниями. Его маленькая фигурка то съеживалась, то вытягивалась. — В конце концов сын Ферранте был смертельно ранен в спину ружейным выстрелом, его убили солдаты Иоахима Мурата ночью, на побережье. Третьим мужем был Титино Пассакантандо, который умер у себя в постели от дурной болезни. Четвертый еще жив. Это Вердура, славный малый, он же продает вино. Вы его увидите, сударь.

Дойдя до этого достопримечательного трактира, они расстались.

— Спокойной ночи, сударь!

— Спокойной ночи!

Турлендана спокойно вошел в трактир, к величайшему удивлению сидевших за длинными столами посетителей.

Он попросил чего-нибудь поесть, и Вердура пригласил его подняться наверх, где столы были уже накрыты к ужину.

Там не было еще никого. Турлендана сел и начал жадно есть, наклонив голову над блюдом и без передышки, как очень голодный человек. Он был почти совершенно лыс, глубокий красноватый шрам пересекал его лоб и доходил до половины щеки. Густая седая борода покрывала сильно выдающиеся скулы, кожа, темная, сухая, изрытая, сожженная солнцем, изможденная страданиями, казалось, не сохранила ни следа человеческой жизни, глаза и все очертания лица, казалось, уже застыли и окаменели от времени.

Вердура сел против него и с любопытством стал смотреть на чужестранца. Это был очень толстый человек с красным лицом, покрытым тонкими жилками, как коровье вымя.

— Откуда приехали? — наконец спросил он.

— Издалека, — просто ответил Турлендана, не подымая головы.

— А куда держите путь? — снова спросил Вердура.

— Остаюсь здесь.

Изумленный Вердура замолчал. Турлендана, отрезая у рыб головы и хвосты, отправлял их одну за другой в рот и съедал, пережевывая кости. Съев две-три рыбы, он отпивал глоток вина.