Том 6. Третий лишний

В 15.55, не подавая никаких звуковых сигналов, «Хлебников» возник из морозного тумана и прошел метрах в 25-ти с правого борта. Затем полтора часа елозил, чтобы приблизить свою дурацкую корму к нашему форштевню.

На баке приемкой буксирных усов занимался наш чиф.

Вдруг орет по телефону в рубку:

— На свою ответственность буксирный трос ложить на носовые кнехты не буду!

Пришлось мне самому ковылять в нос и указывать, как закладывать гаши за бортовые кнехты и станину брашпиля.

Все это под аккомпанемент воплей с «Хлебникова»: «Не хотите с тросами работать, так плывите, как хотите, к…»

Наконец поплыли узла по три. Хорошо, перемычка оказалась узкой.

Встали на якорь на рейде Зеленого Мыса. Очередь на разгрузку огромная.

Здесь так плохо с продуктами для населения, как никогда еще не было. Введена обязательная продажа населению первого картофеля, ящиками и прямо с судов. Ящик на несколько человек или семей. На местном языке называется «на кучки». Думаю, при таком варианте отлично покроются все наши промежуточные перегрузо-погрузочные просыпки картошки.

«Профессор Бубнов» опять пролез к причалу вперед нас и выгружает какие-то железяки, а не жратву.

Да, забыл. Ночью у нас была паника. Второй механик обнаружил трещину в водяном танке. На откачку не брали ни балластные, ни осушительные насосы. Стармех продемонстрировал полное спокойствие: «Вот был бы крен градусов в пятьдесят, тогда…»

И оказался вполне прав. Паника липовая, никакой трещины в диптанке не оказалось — просто потек шпигат.

Все уже забыли, что Зеленый Мыс — это прежние Нижние Кресты.

На завтрак, обед и ужин щедро подается ворованный из трюмов свежий лук. Мы трескаем его даже с компотом. И вкусно, черт побери!

Картошку завезли на Русь в XVIII веке. Интересно называет картошку Дмитрий Сергеевич Лихачев: «Дешевый сорт еды»!!!

Чук и Гек использовали относительное стояночное безделье для обивки жесткого рубочного кресла мягкой ветошью. Это забота главным образом обо мне. Я частенько краем задницы на него присаживаюсь — ноги…

В исполнение дурацкого приказа министра Гуженко о сдаче плавсоставом техминимума в портах захода (это он с перепугу после «нахимовской» катастрофы придумал) на танкере «БАМ» якобы уже списали двух судоводителей.

Юрий Александрович отказался участвовать в этой ерунде. Молодец.

«Известия» дали сообщение о путанице в списках пассажиров и судовых ролях экипажа «Нахимова». А мы вчера получили эту информацию секретной шифровкой!

22.09. У всех судов Северо-Восточного управления Морского флота (СВУМФ) на данный момент тяжкие ледовые повреждения.

Говорил с Леоном Демиденко. Объяснил, что у нас на борту 2 тысячи бочек, которые можно не только не на склад, а хоть сейчас за борт бросать. Опять же, лук — не картошка, а высший деликатес. И следует нас быстрее обработать и отпустить на волю-волюшку, чтобы зарабатывать для страны валюту на игарской древесине.

Вспомнил, вспомнил, какую песню ревели капитан порта Леон Демиденко с капитаном «Индиги» Левой Шкловским на рейде порта Нижнеколымские Кресты после водки и жареного муксуна. Слова Гриши Поженяна. Ревут, ошалев, океаны, Приказ отстояться не дан, Не правы всегда капитаны, Во всем виноват капитан… За то, что он первый по чину; За то, что угрюм и упрям; За то, что последний в пучину, Когда уже все по нулям…

Рассказал Юрию Александровичу замысел пьесы «Некоторым образом драма». Слушал внимательно, а потом вдруг попросил, чтобы я экипажу четко объяснил, что Фома Фомич Фомичев — это не выдумка, а действительность.

Пустой день. Весь день простояли на якоре. Все висит вопрос о пустых контейнерах. Есть приказ замминистра — вывезти.

Несколько раз в жизни я видел умирающих людей, но, как это ни покажется странным, они не держали в своих руках и не прижимали к своей груди огромный том Библии.

Библию внимательно я не прочел ни разу. Зачем мне врать? Ведь если совру, это будет грех. Поэтому напишу правду: мне скучно читать Библию.

Я никогда не считал себя человеком богохульным. Любой пишущий человек, каким бы великим он себя ни считал, всегда понимает, что Книга Книг будет всегда самой великой. Но любой пишущий человек имеет и свою высшую любовь, а это может быть и «Каштанка».

Думаю, в моей жизни огромное религиозное воздействие оказала «Муму»…

23.09. Подтвердилось, идем на Игарку, лес на континент потащим.

Начали выгрузку на грузовики.

С утра приходится печатать кучу служебного дерьма.

Получил РДО от Курбатова:

ИЗО ВСЕХ СИЛ НАДЕЮСЬ ВСТРЕЧУ КРАСНОЯРСКЕ СОБИРАЮСЬ БЫТЬ ТАМ ЧЕТВЕРТОГО ОКТЯБРЯ ПОДОЖДИТЕ МЕНЯ ЕСЛИ НА ДЕНЕК РАНЬШЕ ТАМ ОКАЖЕТЕСЬ Я ОЧЕНЬ СОСКУЧИЛСЯ ОБНИМАЮ = КУРБАТОВ

Тяжелый ночной разговор с матросами. Чук вдруг заявил, что на берегу пойдет в бармены. Я обозлился ужасно.

Пробую писать очерк в «Огонек». Как написать о том, что здесь происходит?

Колымский лоцман сквозь слезы объяснил, что жена уехала на материк, ибо у нее при северных сияниях тяжелая тахикардия. И когда он уходит на проводку, то десятилетний сын остается беспризорным. Жену ненавидит так, что может убить.

24.09. Дед помпохозу:

— У меня на борту четыре сварщика вкалывают, замечательные мастера! Их покормить надо — четыре порции на обед, а?

— Шеф уже сделал ровно тридцать четыре ромштекса! Встревает буфетчица:

— А у меня чайная заварка кончилась!

Дед:

— Отстань! Я про сварку леерных стоек говорю. Без них лес в Игарке на палубу не возьмем.

Помпохоз:

— Нет лишних порций, Олег Владимирович!

Дед:

— Я сам есть не буду!

— А где я еще три порции рожу? — вопрошает помпохоз.

Дед:

— Я три дня обедать не буду…

— Так я вам и поверил… — перебил помпохоз.

— …и завтракать. — Дед не унимался. — И вообще, пшенная каша по понедельникам на завтрак — издевательство над мужчинами!

— С чего мужчина начал — тем он и кончает… — констатирует буфетчица.

Получил РДО от Левы:

ВЫШЛИ СИРИИ УЖАСНАЯ ЖАРА БЕЗВЕТРИЕ ТЧК СЧАСТЛИВЫ ВЫСОКОЙ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ОЦЕНКОЙ ВАШЕЙ РАБОТЫ ЧУВСТВУЮ КРАЙНЮЮ НЕОБХОДИМОСТЬ ТВОЕГО ПЕРЕЛЕТА С МИЛОГО СЕВЕРА СТОРОНУ ЮЖНУЮ ОБНИМАЮ = ЛЕВА

Читаю Бунина — смерть отца Мити, как тот на столе «белел носом, наряженный в дворянский мундир». И вспомнил, что мой отец отправился на тот свет в коричневом с серебром прокурорском мундире. Кажется, у отца гражданского костюма вовсе после войны не было. Бедный и любимый отец… Пожалуй, он был еще несчастнее Любочки Конецкой…