Том 7. Моникины

— Как, сэр, — в восторге воскликнул я, — все население?

— За очень малым исключением. Порой кто-нибудь споткнется, но его сейчас же выкидывают вон, и он не идет в счет.

— Но все эти эволюции, коммодор, доступны широкому кругу и не позволяют отбирать патриотов по принципу случайности, а ведь патриотизм обычно представляет собой монополию.

— Совершенно верно, сэр Джон! Поэтому я сразу же перейду к главному пункту. То, о чем я говорил до сих пор, выполняет почти все население. Мало кто отказывается касаться черты или проделывать необходимые сальто-мортале, как вы изволили выразиться. Политические линии, как вы уже знаете, пересекаются под прямым углом. Близ точки пересечения иной раз бывает тесно, и начинается толкотня. Мы называем моникина патриотом, если он может проделать такую эволюцию.

Тут коммодор вскинул пятки в воздух с такой стремительностью, что я не успел ничего сообразить, хотя было очевидно, что он действует строго по принципу круговращения. Я заметил, что он опустился с исключительной точностью на то самое место, где стоял раньше, и опять безупречно коснулся носками черты.

— Вот это мы называем вращением третьим, или позицией номер четыре. Тот, кто способен это исполнить, считается у нас знатоком политики. Его всегда ставят близ врага, то есть у места пересечения враждебных линий.

— Как, сэр, эти линии, по которым выстраиваются граждане одной и той же страны, считаются враждебными?

— Враждуют ли кошки с собаками, сэр? Хотя сторонники обеих линий следуют тому же принципу круговращения и стремятся к той же цели, то есть к общему благу, они являются социальными, политическими и почти что нравственными антиподами. Они редко роднятся между собой, никогда не обмениваются похвалами и часто отказываются даже разговаривать друг с другом. Короче говоря (бригадир мог бы подтвердить вам это, будь у него такое желание), они — антагонисты душой и телом. Попросту говоря, сэр, они — враги.

— Крайне необычное положение для граждан одной и той же страны!

— Такова моникинская природа, — вставил мистер Прямодушный. — Наверное, сэр, люди гораздо разумнее?

Я не хотел отвлекаться от темы разговора и только поклонился в ответ на это замечание, а затем попросил судью продолжать.

— Итак, сэр, — сказал он, — вам нетрудно понять, что положение тех, кого ставят близ точки пересечения, никак не назовешь синекурой. Сказать правду, они изо всех сил поносят противников, и тот, кто проявляет в этом отношении наибольшую изобретательность, обычно считается самым умным. Никто, сэр, кроме патриотов, действующих во имя блага родины, не выдержал бы ничего подобного, и за это мы их уважаем.

— А как же с патриотами из патриотов, коммодор? Посол Низкопрыгии снова стал на черту неподалеку от точки пересечения обеих линий, а затем он попросил меня следить за ним с особым вниманием. Когда все было готово, коммодор снова взлетел в воздух и, перевернувшись, опустился на враждебной линии, с поразительной точностью коснувшись ее носками. Это было проделано, несомненно, весьма искусно, и он взглянул на меня, как бы ожидая похвалы.

— Превосходно, судья! Сразу видно, что вы немало упражнялись.

— Этот маневр, сэр Джон, я проделал всерьез пять раз за мою жизнь. И мое право считаться патриотом из патриотов основано на том, что все пять раз я не допустил ни малейшей ошибки. Один ложный шаг мог бы погубить меня, но, как говорится, упражнение ведет к совершенству, а совершенство — залог успеха.

— Все же я не совсем понимаю, как, покинув подобным образом свою сторону и перескочив, я бы сказал кувырком, на сторону противника, можно заслужить честное имя патриота.

— Что вы, сэр! Разве тот, кто безоружный кидается в самую гущу врагов, не считается героем сражения? А раз эта борьба политическая, а не военная, и в ней превыше всего ставится благо страны, моникин, проявляющий наибольшую преданность общему делу, должен быть чистейшим патриотом. Заверяю вас честью, сэр, что все мои успехи основаны всецело именно на таких заслугах.

— Он прав, сэр Джон, вы можете верить каждому его слову, — заметил бригадир, кивая головой.

— Я начинаю понимать вашу систему, которая, несомненно, хорошо приспособлена к привычкам моникинов и должна порождать благородное соперничество в применении принципа круговращения. Но вы, кажется, сказали, полковник, что народ Низкопрыгии происходит из Высокопрыгии?

— Совершенно верно, сэр.

— Как же это вышло, что вы урезываете свой благородный орган, тогда как здесь жители дорожат им как зеницей ока и более того — как вместилищем разума?

— Вы подразумеваете наши хвосты, сэр? Но ведь природа распределила эти украшения очень неравномерно, в чем вы с легкостью убедитесь, выглянув из окна. Мы согласны с тем, что хвост — вместилище разума, а конечности — самые одухотворенные части тела. Но правительства создаются для уравнивания подобных естественных неравенств, которые мы считаем антиреспубликанскими. Поэтому закон требует, чтобы каждый гражданин, достигший совершеннолетия, подвергся усечению хвоста по мерке, хранящейся в каждом округе. Без такого средства у нас могла бы возникнуть аристократия ума, и тогда нашим свободам пришел бы конец. Кстати, то же требование ставится для получения права голоса, а этим правом, конечно, все дорожат.

Тут бригадир перегнулся ко мне через стол и шепотом рассказал, что один великий патриот по очень серьезному поводу совершил сальто-мортале со своей линии на линию врагов, но поскольку он унес с собой все священные принципы, за которые его партия яростно боролась много лет, его бесцеремонно оттащили обратно за хвост, к несчастью оказавшийся в пределах досягаемости для бывших друзей, к которым этот государственный деятель повернулся спиной. И закон был проведен поистине в интересах патриотов. Бригадир добавил, что законная мера допускает более длинный обрубок, чем обычно носят. Однако считается дурным тоном, если у кого-нибудь обрубок торчит больше, чем на два и три четверти дюйма, а поэтому те, кто рассчитывает выдвинуться в политике, предпочитают ограничиваться размером один дюйм с четвертью в знак крайнего смирения.

Поблагодарив мистера Прямодушного за это ясное и убедительное объяснение, я продолжал:

— Но раз ваши институты опираются на разум и близость к природе, мне кажется, судья, вы должны были бы ухаживать за этим органом, а не увечить его, тем более, что все моникины считают его квинтэссенцией ума.

— Безусловно, сэр. И мы за ним ухаживаем, но по принципу искусных садовников, обрубающих ветки для того, чтобы появились более мощные ростки. Конечно, мы не ждем, что сам хвост начнет отрастать заново, но мы заботимся о лучшем распределении заключенного в нем разума в обществе. Отрубленные концы хвостов мы сейчас же отсылаем на большую фабрику интеллекта, где ум отделяют от материи и продают редакторам газет, причем доход поступает обществу. Вот почему журналисты Низкопрыгии так умны и так верно отражают средний уровень наших знаний.

— И нашей честности, добавьте! — проворчал бригадир.

— Я понял, судья, красоту вашей системы. Какая прелесть! Эссенция из отрубленных хвостов представляет средний разум Низкопрыгии, так как составлена из всех хвостов страны. А поскольку газета обращается к среднему уму населения, между пишущими и читающими достигается полное взаимопонимание. Но, чтобы мои сведения по этому вопросу были полны, не скажете ли вы мне, как такая система отражается на общем умственном развитии в Низкопрыгии?