Том 7. Рассказы, очерки. Статьи. Письма
Шрифт:
И, говоря о своем непохожем, о сегодняшнем, кричат плакаты с заборов, со стен облупленных запертых лавок. Плакаты тянут к себе фабриками, заводами, и над ними – огромный рабочий с протянутой рукой.
На других – трактор, конная сеялка, многолемешные плуги и крестьянин с красным довольным лицом. Плакатами заклеены чугунные двери купеческих старинных складов. На них неподвижно и немо висят тяжелые ржавые замки, а за ними – пустая подвальная сырость и темнота.
Идет домой, переваливается. Руки оттягивает корзинка – арбузик, помидорчик, мучица, кусочек масла, сальца: любит, грешница, покушать. У возов
Площадь галдит сзади. Вдоль мягких от пыли улиц палисадники с серыми акациями, а в палисадниках старинной стройки белые домики – герань, кисейные занавесочки.
На колокольне медлительно бьют часы, и умиленно, грустно и певуче звучит старинная медь в сердце, – вся жизнь!
«Господи, за какие прегрешения?! Оглянись, господи!..»
Как гора среди одноэтажных домиков, встает трехэтажный дом, бывший купца Ларионова, который проживает ныне на Соловецких островах. Над подъездом – черная вывеска, и по ней золотом:
«Районный комитет ВКП(б)»
А у другого подъезда:
«Райисполком»
Лариониха крестится под шалью незаметными мелкими крестиками, глядя на дом. Куда бы ни шла, откуда бы ни возвращалась, делает крюк, пройдет мимо и мелко, потаенно покрестится под шалью.
«И когда господь испепелит вас, духи нечистые…»
Лариониха идет дальше, раскачиваясь с корзиночкой, опять думает:
«Кабы крышу не содрали, – ведь цинковая, теперь это – золото, ишь, как серебро, блестит. Сдерут, – от них все станется, – да покроют ржавым железом О господи, доколе твое терпение…»
Она ненавидит Симку-печника и Илюшку-кузнеца – так и стоят перед глазами. Пришли они в зимний день – снегопад начался, – выругались, заявили кратко:
– Выметайсь!
И она ушла, в чем была. А Павел Силыч все куда-то ездил, его и отправили на новую квартиру.
«О господи, когда же ты ниспошлешь огонь небесный на грабителей! К Польке, что ли, зайти?» Она сворачивает в боковую улочку. На углу двухэтажный дом зятя – тяжелый, каменный, длинный. А теперь вывески: «Райсоюз», «Райсберкасса», «Госбанк».
Прошла. Вот и домик во дворе. Только хотела взяться, щеколда звякнула, распахнулась калитка, шагнул высокий, голову подогнул, чтобы не задеть буденовкой за перекладину, в шинели.
Лариониха попятилась. «У-у, нечистый дух!» И сказала ласково:
– Здравствуйте, товарищ Боков!
Тот буркнул, не оборачиваясь:
– Здравствуй!
И зашагал, высокий, ровная спина, военной выправки.
– Зараз твоего квартиранта встретила, – сказала Лариониха и никак не отдышится.
– Это вы, тетя? – веселый голосок из другой комнаты.
Потом в растворе двери золотая, кудрявая от щипцов головка и смеющиеся серые глаза под золотисто изогнутыми ресницами. Черные брови тонко подведены.
– Я чево тебе давно все хочу сказать, – усаживалась на скамейку Лариониха, и все никак не отдышится.
Поля жила в крохотной кухоньке, чисто вымытой, выбеленной. На полке ярко отчищенные алюминиевые кастрюли, сковородки, граненые стаканы, рюмки и все на хрустальных ножках, – что успела спрятать, когда национализировали после бегства мужа дом. Все время дрался с красными. Наверное, пробирался к ней, и убили. Вышла шестнадцати лет. Прошло
уже восемь. Томилась, плакала, а теперь прошлое потускнело, ушло, хочется жить, хочется любить. Идет, а время уносится, как телеграфные столбы мимо поезда. Оттого-то она так раздражающе хохочет, сверкает влажная, манящая улыбка, смеются глаза. А иногда упадет в подушку, поплачет.– Здравствуйте, тетечка!
Поля поцеловала тетку в бледно-дряблую щеку.
– Тебе, Поля, замуж надо выходить.
Поля блеснула глазами.
– За кого?
– Ну, мало ли! Вот хоть бы квартирант твой.
– Это Боков-то!
Она вытянула губы трубочкой под самый нос.
– Ну да!
Поля закрутила золотой головкой, и подвитые кольца резво запрыгали.
– А ты чего ждешь? Опять офицера?
– Нет, я уже не жду, – их нету.
– Ну, то-то! А этот – полнокровный из себя.
– Нет.
– Да тебе какого рожна?
Поля засмеялась.
– Рыжий.
– Тьфу, дура! Тебе с рыжины не воду пить. Вот так весь век заботиться о ней – и никакой благодарности.
– Много вы назаботились обо мне.
– Да кто тебе приданое дал? Кто дом вам справил?
– Дом мужнин был.
– А капитальный ремонт?
– А сколько дядя процентов драл с нас?
– Вот дура-то, прости господи! Вот отступлюсь от тебя, одна на всем свете останешься. Кто тебя обувал, одевал? Кто в гимназии учил? Вот тебе матерь божья, брошу и заходить не буду.
Поля обняла ее и поцеловала.
– Тетечка, ну не сердитесь. Он же – мужик. Из Красной Армии только что пришел.
– Да теперь из мужиков же и правители.
– …да и не смотрит на меня.
– От тебя зависит.
Иссохшая степь опаленно летела навстречу по обеим сторонам. Машину с железным скрипом расхлябанно шатало, подкидывало, и семеро партийцев, как вареные раки, то и дело валились в тесноте друг на друга, обжигаясь о деревянную обводку кузова. А степь неслась, и за колесами бурными взрывами рвалась горячая пыль.
Только шофер прочно сидел, как припаянный к рулю, да мальчик, плотно прижавшийся между коленями отца, поставил локотки на эти колени и, подпирая голову, ловил серыми глазами уносящуюся степь и угрожающе проносящиеся у самых колес красно разинутые, истрескавшиеся глинистые овраги.
Дальние увалы просторными громадами надвигались из синевы, и машина с усилием вкатывалась на их иссохшие спины, меняя гремучий голос на замедленный низкий рокот напряженного усилия.
В горячем мутно-белесом небе плавают кругами рыжие с подпалинами коршуны. Через минуту уже далеко назади плавают точки.
– Заяц – скок, скок… и волк скок… – слышен сквозь несущийся рокот голосок мальчика, как будто он с кем-то разговаривает, – заяц скок, скок, а волк – скок, и все ближе и ближе.
– Сволочи!.. И машину угробишь…
Шофер зло вывернул руль, машину кинуло, и опять всех повалило.
– Да ты легче, товарищ.
– Легче! Не видишь, товарищ, с дорогой что сделали? Скрозь перепахана.
А серые глаза без устали ловят несущуюся навстречу степь, и сквозь рокот машины голосок:
– …а заяц – скок, скок, а волк – скок, и все ближе и ближе. А заяц уши положил на спину, ка-ак скакнет пять раз, а волк – хам! А заяц – ви-и-и!!