Том 7. Статьи о Пушкине. Учители учителей

Однако аналогии в религиозных верованиях египтян и эгейцев далеко не ограничиваются одним только этим «культом смерти». Как ни скудны наши познания и представления о религии эгейцев, мы уже можем отметить целый ряд сходств в их верованиях и в их религиозных обрядах с тем, что мы знаем о религии, или, лучше сказать, о религиях Египта. Одной из замечательнейших параллелей является то особое значение, какое придавалось в Эгейе, как и в Египте, образу быка.Известно, что этот образ занимал видное место в религиозных представлениях египтян, разных эпох их истории. Бык для египтян, как и почти для всего Древнего Востока, был символом силы и могущества. В халдоассирском искусстве, например, одно из первенствующих мест занимают изображения крылатого быка. В египетских гимнах фараон весьма часто уподобляется быку: «царь был как бык, мощный, рогатый, необоримый», пели египтяне. Греческий историк, Диодор (1,62), свидетельствует, что при некоторых религиозных обрядах фараоны надевали маску быка (как, впрочем, в других случаях, маски льва, змеи и прочих). В более поздние эпохи истории, в Египте широко распространился культ аписа,особенного быка, с характерными, установленными священным преданием, признаками; аписы именовались «сыны жизни», почитались сыновьями Осириса, при жизни им воздавались божеские почести, по смерти тело их бальзамировалось «в доме чистоты» и т. п. Такой культ не мог бы возникнуть, а тем более утвердиться, если бы не основывался на издревле шедшем почитании быка,как священного животного. Палермская надпись (один из важнейших египетских документов) упоминает сакральный [124] бег аписа;о том же говорит Плиний (N. Н., VIII [125] ); такой «бег», как мы сейчас увидим, особенно близко подходит к религиозным обрядам эгейского мира. Вообще же можно считать установленным, что египтяне почитали быка не меньше, а, может быть, больше, чем других своих «священных животных» (кошек, ихневмонов, ибисов, ястребов, в отдельных местностях еще — крокодилов, бегемотов, собак, выдр, угрей и т. п.). На Крите, в эпоху минойской культуры, культ быкабыл едва ли не господствующим, как бы государственной религией страны. В воспоминаниях эллинов образ быка теснейшим образом сочетался с Критом, в легенде о минотавре и других, связанных с ней. Согласно с мифом, жена критского тирана Миноса, Пасифая, воспламенилась преступной любовью к быку; греческий искусник Дедал построил особую деревянную корову, что дало возможность царице насытить свою противоестественную страсть; плодом такого союза явилось чудовище, полубык, получеловек, Минотавр; тогда Минос приказал тому же Дедалу построить дворец-лабиринт, в котором и был скрыт быкообразный царевич… К этому примыкали рассказы о дани, которую платили Миносу афиняне, о поездке Тесея, об Ариадне, о побеге Дедала, с сыном Икаром, на восковых крыльях с Крита и т. п. Во всех этих мифах можно открыть зерна исторической правды. Эллины могли изобразить критского царевича полубыком, а его отцом считать быка — потому что критские миносы сами именовали себя (как египетские фараоны) «мощным быком».

124

священный (от лат.sacralis).

125

Естественная история, VIII (лат.).

Бык был национальным богом критского царства [126] , и, вероятно, критские предания рассказывали, что первоначально над Критом царствовал сам бог, т. е. — бык. Минос был постоянным земным воплощением божества, небесного быка;супругой бога должна была быть небесная корова,отголоском чего остается, в эллинском мифе, имя Пасифая (Pasiphae), что значит «всесияющая», — образ звездного неба. И, в полном согласии с этими предположениями, над главным входом в Кносский лабиринт стояло именно изображение быка, — верховного бога страны, покровителя царства и предка царствующего государя [127] .

126

Разбору этого вопроса посвящена статья А. Захарова «К легенде о Миносе и Минотавре» («Гермес», 1912), которой мы и следовали, во многом, в нашем изложении.

127

Таково мнение Aug. Fick, A. Cook и др.

Изображение быка весьма часто встречается в Эгейском искусстве: на фресках, на геммах, на вазах и т. д. Среди этих изображений (иногда просто жанровых, как на кубке из Вафио, или орнаментальных) заслуживают особого внимания те, которые служат как бы иллюстрацией к упомянутому Палермской надписью «бегу аписа» и вскрывают перед нами целую область эгейских верований и жизни на Крите. Это — картины (фресковые), рисунки и чеканные изображения, представляющие некую религиозную церемонию, с участием в ней быка. Долгое время исследователи хотели видеть в этих картинах — сцены, взятые с арены цирка, но теперь уже трудно оспаривать сакральный характер представленного на этих изображениях. Так, на одной фреске в Тиринфском дворце, мы видим бегущего быка, на спине которого сидит женщина [128] , на вазе, найденной в Агиа-Триаде, также изображен скачущий бык с человеческой фигурой на рогах; на фреске в Кносском лабиринте — скачущий бык, через которого прыгает мужчина, а рядом стоит женщина, готовая сделать такой же прыжок, сходные изображения — на фресках в Орхомене, на геммах, на особых пластинках, фарфоровых и золотых [129] . Многочисленность таких изображений и серьезное отношение к ним художников исключает мысль, что здесь представлены забавные упражнения акробатов на арене; трудно принять эти картины и за охотничьи сцены, так как вряд ли на быков охотились на Крите, да и нет надобности, при охоте, прыгать через быка и садиться ему на спину. Все заставляет думать, что на Крите существовал религиозный обряд, при исполнении которого священнослужители (иеродулы) должны были перепрыгивать через свободно бегущего быка, который символизовал собою божество. Быть может, этот обряд был пережитком человеческих жертвоприношений.

128

Фреска воспроизведена в известных школьных таблицах С. Цибульского.

129

Напомним, что мужчины изображались у эгейцев бурой краской, женщины — белой.

Первоначально обожествляемому быку приносились в жертву, отдавались во власть люди (пленные враги или рабы, или особообреченные); с течением времени, вероятно, целых столетий, это жертвоприношение перешло в символический обряд, который еще позднее выродился в цирковое зрелище. Такая эволюция вполне в духе всей истории минойской культуры, в которой мы видим постепенное исчезновение всего не только жестокого и сурового, но даже просто мужественного, в том числе войны, замененной откупом, и охоты, превращенной в безопасные parties de plaisir.

Критяне позднейших эпох, хозяева лабиринта, любили присутствовать на древнем религиозном обряде «бега с быком», сакральное значение которого было утрачено и который представлял просто интересное зрелище. Специально обученные жрецы и жрицы, бегуны и прыгуны, на арене театра, в лабиринте, ловко увертывались от разъяренного быка, прыгали ему на спину, или перепрыгивали через него, вызывая восхищение блазированных [130] зрителей. Разумеется, в этой потехе оставалась доля настоящей опасности, и могли быть случаи, когда животное поднимало на рога замешкавшегося иеродула. Но такая возможность должна была только придавать своеобразное очарование всему зрелищу, как именно она придает острый интерес и любимейшей потехе современной Испании: «бою быков». На Крите «скачки с быками» были таким же «национальным» зрелищем, как «бои быков» в Испании, и эгейские художники с таким же усердием запечатлели в своих созданиях любимейшее национальное развлечение, с каким «бои быков» запечатлены на бессчетных полотнах, гравюрах и офортах знаменитейших испанских мастеров.

130

пресыщенных (от франц.blaser — пресыщать).

Пережитки быкопочитания можно проследить и в исторической Элладе. По свидетельству Аристотеля (Афинская полития), в Афинах существовал религиозный обряд, совершавшийся ежегодно и состоявший в том, что жена царя-жреца сочеталась браком с Дионисом в бычьем стойле(boukoleion). Такой обряд может быть объяснен лишь тем, что Дионис символизовался быком [131] . Можно думать, что это почитание быка, как бога, перешло к эллинам от эгейцев. Возможно, что то же самое влияние сказалось в мифе о Европе, в котором в образе быка является высший из богов Зевс, и в мифе о Ио, превращенной в телицу. Все это — отголоски древнейшего быкопочитания.

131

Мнение Фрэзера (Frazer, Lectures of the Early History, 1905); Вилламовиц указывает еще на быкообразные изображения Диониса; впрочем, слово boukoleion толкуют и в ином смысле (Maas, Dieterich и др.).

Из других аналогий в религиозных верованиях египтян и эгейцев следует отметить существование в Египте и на Крите «могил богов». Возникновение в разных странах этого понятия, казалось бы, по своему внутреннему строению, противоречивого, вряд ли можно объяснить простым совпадением. Между тем, как в Египте, по свидетельству Плутарха (De Osir.), существовала чтимая «Могила Осириса», так на Крите, в позднейшее время, показывали «Могилу Зевса»; вместе с тем, и в Египте и на Крите продолжали мыслить и Осириса и Зевса — вечно живущими, бессмертными богами. Надо добавить, что в исторической Греции насчитывался целый ряд таких «могил богов»: Диониса — то в Дельфах, то в Фивах, Кроноса — то в Сицилии, то на Кавказе, Кереры, Асклепия, Герма, Арея, Посейдона, Гелия, Селены, Урана и др.! [132] Египетский культ богов совпадал с культом мертвых: египтяне чтили убитого и погребенного Осириса; понятия боги мертвецдля египтян не исключали друг друга. Не так ли было и для минойцев, чтивших на Крите некую могилу, которую позднейшие эллины признали могилой Зевса? И не сказалось ли такое понимание божественного в позднейших верованиях эллинов, искавших по всему свету, от Сицилии до Кавказа, могил, где погребены бессмертные боги?

132

Вопросу посвящена особая статья А. Захарова «Могилы богов в Греции и на Востоке» («Гермес», 1913 г.).

Новейшие исследования: Ренана, Вилламовица, Фрэзера и др., установили вообще ряд аналогий между религиозными воззрениями египтян и эллинскими культами. Поскольку мы можем искать в верованиях Эллады отзвуки эгейского мира, постольку эти аналогии могут подтверждать мнение об общности религиозных идей Египта и Эгейи. Но, как бы ни решался этот вопрос в подробностях, несомненным остается основной вывод: что существовало глубокое сходство, в отдельных частях — полное совпадение, в религии двух древнейших культурных миров: Египта и Эгейи. Косвенным подтверждением этому служит рисунок на одной фарфоровой пластинке, найденной на Крите. На рисунке изображено совершение какого-то религиозного обряда. Толпятся эгейские юноши, в характерных завитых локонах; в центре — эгейские жрецы, в белых одеяниях, приносят жертву, а в самой середине стоит жрец-египтянин, национальность которого легко узнать по семитическим чертам лица, тщательно переданным художником, и по египетскому одеянию [133] . Принимать участие в эгейском религиозном обряде египетский жрец мог лишь в том случае, если священнослужители обоих народов сознавали, что они служат и молятся одним и тем же богам. Ведь немыслимо было бы, например, чтобы католические патеры стали служить обедню под председательством буддийского жреца, или чтобы магометанские муллы пригласили в мечеть, руководить ими, японских бонз!

133

Воспроизведение рисунка — во всех новейших иллюстрированных работах о Эгейе; частичное — в «Гермесе» 1914 г.

Чем же, однако, должно объяснять этот факт: единства религиозных воззрений Египта и Эгейи? Был период, когда историки, впервые ознакомившись с существованием ряда аналогий между Египтом и эгейским миром, спешили сделать из этого тот вывод, что эгейская культура есть только сколок с египетской. Считали, подтверждая это ссылками на ряд отмеченных нами аналогий, что эгейская культура выросла и развивалась под всеобъемлющим влиянием египетской. В эгейской культуре видели не самостоятельное историческое явление, а только видоизменение культуры египетской, подвергшейся различным местным и временным влияниям на почве Крита и Греции. Такое суждение легко объясняется тем, что история Египта была издавна известна европейским ученым и, более или менее, исследована, а Эгейя являлась чем-то совершенно новым, неожиданным, путала все прежние исторические концепции. Человеческой мысли, даже и научной, свойственна некоторая инерция: прежде чем двинуться по новому пути, она всегда делает попытку остаться на старых позициях. Так и историки пытались первоначально остаться при старых представлениях о центральной роли египетской культуры в древнейшие периоды цивилизации, не вводя в свою концепцию мировой эволюции совершенно нового начала, равноправного Египту: эгейского мира. Однако такая точка зрения, в настоящее время, должна считаться окончательно отвергнутой, и ныне число ее защитников уже крайне ограниченно. Признавая факты глубоких аналогий между Египтом и Эгейей, приходится решительно отказаться от объяснения этих фактов влияниемЕгипта на Эгейю.

В самом деле, в отношении внешнего обмена произведениями искусства и ремесл, противоположные категории фактов, как мы видели, уравновешивают друг друга. Находят, приблизительно, столько же египетских вещей, привезенных в эгейские поселения, сколько эгейских в Египте. Подражания эгейских художников и мастеров египетским также «балансируются» египетскими подражаниями эгейским изделиям. Если в приемах строительства в эгейских дворцах можно усмотреть египетское влияние, то, с другой стороны, эгейские мастера вызывались в Египет, чтобы строить дворцы фараонам. Остаются лишь факты аналогии между религиозными верованиями и представлениями египтян и эгейцев. Однако столько же причин объяснять эти аналогии влиянием Египта на Эгейю, сколько наоборот — эгейцев на египтян. Если бы с Эгейей европейские ученые познакомились раньше, нежели с Египтом, весьма возможно, что нашлись бы историки, которые объявили бы весь Древний Египет простой колонией эгейцев!

И в Египте, и в Эгейе мы нашли, говоря кратко, «культ смерти»; и там и здесь — особое почитание быка; и там и здесь — могилы богов; и египтяне и эгейцы строили гигантские, прочные усыпальницы для бальзамированных тел, — пирамиды и купольные гробницы. Спрашивается: встал ли один из двух народов первым на эти пути и затем повлек за собою своего соседа, подчинив его своему влиянию, или оба народа, египтяне и эгейцы (народы эгейской культуры), самостоятельно выработали аналогичные религиозные воззрения, а потом заимствовали один у другого лишь детали обрядов и верований? Имеем ли мы дело с единым стеблем, давшим веточку в сторону, или с двумя параллельными стеблями, может быть вырастающими, однако, из одного корня?