Том 7. Стихотворения

«Я устал, — я едва только смею дышать…»

Я устал, — я едва только смею дышать, — И недужны, и трудны людские пути. Невозможно понять, невозможно сказать, И куда же, и как же идти? В этих жилах струится растленная кровь, В этом сердце немая трепещет тоска. И порочны мечты, и бесстыдна любовь, И безумная радость дика.

«Запечатлеть бегущего мгновенья…»

Запечатлеть бегущего мгновенья Бессильным словом не могу. На миг недолгий вспыхнет впечатленье, — И умирает на бегу. Бегут нестройною семьёю Черты разрозненных картин И, в мглу сливаясь, гаснут предо мною, И я один, опять один.

«Я любил в тебе слиянье…»

Я любил в тебе слиянье Качеств противоположных: Глаз правдивых обаянье, — И обман улыбок ложных; Кротость девочки-подростка, Целомудренные грёзы, — И бичующие жёстко Обличенья и угрозы; Сострадательную нежность Над поруганной рабыней, — И внезапную мятежность Перед признанной святыней.

«Я люблю всегда далёкое…»

Я люблю всегда далёкое, Мне желанно невозможное, Призываю я жестокое, Отвергаю непреложное. Там я счастлив, где туманные Раскрываются видения, Где скользят непостоянные И обманные мгновения, Где сверкают неожиданно Взоры молний потухающих. Мне желанно, что невиданно, — Не хочу я расцветающих.

«Колёса по рельсам гудели…»

Колёса по рельсам гудели, Вагон сотрясался на стыках. Всё к той же стремился я цели, Мечтая о девственных ликах, О девственных ласках мечтая, О светлых, пленительных взорах, И радость далёкого мая Сияла в чудесных узорах.

«Толпы домов тускнели…»

Толпы домов тускнели В тумане млечном, Томясь в бессильи хмуром И бесконечном, И дождь всё падал, плача, И под ногами Стекал он по граниту В канал струями, И сырость пронизала Больное тело. Измученная жизнью, Ты вниз глядела, Где отраженья млели В воде канала, И дрожью отвращенья Ты вся дрожала. Зачем же ты стояла Перед сквозною Чугунною решёткой Над злой водою, И мутными глазами Чего искала В зеленовато-жёлтой Воде канала?

«Приснилася мне женщина…»

Приснилася мне женщина, Бредущая по улицам В тумане и во мгле, Увядшей и поруганной Красою ненавистная И небу, и земле. Походкою неровною По влажным плитам каменным Она без цели шла С опущенными взорами, И юбка грязью уличной Забрызгана была. Её лицо поблёклое Будило вожделение Презренное во мне, И скорбь, и сожаление Убиты были похотью, Рождённою в вине.

«Я приготовился принять гостей…»

Я приготовился принять гостей, Украсил я свою келейку, И вышел к воротам, и сел там на скамейку, С дороги не свожу внимательных очей, И жду, — а путь лежит печальный и пустынный, Бубенчик не гудет, колёса не гремят, Лишь вихри пыльные порою закружат, — И снова путь лежит, докучливый и длинный.

«Зыблется от ветра…»

Зыблется от ветра Тонкая берёза. На сердце маячит Ласковая грёза. Зайчики играют В речке против солнца. Сердце, в мир широкий Распахни оконце!

«Огни в печи колеблются…»

Огни в печи колеблются, — Не грезится ль огням Прекрасное, далёкое, Родное небесам? Зажглися в тучах молнии, — Не грезятся ли им Таинственные прелести, Доступные святым? Листва берёзы дрогнула, — Не грезится ли ей Раздолье несказанное Неведомых полей?

«Я сказал моей невесте…»

Я сказал моей невесте: «Верь, что я до гроба твой». Но она, нахмурив брови, Покачала головой. Я спросил мою невесту: «Навсегда ли ты моя?» И она сказала грустно: «Я теперь и завтра я Неужель одна и та же? Может быть, мои мечты Через день уже увянут, Как недолгие цветы. За себя сказать не смею, — Обмануть тебя боюсь. Я люблю тебя как радость, Но навек не отдаюсь».

«Опалённые долгой кручиной…»

Опалённые долгой кручиной, Улыбнуться не могут уста, И напрасен напев соловьиный, И весенних цветов красота. Я печальные песни слагаю, Безобразные раны тая, И ответ безмятежному маю, — Не улыбка, а грёза моя.

«Чем бы и как бы меня ни унизили…»

Чем бы и как бы меня ни унизили, Что мне людские покоры и смех! К странным и тайным утехам приблизили Сердце моё наслажденье и грех. Пусть пред моею убогою хижиной Сильных и гордых проходят пути, — Счастлив я, бедный и миром униженный, Некуда мне мою радость нести.

«Великой мукой крестной…»

Великой мукой крестной Томился Царь Небесный, Струилась кровь из ран, И на Христовы очи, Предвестник смертной ночи, Всходил густой туман. Архистратиг великий, Незрим толпою дикой, Предстал Царю царей, И ужасом томимы Слетелись серафимы С мечами из огней. «Христос, довольно муки, — На ангельские руки Уйди от смертной тьмы, Скажи, чтобы с мечами И с грозными очами Толпе предстали мы, Чтоб творческая сила Пленила, устрашила, Блуждающих во мгле, И царство благодати Трудами нашей рати Воздвиглось на земле». Сказал ему Спаситель: «Не ты судеб решитель, Напрасно ты спешил. Насилия не надо, — Любовь и в безднах ада Сильней небесных сил. Одна неправда — тленна. Бессмертна, неизменна, Как истина, любовь. Пред ней трепещет злоба, — Из мёртвой сени гроба Она восстанет вновь».

Душа

Сотворённая вне мира, Обитала в небесах, Где плывут среди эфира На серебряных ладьях Легионы духов ясных, Грёз Твоих, Творец, прекрасных, Беззаботно веселясь, — Для чего ж её отбросил Лёгким взмахом дивных вёсел Ангел Твой в земную грязь? И томится, и вздыхает, И стремится в небеса, Где порой над ней сияет Недоступная краса, Где проносятся порою Беззаботною семьёю Тени горних тех ладей, Где когда-то начинала Жить она, где расцветала Красота земли пред ней. О, томительные муки Нескончаемой разлуки С дальней родиной души, Ярок пламень ваш бессонный И в заботе ежедённой, И в раздумчивой тиши! О, когда сгорит в нём эта Тягость жизненных тенёт, И душа в обитель света К ясным братьям отойдёт!