Том 8. Письма 1898-1921

«Речь» ты, должно быть, сегодня читаешь, а вот вырезка из сегодняшнего «Слова». Все газеты ежедневно рассуждают об «инциденте». Писала ли тебе об этом тетя?

Станиславский телеграфирует: «В этом сезоне пьесу поставить не успеем. Подробности письмом через неделю. Приходится советовать печатать пьесу». На этот сезон я и не рассчитывал, но можно ли рассчитывать на будущий?

Получил я очень хорошее письмо от Вячеслава Иванова о «Земле в снегу».

После религиозно-философского собрания мы с Женей пришли пить чай к нам, а через полчаса позвонила очень милая девушка — из публики… русская, дочь священника. Очень глубокая и мрачная. 18 лет. Сидела она у меня до третьего часа ночи. Она знает все, что я писал, не только стихи, но все статьи. Хорошо знать, что есть такие читательницы. Важнее всего, что, по всему судя, она пришла с тем, чтобы спросить (не прямо, а косвенно, больше не у меня, а у моей «силы», которую она во мне видит) — стреляться ей или лет. Ушла, кажется, светлее, чем пришла.

На собрании слушали меня очень хорошо, после собрания обступили сектанты — человек пять, и зовут к себе. Пойду.

А к Мережковским приходил Струве, совершенно возмущенный моим рефератом. И намекал, что он, как редактор, имеет право не пропустить такой «наивной» статьи «только что проснувшегося человека» в «Русскую мысль». Ближайшим последствием этого может быть разрыв Мережковских и с «Русской мыслью», они говорят, что будут стоять за мою статью, как за свою. Я говорю, что им необходим свойжурнал. Философов говорил со мной о положении их очень откровенно.

Вчера мы с Женей пошли от Мережковских на представление новой пьесы Л. Андреева «Любовь студента» («Дни нашей жизни»). Это — ужасающая плоскость и пошлость, систематическая порча людей. Отныне для меня заподозрен и весь прежний Андреев. «Любовь студента» — плоская фотография, наглый пессимизм. Всё в совокупности (с актерами, играющими, в общем, хорошо,и с размалеванными проститутками из партерного бомонда) — вонючий букет, который портит душу. И тут же — эти вечные девушки, полукурсистки, полушвейки, с русско-еврейскими испуганными и похотливыми глазами; Шаляпин, стреляющий глазами из ложи; стареющие актерки, около которых почему-то зажимаешь инстинктивно нос, как будто от них должно пахнуть потом.

У меня самое лучшее впечатление от моего реферата. Я увидал, что были люди, которым я нужен и которые меня услышали.

Во вторник — собрание религиозно-философского общества для обсуждения инцидента. Там я встречусь с А. Белым (ты получила «Весы»?).

Жаль, что тебя здесь нет. Здесь интересно.

Я опять деятельно настроен.

21-го повторю лекцию об Ибсене в театре.

Г. И. Чулков очень мил, хотя и половинчат в своей «нескромной насмешливости».

На днях приходил бедняга Мейерхольд. Смотрит вопросительно, как-то затравлен. Очень уж его, по-видимому, третируют александрийские мастодонты. Однако он занят «Тристаном» для Мариинской сцены.

Ну вот. Целую тебя.

Саша.

Не хочу я ехать к Андрееву. — Эркмана-Шатриана я еще не прочитал. — «Праматерь» выйдет, верно, во вторник. — Читала ли ты о том, как один из наших «кавалергардов» (барон Врангель) дал пощечину М. П. Боткину? — На вернисаж «в присутствии Елисаветы Маврикиевны» я не пошел, хотя и получил приглашение! А выставка замечательна, говорят, надо пойти.

198. С. А. Венгерову. 24 ноября 1908. <Петербург>

Глубокоуважаемый Семен Афанасьевич.

Спасибо Вам от всей души за Вашу книгу и за Ваш отзыв обо мне, для меня — драгоценный.

По поводу доклада моего «Россия и интеллигенция» завтра в религиозно-философском собрании будут прения. Тем не менее вчера я уже сговорился с Е. Д. Кусковой и повторю с великой готовностью доклад у Вас в Литературном обществе 12 декабря.

Д. С. Мережковский передавал мне то, что Вы просили его напомнить, — относительно заметки для Толстовского сборника. Дело в том, что я уже давно (в сентябре) послал такую краткую заметку по адресу: Невский, 92 (в «Комитет съезда представителей русской печати»). Если она пропала (хотя я послал заказным), то у меня есть черновик.

Искренно преданный Вам Александр Блок.

199. К. С. Станиславскому. 29 ноября 1908. Петербург

Глубокоуважаемый Константин Сергеевич.

Телеграмму Вашу я получил и очень жду письма. Вы знаете, конечно, как мне важно иметь от Вас определенный ответ: примете ли Вы пьесу для будущего сезона? От этого зависят условия печатания. Если бы Вы ответили мне, что пьеса пойдет в будущем году наверное, я бы не стал ее печатать сейчас и ждал бы постановки.

Если бы была какая-нибудь возможность, я бы приехал в Москву переговорить с Вами. Но сейчас я в работе по горло.

Простите меня за то, что так пристаю к Вам с пьесой; но меня очень заботит ее участь.

Если что-либо в пьесе Вас не удовлетворяет, напишите мне, пожалуйста. Разочаровались ли Вы в ней после переделки? Или она представляет слишком большие трудности для театра? Ведь сам я тут совсем не судья. А между тем душа моя просит сцены для этой пьесы — в противоположность всем остальным, какие я до нее писал.

Вы понимаете, глубокоуважаемый Константин Сергеевич, как неприятно оставаться в неопределенном положении в таком важном для меня деле; потому не осудите, прошу Вас, искренно преданного Вам Александра Блока.

200. С. А. Венгерову. 4 декабря 1908. <Петербург>

Глубокоуважаемый Семен Афанасьевич.

Сегодня, получив Ваше письмо, я заходил к Вам. Я хотел только предупредить Вас о следующем: доклад мой очень невелик — всего минут на 20–25; собственно литературная часть его — о Горьком — для меня дело десятое. На первый план я ставлю вопрос о том, как интеллигенции найти связь с народом. Не делая никаких выводов, я высказываю только соображения, определяющие постановку вопроса. Таким образом, тема моя, может быть, слишком выходит за пределы литературы, и каждым словом своим я стремлюсь подчеркнуть свой панический страх перед словесностью в этомименно вопросе. Приняв все это во внимание, найдете ли Вы такой реферат подходящим для Литературного общества?

Я, со своей стороны, готов прочесть и этот доклад, но, может быть, Вы будете иметь что-либо против?

Страничку о Толстом я переписал и приложил к последней своей работе, которую занес Вам сегодня.

Преданный Вам Александр Блок.

201. К. С. Станиславскому. 9 декабря 1908 Петербург

Глубокоуважаемый и дорогой Константин Сергеевич.

За письмо Ваше — спасибо Вам горячее и от души. Как можете Вы думать, что оно для меня досадно, обидно или неинтересно. Оно мне и важно и дорого, со всем, что Вы пишете, я считаюсь глубоко, принимаю к сердцу. И, конечно, мне дорого прежде всего Ваше внутреннее отношение ко мне и к этой моей пьесе, Ваше внутреннее «да» и «нет», — потом только вопросы принятия, постановки и т. д.

Ведь тема моя, я знаю теперь это твердо, без всяких сомнений — живая, реальная тема; она не только больше меня,она больше всех нас; и она всеобщая наша тема. Все мы, живые,так или иначе к ней же придем. Мы не пойдем, — она сама пойдет на нас, уже пошла.Откроем сердце, — исполнит его восторгом, новыми надеждами, новыми силами, опять научит свергнуть проклятое «татарское» иго сомнений, противоречий, отчаянья, самоубийственной тоски, «декадентской иронии» и пр. и пр., все то иго, которое мы, «нынешние», в полной меренесем.