Том 8. Помпадуры и помпадурши. История одного города

— Посмотри на Кротикова, на Толстолобова! — говорил я ему, — ведь это разве люди!

— Кротиков и Толстолобов, — отвечал он, — это администраторы по призванию. Это герои минуты. Их совесть может оставаться спокойною, если у них даже ничего за душою нет, кроме «фюить». Но я, понимаешь ты, — я хозяин! Я должен, ты понимаешь — должен создать, организовать, устроить. Наши чухломцы уже сделали нечто в этом смысле, но, признаюсь, я не совсем доволен ими. Они еще недостаточно освободились из-под гнета недоимок. Но я… я не могу ограничиться этим! Я не имею права хвастаться тем, что взыскал столько-то тысяч недоимок! Я могу хвалиться только тем, что ничего не взыскал… потому что у меня никаких недоимок нет и не может быть!

Тем не менее он уступил моим настояниям, то есть хотя и поломался немного, но принял. И справедливость требует сказать, что скромность не только не повредила ему, но даже еще рельефнее выставила его организаторские способности. Не имея за себя ни громких воспоминаний о совместном посещении заведения искусственных минеральных вод, ни недавних впечатлений совместного собутыльничества у Дюссо, без малейшего посредничества Камиль де Лион, Лотар или Бланш Вилэн^*, просто, естественно явился он на суд — и сейчас же сделался героем дня. Все стремились видеть его, все расспрашивали, каким образом он сумел достигнуть таких изумительных результатов; все поняли, что даже те бойкие чухломцы, которых организаторским способностям еще так недавно удивлялись, — и те, в сравнении с ним, не больше как ученики и провозвестники. Что настоящий, заправский чухломец — это он, это граф Сергий Васильевич Быстрицын!

* * *

Он вошел ко мне во всей форме, взволнованный. Губы его были сухи, глаза как-то особенно блестели, все лицо сияло восторженностью. Он был очень мил в эту минуту.

— Все кончено! — сказал он, пожимая мне руки, — чаша, которой я так избегал… я уже чувствую прикосновение ее краев к губам моим!

— Куда?

— В Паскудск!

— Исправляющим?

— Нет, настоящим. И с производством в действительные. Он сжал губы, как будто хотел овладеть полнотою своих чувств.

— Поздравляю! Это шаг!

— Бог, который видит мою совесть, он знает, как я не желал этого шага! Как страшили меня эти почести!.. все это мишурное величие!

Он опять сжал губы, но, против воли, глаза его затуманились. Повторяю: он очень был мил!

— Что же делать, мой друг! — утешал я. — Провидение! надо покориться его воле! Тяжел твой венец — я согласен, но надобно нести его! Неси, братец, неси! Ты пострадаешь, зато Паскудск будет счастлив!

— Je le jure! [107] воскликнул он, простирая руку.

107

Клянусь!

Я принял его клятву и, разумеется, счел за долг прочитать приличную этому торжеству предику.

— Помни эту клятву, мой друг! — сказал я, — помни, что говорится про клятвы: раз солгал, в другой солгал, в третий никто уж и не поверит! Ты поклялся, что Паскудск будет счастлив — так и гони эту линию! «Фюить»-то да «не твое дело» бросить надобно!

— Какие дрянные, бессмысленные выражения!

— Да, душа моя, надоели они! до смерти надоели! Лучше совсем ничего не делать, нежели вращать глазами да сквернословить! Испугать обывателя, конечно, не трудно, но каково-то его в чувство потом привести! Дай же мне слово, что ты никогда не будешь ни зрачками вертеть, ни сквернословить… никогда!

— Je le jure!

Мы взялись за руки и несколько минут стояли, смотрясь друг другу в глаза, как влюбленные.

— Ну, очень рад. И рад не столько за тебя, сколько за Паскудск! — сказал я наконец. — Теперь тебе надобно только великими образцами напитаться. Надеюсь, однако ж, что ты будешь искать этих образцов не в ближайших своих предместниках!

— Jamais! [108]

— Но в древности бывали помпадуры, достойные подражания. Я сам знал одного, который, в течение семи лет помпадурства, два новых шрифта для губернской типографии приобрел! ^*

108

Никогда!

— Mon cher! я уж думал об этом! Но все это частности… положим, полезные… а все-таки частности! Увы! в истории наших помпадурств нет образцов, которыми мы могли бы руководиться! Даже в самых лучших помпадурах творчество имеет характер случайности. Это не зиждители, а заплатных дел мастера. Один сеет картофель, а о путях сообщения не думает, другой обсаживает дороги березками, а не думает о том, что дороги только тогда полезны, когда есть что возить по ним. Читая летопись этих деяний, нельзя не отдавать им справедливости, но в то же время нельзя не чувствовать, что все это опыты, делавшиеся, так сказать, ощупью. Никто не смотрит вглубь, никто не видит корня. Многие, например, прославились тем, что взыскали целую массу недоимок…

— Взыскали массу недоимок! как ты, однако ж, легко об этом говоришь!

— Да, но прежде нежели удивляться этому подвигу, спроси себя: что такое недоимки и откуда они? Недоимки и благоустроенное хозяйство — разве это понятия совместимые? Разве слово «недоимки» может быть допущено в сколько-нибудь приличном административном лексиконе! Россия — и недоимки! Эта бесконечная карта, на неизмеримом пространстве которой человек на каждом шагу попирает неисчерпаемые богатства — и какой-нибудь миллион, два миллиона, три миллиона недоимок! Quelle misère! [109] Какое горькое, оскорбительное сопоставление!

109

Какое жалкое зрелище!

Я знал, что это основной тезис чухломской школы. Развитие творческих сил народа с целью столь беспрепятственного взыскания податей и сборов, которое исключало бы самое понятие о «недоимке»; изыскание новых источников производительности, в видах воспособления государственному казначейству, и, наконец, упразднение военных экзекуций, как средства, не всегда достигающего цели и притом сопряженного с издержками для казны, — вот вся сущность чухломской конституции. Но никогда я не слыхал ее высказанною с такою бесповоротною определенностью!

— Если б начальство могло слышать тебя, Serge! как бы оно порадовалось! — сказал я.

— Все это я уж объяснил кому следует. И что всего удивительнее, все слушали меня, как будто я рассказываю какие-то чудеса!

— Как же не чудеса! Помилуй! Жизнь без недоимок! отсутствие экзекуций! новые источники! Каких еще больше чудес!

— Никаких чудес нет. Нужно только терпение… и, конечно, немного уменья…

— Avec beaucoup de patience et… [110] знаю! Но ведь, говорят, ты в имении своем действительно устроил что-то необыкновенное!

110

С большим запасом терпения и…

— Ничего необыкновенного. Никаких чудес. Я работал и был так счастлив, что некоторые из моих опытов дали результаты… поразительные! Вот и все.

— Например, помесь налима и леща… parlez-moi de ça! [111]

— Ну да, это так. Это опыт удачный. Но сам по себе он не имеет еще большого значения. Он важен… он действительно важен… но лишь в связи с другими подобными же опытами, долженствующими дать совершенно новые основания нашей сельской жизни. Рыбоводство, скотоводство, свиноводство, садоводство — tout se lie, tout s’enchaîne dans ce monde! ^* [112] A моя система — это именно целый мир!

111

вот это штука!

112

все переплетено, все связано в этом мире!