Том 9. Критика и публицистика 1868-1883

В ряду различных направлений общественной мысли и «уличная философия» имеет свое право на существование. Но беда в том, что «легковесные», «алармисты» [76] , «охочие люди» [77] , вовсе не ограничиваются лишь пропагандой «уличных воззрений». Они клеймят всякое «несогласие мысли с ходячими убеждениями толпы, и даже молчание, названием «вредного направления».

Однако понятие «вредного направления» не было досужей выдумкой алармистов. Оно было юридически закреплено в русских законах о печати, в частности, в «законе 6 апреля 1865 года», которым предусматривалось, что «повременные» (то есть периодические) издания, «в случае замеченного в них вредного направления», подвергаются административным взысканиям (а не судебному преследованию) [78] . Тем самым, в сущности, признавалась невозможность законного преследования издания по суду за «направление», в силу неопределенности самого этого понятия. Невозможность дать четкое определение понятию «вредное направление» констатировала и комиссия под председательством кн. Д. Оболенского, готовившая «Проект устава о книгопечатании» [79] , легший в основу «закона 6 апреля». «Словами вредное направление, — говорилось в комментариях комиссии к соответствующему параграфу проекта, — выражается мысль общая <…> нет никакой возможности даже приблизительно определить бесспорные признаки вредного направления…» [80] . Тем не менее, несмотря на очевидную и признанную неясность формулы «вредное направление», она постоянно использовалась в цензурной практике (за «вредное направление» были закрыты в 1866 г. «Современник» и «Русское слово»).

76

Буквально — паникеры, распространители необоснованных тревожных слухов; в данном случае — обвинители литературы в неблагонадежности или, как сказано дальше у Салтыкова, — «вчинатели всякого рода литературных тревог». «Журнальными алармистами» назвал Герцен в «Письмах к противнику» реакционную журналистику начала 60-х годов — «развратную журналистику, которая рукоплескала казням и дальше подталкивала рассвирепевшее правительство» («Колокол», л. 194 от 1 февраля 1865 г.).

77

По определению Салтыкова, в статье «Литературное положение», «благонамеренные обыватели, приобретшие некоторую опытность в формулировании обвинений» (т. 7 наст. изд., стр. 60).

78

«Материалы, собранные особою комиссиею, высочайше утвержденною 2 ноября 1869 года, для пересмотра действующих постановлений о цензуре и печати. Часть 5. Действующие законоположения и постановления о цензуре и печати», СПб. 1870, стр. 13. См. прим. к стр. 328.

79

Об этом проекте Салтыков писал в статье «Несколько слов по поводу «Заметки», помещенной в октябрьской книжке «Русского вестника» за 1862 год» (см. т. 5 наст. изд.).

80

Проект устава о книгопечатании, СПб. 1862, К § 144.

И если до этого темой размышлений Салтыкова были отношения литературы и общества, «толпы», то теперь он обращается к уяснению отношений литературы и власти. В статье появляется термин «легальность», или законность, и предлагается поставить литературу под защиту «легальности». Пусть сохранится за алармистами «сладостное право обвинения», — говорит Салтыков, — но литература должна быть защищена законом от произвола уличных мнений и от травли, от голословных обвинений в «излишествах» и «вредном направлении».

Обстоятельно анализируя далее понятие «легальности», Салтыков предлагает ограничить отношения власти к литературе рамками закона, отвергнуть принцип административного вмешательства в дела литературы, заменить «произвол» системой, твердыми основаниями. Говоря об этих основаниях, он упоминает «драгоценную гарантию, которую приобрела в последнее время русская жизнь», имея в виду судебную реформу 1864 г., отделившую судебные органы от административных и обвинительных. Поводом к обвинению, вчиняемому властью, должны быть факты, но не направления, «проступки и преступления», но не мысль. Только строго определенные законом «преступления печати» могут стать причиной судебного преследования и соответствующего наказания. Поэтому столкновения литературы и легальности возможны лишь на «почве благочиния», другими словами — преследованию может подлежать насилие, но никак не поиски «истины идеальной».

С этой точки зрения все направления, каким бы ни было их содержание, безличны перед судом легальности (но, и это важно для Салтыкова, не безличны перед судом литературы и науки).

Салтыков, так же как редакция «Отечественных записок» в целом, понимал, однако, что до осуществления на практике подобных отношений легальности и печати еще очень далеко. Одного лишь факта перехода карательных функций от администрации к суду недостаточно для ограждения печати от произвола. Эту точку зрения высказал, например, Г. З. Елисеев, полагавший, что ошибается тот, кто думает, будто «стоит нашей прессе освободиться от кары администрации и поступить в исключительное заведование судебной власти, и тогда она будет вполне обеспечена в своем правильном развитии» («О направлении в литературе». — ОЗ, 1869, № 8, отд. «Совр. обозрение», стр. 400). В самом деле, первые же процессы печати показали обоснованность этих опасений. Так, Салтыков указывает на «неравенство меры» наказания, примененной судом по отношению к органам разных направлений, имея в виду процессы демократического «Современника» и крепостнической «Вести», обвинявшихся в нарушении законов о печати (см. прим. к стр. 119). «Легальность» в этом случае оказалась равносильной административному произволу. Результаты этих двух процессов о печати, не имея ничего общего с тем, что разумел под легальностью Салтыков, полностью отвечали требованиям власти, изложенным, например, в секретной инструкции министра внутренних дел цензорам столичных цензурных комитетов от 23 августа 1865 г. (данной за неделю до вступления в действие «закона 6 апреля»). Салтыкову, конечно, был известен этот конфиденциальный документ: его полемика прямо направлена в адрес инструкции П. А. Валуева, в которой, в частности, говорилось: «Относительно повременных изданийпостоянно должно иметь в виду их отличительное свойство непрерывных проводников впечатлений на публику. Посему они могут сообщать свои взгляды и стремиться к своим целям, не формулируя категорически этих взглядов и целей, но выражая их рядом намеков, недоговоров, повторений и других редакторских или издательских приемов. При наблюдении за повременными изданиями цензоры обязаны прежде всего изучить господствующие в них виды и оттенки направления и, усвоив себе таким образом ключ к ближайшему уразумению содержания каждого из них, рассматривать с этой точки зрения отдельные статьи журналов и газет». Издание должно строго преследоваться, если его направление есть «в каком-либо отношении вредное или противоправительственное». «Случайные ошибки или недосмотры, — говорилось далее в инструкции, — не составляющие сознательных последствий предвзятого направления, могут быть, смотря по сопровождавшим оные в каждом отдельном случае обстоятельствам, преследуемы с меньшей строгостью или составлять предмет некоторого снисхождения относительно журналов и газет, отличающихся дознанною благонамеренностию» [81] .

81

«Сборник распоряжений по делам печати (с 1863 по 1 сентября 1865 года)» <Гриф: «Секретно»>, СПб. 1865, стр. 75–76.

«В силу действующего права печати судебная власть точно так же может из направления делать факт преступления, corpus delicti, как и администрация, — продолжал развивать свою мысль в статье «О направлении в литературе» Елисеев. — В чем же тогда существенная разница между ними и какое существенное приобретение получает пресса из того, что она перейдет в руки судей?» (стр. 400). Больше того, в условиях, когда тон задают «ловкие люди» («охочие люди», «алармисты» — по Салтыкову) и печать подвергается травле, надзор администрации даже предпочтительнее судебного преследования. Все дело в лицах, осуществляющих этот надзор. Трезво оценивая современное положение печати, Салтыков вместе с тем принципиально не мог разделять такого взгляда. Возможно, именно Елисеева имел он в виду, говоря о возражениях против «выхода к легальности», «представляемых людьми совершенно противоположного лагеря». Как бы то ни было, «выход к легальности» есть все-таки наиболее рациональный и наиболее обеспечивающий литературу от случайностей в будущем».

Таким образом, первейшая «насущная потребность литературы», по Салтыкову, заключается в освобождении ее от «соглядатайства» общественной реакции и от административного произвола, от подчинения ее «уличной философии» и преследований за направление. Только при этих условиях литература сможет осуществлять свое истинное предназначение: готовить почву будущего, формулировать идеальную истину.

…утверждение грубых уличных истин, вроде проповедуемых современными беллетристическими знаменитостями… — См. прим. к статье «Уличная философия».

Радикалы… современники «Аонид» и «Подснежников»… в тоске по Хлое влачащие последние дни своего существования, но воспользовавшиеся уничтожением крепостного права, чтобы ожесточиться… по их мнению, все направления одинаково злокачественны… — Характеризуя архаическое миросозерцание «радикалов», рассматривавших литературу как источник «приятных отдохновений», Салтыков употребляет в нарицательном смысле названия альманахов H. M. Карамзина «Аониды» (1796–1799) и Е. В. Аладьина «Подснежник» (1829–1830). В 1863 г., рецензируя «Князя Серебряного» А. К. Толстого, Салтыков уже намечал такое нарицательное использование названия карамзинского альманаха, иронически заключая, что роман Толстого «был бы весьма приятным явлением в «Аонидах» (см. т. 5 наст. изд., стр. 352). Хлоя— распространенное в русской сентиментально-романтической поэзии условное имя возлюбленной поэта. Радикалы— характерное для Салтыкова сатирическое переосмысление привычных понятий (ср. «подтягивательный нигилизм», «анархисты успокоения» и т. п.). Здесь — в первую очередь, по-видимому, крепостники и их орган «Весть», видевший своих противников в «либералах «Колокола», «Русского слова», «Москвы», «Голоса» и «Московских ведомостей» («Весть», 1869, № 121 от 3 мая). Однако, как это видно из дальнейшего, Салтыков относит к лагерю «радикалов» и литераторов, сгруппировавшихся в 1869 г. вокруг журнала «Заря» или близких этому журналу. См. след. прим.

Фет, как стихотворец, Григорий Данилевский, как романист, Шубинский, как историк, Страхов, как критик, и Фрол Скобеев, как драматург, — вот имена, любезные современникам Аонид. — «Эмбрионической» поэзии ФетаСалтыков посвятил в 1863 г. рецензию (см. т. 5 наст. изд.), о его тенденциозно-крепостнических «письмах» «Из деревни» он писал в апрельской хронике «Нашей общественной жизни» за 1863 г. (см. т. 6 наст. изд.). Данилевскийохарактеризован Салтыковым в рецензии на его «Новые сочинения» ( ОЗ, 1868, № 8; см. наст. том), как «родоначальник школы легкомыслия в литературе». Так как первые романы Данилевского были напечатаны во «Времени», Салтыков связывал его с направлением «почвенничества», «возродившимся» в 1869 г. в журнале «Заря». Исторические изыскания С. Н. ШубинскогоСалтыков высмеивал неоднократно, в частности, в «Истории одного города» (см. также в «Приложении» к т. 8 письмо к А. Н. Пыпину от 2 апреля 1871 г.). Литературно-критическая деятельность H. H. Страховаво «Времени» (1861–1863), «Эпохе» (1864–1865), «Отечественных записках» (1866–1867) и, наконец, «Заре» (с 1869 г.) была подчинена борьбе с «нигилизмом», «отрицательным направлением» в литературе. Очень показательно, что этой тенденцией проникнута и его более поздняя статья «во славу» Карамзина («современники «Аонид»!), появившаяся в октябрьской книжке «Зари» за 1870 г. под весьма характерным названием «Вздох на гробе Карамзина». Фрол Скобеев— под этим именем Салтыков разумеет драматурга Д. В. Аверкиева, первое драматическое произведение которого «Мамаево побоище» было напечатано в 1864 г. в «Эпохе». Во второй книжке «Зари» за 1869 г. в «Театральных заметках» (подпись: Л. Н. А-въ <Л. Н. Антропов>) был дан благожелательный отзыв о поставленной на петербургской сцене пьесе Аверкиева по мотивам русской повести XVII в. о Фроле Скобееве (или Скабееве) — «Комедия о российском дворянине Фроле Скобееве и стольничьей, Нардын-Нащокина дочери Аннушке». В третьей книжке «Зари» «Комедия…» была напечатана.

Люди соглашения… — Возможно, имеется в виду официальный либерализм, всецело основанный на «предупредительностях» и «карательностях».

Вот между каких двух старцев находится новейшая Сусанна, называемая русскою литературою… — Сусанна и старцы — библейский сюжет, особенно распространенный в живописи, об искушении Сусанны двумя старцами.

…сладостное право обвинения… бывают случаи, когда нанем одном основывается положение человека в обществе… — По-видимому, намек на положение, которое занял во второй половине 60-х годов Катков в официальных и правых кругах русского общества.

…движение вперед собственно и есть та охранительная сила, которая ограждает общество… — См. статью «Человек, который смеется» и прим. к ней.

Мы не называем здесь ни одного из наших литературных направлений, но просим… припомнить то из них, которое… стремится погрузить русский народ в положение бессрочного детства… — Речь идет о славянофильстве.

…задавшись мыслью исключительно поддерживать мнения, дорогие толпе, легальность… встретится лицом к лицу не с одним и не с несколькими, а вдруг со всеми литературными направлениями, и вынуждена будет признать себя обязанною преследовать их все с одинаковою силою. — Действительно, в 60-х годах административным и судебным преследованиям подвергались издания, служившие явными «вместилищами уличного праха», например, «Московские ведомости» и «Весть» (Катков писал в передовице № 18 «Московских ведомостей» за 1869 г.: «Почти каждая статья наша, имевшая какое-либо значение, появлялась на свет не иначе как после тяжкого предварительного боя с цензурой»). Славянофильская газета «Москва», издававшаяся И. Аксаковым, после многочисленных предостережений и приостановок, была в октябре 1868 г. запрещена.

…по поводу преследования, которому подвергся один из органов русской печати. — Речь идет о происходившем в январе — феврале 1868 г. судебном процессе по делу издателя газеты «Весть» В. Д. Скарятина и его сотрудников H. H. Юматова и Г. И. Кори, обвинявшихся в нарушении постановлений о печати. В ряде статей газеты «Весть» выражалось неодобрение оправдательному приговору, вынесенному С.-Петербургским окружным судом в августе 1866 г. по делу Ю. Г. Жуковского, автора статьи «Вопрос молодого поколения» и А. Н. Пыпина, редактора журнала «Современник», где эта статья, в №№ 2 и 3 за 1866 г., была напечатана (см. «Судебный вестник», 1866, №№ 29 и 30 от 1 и 2 сентября). «Весть», резко и грубо нападая на членов суда, назвала это оправдание «уклонением» судебной власти «от прямого пути», что было квалифицировано обвинением как «колебание общественного доверия к приговорам суда». Говоря о «неравенстве меры относительно отдельных фактов одинакового характера», Салтыков имеет в виду, что, в то время как Жуковский и Пыпин, при вторичном слушании дела, были признаны виновными «в помещении в периодическом издании статьи, заключающей в себе противную благопристойности брань относительно лиц дворянского сословия» («Судебный вестник», 1866, № 55 от 6 октября), — издателям «Вести» их «брань» по адресу судебных учреждений сошла с рук, по причине «дознанной благонамеренности» (см. стр. 494 наст. тома), и они были оправданы (см. «Судебный вестник», 1868, №№ 17, 18 и 28 от 23 и 24 января и 8 февраля).