Том 9. Три страны света

Кирпичов увидел кружку на окне и напился. Но, видно, и в ней была частица волшебного зелья… Прислонясь лбом к холодному стеклу, долго глядел он с отяжелевшей головой на улицу. Мрачно рябила в темноте Фонтанка, чуть освещенная фонарями. Кирпичову сначала было страшно глядеть на нее; но вдруг показалась лодка, вся облитая радужными огнями; множество разряженного народу было в ней; с песнями, с музыкой, с веселыми криками пронеслась она по темным волнам… вот другая, вот еще и еще! Одна за другой мелькали красивые лодочки; говор и смех долетали с них до ушей Кирпичова… Вдруг все кругом осветилось; толпы гуляющего народа теснились на набережной. Все были так веселы… Но подул легкий ветер — огни погасли, перила исчезли, Фонтанка начала расширяться; все шире и шире, выше и выше разливалась она и, наконец, дошла до самых окон, где стоял Кирпичов. Мелодические звуки музыки слышались вдали, вдруг что-то мелькнуло чудное, восхитительное… ближе и ближе! Красивая женщина с длинными-предлинными волосами плыла к окну, высоко взбивая пену. Приплыв, она лукаво кивнула Кирпичову головой и, поманив его, взмахнула своими мощными руками и на огромное расстояние отскочила от него. В разных направлениях показались женщины, одна другой красивее; они плескались в воде, смеялись, манили к себе Кирпичова и прятались от него.

Фонари погасли. Начало рассветать; густой утренний туман подернул печальным покровом дома и заборы; Фонтанка рябела от мелкого дождя. На улице была тишина. Кирпичов все еще продолжал смотреть вдаль. Но картина уже изменилась… У дома, где его магазин, стоит множество дрог, обитых черным сукном; при звуках погребального пения на носилках поминутно выносят кучами книги из его магазина и ставят на дроги, горбун и Правая Рука, весело потирая руками, суетятся около дрог. Множество факельщиков потрясают в нетерпении своими зажженными факелами. Унылое пение раздалось сильней, и шествие потянулось за последними дрогами, на которых стояла огромная конторка, хорошо знакомая Кирпичову… а всех дрог казалось ему до сотни. За дрогами шла его жена, в глубоком трауре, ломая себе руки и дико крича; дети, держась за ее платье, тоже плакали. Унылое пение раздавалось все громче и громче: толпа народа, вся из самых отборных и неутомимых читателей, печально смотрела на погребальную процессию.

— Кого хоронят? — спросил Кирпичов у одного читателя.

— Книжный магазин и библиотеку для чтения на всех языках Кирпичова и К®, — отвечал читатель и зарыдал.

Кирпичов тоже зарыдал; но когда грянула вечная память несчастной библиотеке, он дошел до крайнего отчаяния — и очнулся.

Весь дрожа, огляделся он кругом. Персиянин, как мертвый, лежал на ковре, не выпуская своей подушки. Плотно завернувшись в шинель, надев шляпу, Кирпичов вышел на улицу и крикнул своего измоченного извозчика, который спал на дрожках, свернувшись калачом. От толчка Кирпичова извозчик вздрогнул и дико закричал: «Караул!»

Он долго не мог притти в себя: ему только что снилось, будто лошаденку его выпрягли, и уже скачут на ней прочь, все дальше и дальше. Сырой ночной воздух, страх не получить денег с седока, который вот уж три-четыре часа как в воду канул, крутые обстоятельства сильнее всякого опиума приводят мозг в болезненное раздражение… только грезы и видения не бывают так роскошны, но более близки к действительности…

— Ах ты батюшки! вот испужался-то! господи! — крестясь и протирая глаза, говорил извозчик.

— Живей! — сердито сказал Кирпичов.

— Сейчас, сейчас! экой холод-то, — бормотал извозчик, суетясь около своей клячи, которая тоже вся вздрагивала, как бы сочувствуя своему хозяину.

— Ишь, барин, не грех ли тебе? — с упреком сказал извозчик дрожащим голосом. — Ездил, ездил я с тобой днем, а ты и ночь меня проморил? лошаденка не ела. А уж я про себя-то молчу!

— Что? разве я тебе не заплачу, что ли? ну, живей! Извозчик, кряхтя, сел на дрожки.

— Не заплачу! ох, ох, бары вы бары! — бормотал он. — Ведь ночь продержал, а у меня дома дети… поди, не поели… Ну, ну, касатик мой, ну, с богом! — прищелкивая языком и махая грозно вожжами по воздуху, крикнул извозчик.

Они двинулись. Дребезжание ветхих дрожек уныло разносилось на большое расстояние по пустой улице.

— А чай, семь уж есть? — спросил извозчик.

— Да, — отвечал Кирпичов.

— Вот оно и поди! наши, чай, уж скоро поедут из дому, а моей надоть постоять, — рассуждал извозчик. — Вот денек и пропал!

Кирпичов не слушал его; он погружен был теперь в разные вычисления, и до такой степени, что даже иногда делал их на спине извозчика.

Кляча едва тащилась, поминутно спотыкаясь. Извозчик раза два ударил ее по костлявым бокам и потом, поправляя шапку на голове, с отчаянием бормотал:

— Господи, господи! ишь, упрямая какая стала!

Они выехали на большую и роскошную улицу; разбитые и усталые ноги лошаденки скользили по деревянной мостовой. Кирпичов вдруг схватил извозчика за плечи и закричал:

— Стой!

Извозчик вздрогнул, потянул вожжи, и лошаденка его чуть не упала.

— Смотри! — указывая рукою на окна бывшего своего магазина, воскликнул Кирпичов. — Ты знаешь, — продолжал он торжественно и глубокомысленно, — ты знаешь, чей это магазин? Мой, мой! я весь дом займу под него… да! потомки мои будут торговать в нем; я своих наследников лишу всякого права закладывать или продавать его! Никакие козни врагов моих не сокрушат его!

Извозчик с удивлением слушал Кирпичова, сморкался, почесывал голову, пока тот ораторствовал.

— Ну, пошел! — сказал Кирпичов, устав говорить о будущем величии своего магазина.

Извозчик дернул вожжами, но лошадь не двигалась; он грозно замахал ими в воздухе, лошадь упорно оставалась на одном месте. Извозчик кричал, бранился и, рассердясь, ударил свою лошаденку. Сделав отчаянное усилие, проехала она два-три шага, слабые ноги скользнули, и она упала на деревянную мостовую. Глухой, стон вырвался из: груди извозчика, вожжи выпали из его рук; он как шальной глядел на растянувшуюся свою клячу, у которой бока высоко подымались от тяжелого дыхания, шея и морда вытянулись, и в глазах столько было страдания, что страшно было смотреть.

Кирпичов сошел с дрожек; только тут очнулся извозчик и с отчаянным плачем кинулся к нему.

— Батюшка, родной, пособи, обожди, я сейчас! Ах, господи, господи, грех какой! недаром я видел, что тебя у меня украли! — прислонясь к морде лошади, плачущим голосом проговорил извозчик и начал дрожащими руками разматывать хомут. Он тревожно глядел во все стороны, как будто думая сыскать себе помощи; но кругом было тихо и пусто. От волнения бедный ванька ничего не мог сделать; он кричал на лошадь, нукал: но она грустно и неподвижно лежала, слезливо глядя на своего хозяина. Кирпичов уже ушел далеко, размахивая руками. Извозчик ринулся догонять его. Он бежал, спотыкаясь, и задыхающимся голосом кричал:

— Барин, не погуби меня, отдай мне хоть деньги-то: ведь я бедный человек!

Кирпичов считал в ту минуту будущие свои доходы. Он с презрением подал извозчику десятирублевую ассигнацию и пошел дальше.

Извозчик кинулся к своей лошади, но, нагнувшись к ней, отскочил и остолбенел: кляча лежала с закрытыми глазами. Извозчик упал на свои оборванные дрожки и зарыдал. Долго оплакивал он свою кормилицу посреди большой улицы… Начали появляться прохожие. Они останавливались, равнодушно глядели на мертвую клячу, на извозчика, и продолжали свой путь…. случались и такие, которые, оглядев с участием околевшую лошадь, осыпали извозчика упреками: