Томас Мюнцер

Князья боялись испортить себе игру. От публичной казни пришлось отказаться.

За ним явились перед рассветом. В лагере еще спали. Десяток всадников ждал его на дворе. Томас не мог идти. Его бросили на телегу. Возница усердно работал кнутом. Быстрой рысью бежали лошади. Рейтары окружали повозку тесным кольцом. Дорога была безлюдной. Они свернули с проселка и ехали полем. Занимался серенький день. Кругом не было ни души.

Его прикончили в низинке, на сырой и пахучей земле. Последнее, что он видел, были не сапоги ландскнехтов и не злорадная физиономия нагнувшегося к нему Эрнста. Его держали крепкие руки, но он, рванувшись, повернул голову. Нет, не для того, чтобы смотреть убийцам в глаза. Он взглянул на небо, печальное, беспросветное, затянутое тучами. А видел он радугу…

Отрубленную голову было велено насадить на шест и водрузить на вершине холма вблизи Мюльхаузена.

Рейтары, которые утром 27 мая, еще до побудки, повинуясь приказу, выезжали из лагеря в поле, никак не могли отделаться от неприятных впечатлений. Им еще долго мерещился Мюнцер: его упрямое, скуластое лицо и жгучий, непримиримый взгляд — взгляд не жертвы, а судьи. Даже когда голову отделили от туловища, веки не опустились. У, дьявол! Глаза выкололи острием пики.

В тот же день был обезглавлен и Генрих Пфейфер. В Мюльхаузене вовсю шла расправа. На лобном месте не успевала засыхать кровь. Достаточно было малейшего подозрения, чтобы отправить человека на эшафот.

Самые важные и грозные события всей Крестьянской войны произошли в Тюрингии. Князья полагали, что после того, как под Франкенхаузеном Мюнцер потерпел поражение и был пойман, основная опасность миновала и теперь Крестьянскую войну можно считать завершенной.

Восстание топили в потоках крови. Шайки Антуана Лотарингского свирепствовали в Эльзасе. Одна только резня под Цаберном стоила крестьянам восемнадцати тысяч жизней. Во Франконии неистовствовал Трухзес. Первая же его победа показала, как лживы были уверения богатеев горожан, которые клялись в верности восставшим. Город за городом открывал перед войсками Трухзеса свои ворота. В Вюрцбурге франконцы потерпели окончательный разгром. Каратели обычно не брали пленных. Нередко сражения превращались в сплошную бойню: всадники в кольчугах и доспехах рубили и кололи почти безоружных мужиков. Отсутствие у крестьян конницы сказывалось самым губительным образом. В открытом поле противостоять натиску рейтар было очень трудно. Против тяжелых пушек не помогали и вагенбурги. Успешней крестьяне сражались в горах, лесах или болотах.

Намного позже, чем в других местах, было подавлено восстание в альпийских землях. Дикая господская месть обрушилась на крестьян. Словно топоры усердных дровосеков, частили по плахам секиры палачей. На рыночных площадях, как кочаны капусты, громоздились отрубленные головы. Победители приказывали ослеплять сотни людей.

За несколько недель в сражениях и расправах было убито более ста тысяч крестьян. Плохим утешением служили горькие слова, которые тогда часто повторяли: «Всех мужиков господа не перебьют — кто же будет на них работать?» Многие бежали в Швейцарию, в Венгрию и даже к туркам. Тот, кто, скрываясь, отказывался принести повинную, знал, что потеряет все: жену и детей его изгонят, дом сожгут, имущество отнимут. Оставшихся в живых обложили пожизненными штрафами. Под видом возмещения ущерба рыцари и аббаты беззастенчиво принялись грабить села. У крестьян отобрали оружие, оставили только топоры для рубки дров и ножи, чтобы резать хлеб. Им запретили собираться на сходки и посещать харчевни. Все, что служило очагами сопротивления, было уничтожено: разрушали башни, засыпали рвы. В Шварцвальде даже снесли кладбищенские стены. Из деревень вывезли набатные колокола.

Господа не замедлили воспользоваться победой, чтобы задавить мужика бременем крепостничества.

Страна лежала разоренная и обескровленная. Вереницы слепых, взявшись за руки, ползли по дорогам…

Оттилия не умерла. Но бесконечны были издевательства и унижения, которым ее подвергали. Нечем было кормить сына. Магистрат Мюльхаузена отобрал у нее даже жалкий скарб, оставшийся в доме. Люди боялись оказать помощь вдове казненного.

Чего только она не претерпела!

Один из князей велел притащить ее к себе. О, вдова Альштедтского беса в самом деле чертовски красива! Перед ним стояла убитая несчастьем, беззащитная, слабая женщина. Благородный господин, кичившийся своим рыцарством, не посмотрел ни на ее горе, ни на ее беременность. Он любил придумывать себе развлечения: он не подлый насильник, чтобы оскорблять честь дамы! Он галантно становится перед ней на колени, делает умоляющие жесты и говорит такое, что не каждый ландскнехт скажет женщине…

Ненависть Лютера к своему злейшему врагу была столь яростной и ненасытной, что даже известие о казни Мюнцера оставило ее неудовлетворенной. И мертвый Томас внушал ему страх. Отрубленная голова торчала на шесте, тело, как падаль, было закопано где-то ночью помощниками палача, а он вопреки всему был сильнее, чем тысячи живых. Поразительна его власть над умами людей! Доктор Мартин чувствовал бы себя счастливым, если мечи убийц смогли бы умертвить и «мюнцеров дух».

Лютер и его единомышленники сочли своей первейшей обязанностью всеми силами и средствами бороться против столь живучего «мюнцерова духа».

Вскоре несколько типографий напечатали «Историю Томаса Мюнцера». Здесь все: и хорошая латынь, и изложение, следующее классическим канонам, — было подчинено единственной цели — исказить настоящий облик Мюнцера, но сделать это так, чтобы новая ложь звучала убедительней, чем прежняя, которую произвели на свет княжьи грамотеи в Хельдрунгене. Памфлет вышел анонимно, но многие уверяли, что написал его любимец Лютера — Филипп Меланхтон.

Томас Мюнцер породил целое племя неустрашимых и стойких борцов. Ни разгром в Крестьянской войне, ни свирепые казни не могли заставить их изменить своему делу. «Мюнцеров дух» был жив. Ученики и последователи Томаса не покорились. Они продолжали сеять среди народа идеи ниспровержения угнетателей, идеи переворота и установления единственно достойного людей уклада жизни, когда все станет общим.

Годами охотились за ними, вылавливали, бросали в темницы. Их жгли на кострах, топили, четвертовали, вешали. Лютую смерть предпочитали они отречению. Все должно быть общим!

Ганс Гут, переживший франкенхаузенскую битву и поражение восставших франконцев, настойчиво распространял учение Мюнцера. В 1527 году его поймали. Его допрашивали под пытками. Во что бы то ни стало Гут хотел вырваться из тюрьмы. Прикованный цепью к скамье, он замыслил побег. Но как без топора вырубить цепь? Он собрал всю солому, которая была в камере, и обложил ею скамью. Он сам разжег под собой костер. Горело не только дерево, горела кожа. Ганс вытерпел все. Ему удалось освободить цепь, но бежать он не мог. Ожоги были слишком сильны, и через несколько дней Гут умер.

Тело еретика и мятежника сожгли на городской площади.

Всю жизнь мысль об Альштедтском бесе не давала Лютеру покоя. Он поощрял людей, которые писали против Мюнцера, сам в своих работах нередко отпускал по его адресу крепкие слова. Он продолжал спорить и с мертвым. Он то и дело возвращался к его взглядам. Ученые возражения, подкрепленные ссылками на библию, перемежались с бранью: поносить Мюнцера было легче, чем опровергнуть.

Годы не ослабили ненависти. Но теперь доктор Мартин все чаще прикрывал свой страх перед Мюнцером насмешками и пренебрежением. Он стал избегать серьезных разговоров о сути разногласий. К чему лишний раз повторять крамольные мысли Альштедтца, которые должны быть похоронены? Он предпочитал рассказывать о Мюнцере злые анекдоты. Среди друзей, в застольных беседах, на которые он был мастер, Лютер отводил душу. Любая клевета не казалось ему чрезмерной. Ему доставляло особенное удовольствие рассказывать о том, как исступленный главарь «пророков», забившись в уголок, громко разговаривал с богом, а потом перед толпой простаков выдавал свои бредни за откровения господни. Зачем ему библия, когда он может придумать все, что захочет! В снах и видениях бог открывает ему истину!

Лютера ничуть не смущало, что он противоречил самому себе. Раньше он посмеивался над аскетической суровостью Мюнцера: тот, мол, ведет себя как истукан, в котором нет ничего живого! Доктор Мартин любил позабавиться соленой прибауткой и пикантными историями, особенно если на столе красовался добрый кувшин мальвазии. Теперь он часто делал Мюнцера героем своих вольных побасенок.

Но сколько бы Лютер ни придумывал злых небылиц и как бы ни поощрял своих приверженцев, распускающих о Мюнцере низкую клевету, он должен был в конце концов признать, что все эти попытки оболгать любимого народом вождя — от «исторических» сочинений до скабрезных анекдотов — цели своей не достигли. Это было тем более обидно, что к самому Лютеру навечно прилипли меткие прозвища, которыми наградил его Томас: «Доктор Люгнер», «Виттенбергский подхалим», «Княжий угодник».

На вершине холма, недалеко от Мюльхаузена, торчит на длинном шесте голова Мюнцера. Непогода и воронье обнажили кости. Давно уже на шесте белеет череп.

Сюда приходят тайком поклониться брату Томасу, наставнику и другу. Раньше все склоны холма были покрыты густой травой, потом к его вершине протянулась тропинка. А люди все приходили и приходили… Власти хватали подозрительных паломников, карали штрафами, били плетьми. Но тысячи ног по-прежнему вытаптывали траву.

Об этой тропинке, которая с годами превратилась в широкую дорогу, Лютер писал с горечью и досадой. Клевета и ложь не помогли. Мертвый победил живого.