Томас Пейн
Шрифт:
Подводя итоги своему разбору содержания пяти книг Библии, приписываемых Моисею, Пейн приходит к следующему выводу: «Отнимите от книги Бытия веру в то, что Моисей является ее автором, на чем только и зиждется странное мнение, что все это — слово божие, и от книги Бытия не останется ничего. Она превратится в анонимную книгу рассказов, басен, преданий, бессмыслицы и явной лжи. История о Еве и змие, о Ное и его ковчеге низводится тогда до уровня арабских сказок, лишенных к тому же занимательности, а россказни о людях, живших по восемьсот — девятьсот лет, становятся такой же сказкой, как и языческий миф о бессмертии гигантов» (18, стр. 308).
После анализа Пятикнижия Пейн исследует части Ветхого завета, известные как книги Иисуса Навина, Судей, Руфь и Самуила, и доказывает, во-первых, что почти все эти сочинения были написаны «гораздо позже того времени», к которому их относит церковная традиция, и, во-вторых, что все они написаны не теми авторами, которым приписывает их церковь, а являются анонимными и, следовательно, не авторитетными
Пейн исследует библейские книги Царств и Паралипоменон, повествующие об истории народов Израиля и Иудеи, истории, полной кровопролитных войн и насилий, и отвергает важный религиозный догмат о богоизбранности еврейского народа. Хотя мыслитель и не мог научно объяснить, как возникла вера в богоизбранность, характерная для многих народов древности, но он дает передовое для своего времени, просветительское объяснение этого факта: «Лестное название богоизбранного народа — не что иное, как ложь, которую придумали еврейские попы и вожди с целью прикрыть свою низость и которую стали исповедовать христианские попы, иногда столь же развращенные, а часто и столь же жестокие» (18, стр. 319).
Развивая идеи Спинозы и английских деистов, Пейн обстоятельно анализирует и другие книги Ветхого завета. Оригинальный критический разбор библейских текстов позволяет ему прийти к важным выводам, предвосхищающим открытия научной критики Библии в XIX в. Так, например, рассматривая книгу Екклезиаста, Пейн ставит под сомнение приписываемое церковью авторство ее Соломону, хотя в его время этот ошибочный взгляд разделялся не только богословами, но и многими критиками Библии. Впоследствии научная критика Библии установила, что книга Екклезиаста, возможно, была написана в III в. до н. э., т. е. на семьсот лет позже, чем имело место предполагаемое царствование Соломона. Подобные же соображения Пейн высказывает относительно книг пророков, и в частности пророка Исайи. Пейн устанавливает, что 44-я и начало 45-й главы этой книги были написаны более чем через полтора столетия спустя после смерти Исайи. Вывод Пейна был впоследствии подтвержден научной критикой Библии, выявившей не менее трех источников, на основе которых была составлена книга Исайи.
По мнению Пейна, ветхозаветные пророки были поэтами и музыкантами, а лица, способные предсказать будущее (т. е. гадатели), назывались провидцами. Эти последние «разделялись на партии и пророчествовали за или против согласно тому, к какой партии они принадлежали» (18, стр. 339). Однако позже первое понятие поглотило второе, и уже христианство «возвысило этих поэтов, музыкантов, заклинателей, толкователей снов, бродячих актеров в ранг пророков» (18, стр. 339).
Выводы Пейна о ветхозаветных пророках и их пророчествах лишали ореола святости одно из важнейших положений христианского вероучения, согласно которому чудесное явление в мир Иисуса Христа и его миссия были предсказаны пророками. Пейн показывает, как христианство приспособило положения Ветхого завета к потребностям главного мифа новой религии. Так, например, Иона и кит из Ветхого завета были превращены в символы: Иона — Иисус, кит — могила. Приверженцы новой религии — «христианские иудеи и христианские язычники старательно выискивали и прилаживали друг к другу пророчества и то, о чем пророчествовали, символ и символизируемое, знак и обозначаемое, как отмычки к старым замкам» (18, стр. 365).
Богословы предприняли немало новых усилий для сохранения авторитета пророков и прямого или косвенного выступления против книги Пейна. Таковы были вышедшая в 1797 г. книга Д. Леви «Защита Ветхого завета…» и многократно издававшийся труд епископа Ньютона «Рассуждение о пророчествах». Ответом на подобные богословские сочинения явился упомянутый выше труд Пейна 1807 г. «Проверка мест из Нового завета, цитируемых в Ветхом завете и называемых пророчествами об Иисусе Христе». Пейн снова доказывал, что «эти места относятся к обстоятельствам, в которых жили евреи в то время, когда они были высказаны или записаны, и никакого отношения не имели к тому, что случилось или не случилось несколько столетий спустя» (17, т. II, стр. 849). Таким образом, они отнюдь не были пророчествами.
В своем мастерском анализе Нового завета Пейн исходит из того, что «существование такого лица, как Иисус Христос, и его распятие… исторические события, не выходящие за рамки возможного» (18, стр. 251), четко отделяет возможно существовавшего, по его предположению, Христа от мифического и выступает как предшественник исторической школы критики Библии Баура и Штрауса. Об этом с полным основанием писал биограф Пейна Конвей. По мнению Пейна, вопрос о том, существовал ли Христос в действительности, вообще никакого значения не имеет. «Басня об Иисусе Христе, как она рассказана в Новом завете, и возникшее из нее дикое и фантастическое учение — вот против чего я борюсь», —
писал мыслитель (18, стр. 347).Более того, возвращаясь к этому вопросу в «Проверке пророчеств…», Пейн определенно отрицает и исторического Христа. Он пишет: «Нет написанной истории времени, к которому относят жизнь Иисуса Христа, где говорилось бы о существовании такой личности [не только как бога, но] даже человека» (17, т. II, стр. 880).
Пейн подходит к христианству как явлению отнюдь не божественному, а вполне земному, историческому: «… теория так называемой христианской церкви возникла из охвостья языческой мифологии» (18, стр. 250).
Так, история о непорочном зачатии Марии «того же рода, что история о Юпитере и Леде, Юпитере и Европе или о любом другом любовном похождении Юпитера» (18, 348), миф о воскресении Христа, как и всякий другой подобный миф, мог быть порожден воображением, в христианской «троице» видны следы многобожия, канонизация святых имеет в своей основе обожествление героев у язычников.
Интересны попытки Пейна выяснить социальные предпосылки возникновения христианства. В «Веке разума», допуская существование исторического Христа, он видит в нем человека, который намеревался освободить еврейский народ от римской зависимости и господства иудейских священников. Примечательна в этой связи и мысль Пейна, что именно в народной среде возникли представления о «спасителях», имена которых приобретали «самую широкую популярность», и что основатели иудейской, христианской и мусульманской религий происходили из демократической среды, «были самого темного происхождения. Моисей был подкидыш, Иисус Христос родился в хлеве, а Магомет был погонщиком ослов» (18, стр. 260).
Рассмотрев внутреннюю противоречивость рассказа о легендарном Христе, содержащегося в евангелиях, Пейн приходит к заключению о неавторитетности Нового завета: «Когда начали появляться книги, приписываемые Матфею, Марку, Луке и Иоанну, совершенно неизвестно. Нет никаких сведений ни о том, кто были лица, написавшие их, ни о времени их написания. Они могли бы точно так же быть названы именем любого из мнимых апостолов, как и теми именами, по которым они теперь называются. Подлинниками не располагает ни одна из существующих христианских церквей, как не обладают иудеи двумя каменными скрижалями, написанными якобы перстом бога и данными Моисею на горе Синай. А если бы они и были, то как в том, так и в другом случае не было бы возможности доказать подлинность рукописи» (18, стр. 361).
Деизму Пейна свойственно резко отрицательное отношение к религиозной, и в частности библейской, морали. Вопросы этики занимают в учении мыслителя важное место. Для Пейна борьба разума и просвещения против невежества и распространенных религиозных предрассудков была тесно связана с разоблачением лицемерного характера проповедуемой религиозной морали и непримиримостью к церковной опеке над образованием. Пейн не смог научно объяснить происхождение морали, ее зависимость от развития общественных отношений, определяемых материальными условиями бытия. Его учение о морали несет на себе печать идеалистического подхода: религия откровения порождает зло, религия деизма порождает добро. Он писал: «Самая предосудительная безнравственность, самые ужасные жестокости и величайшие несчастья, приносящие страдания человеческому роду, имеют своим источником так называемое откровение или религию откровения» (18, стр. 372). Пейн противопоставляет морали религий откровения «естественную мораль», которая диктуется сознанием. Общество не может существовать без морали, единственной идеей которой является содействие счастью живых существ (18, стр. 287). Пейн как деист убежден, что «осуществление нравственной истины, или, иными словами, практическое подражение нравственной благости бога, есть не что иное, как наше поведение по отношению друг к другу по примеру того, как сам он благостен ко всем» (18, стр. 287), и что «защищать нравственную справедливость бога против клеветы Библии — долг всякого истинного деиста» (18, стр. 303). Следуя этому долгу, Пейн не упускает случая, чтобы со всей остротой своего пера выступить против морали Библии. Пейну ненавистны и вызывают у него отвращение «непристойные историйки, описания сладострастных похождений, жестоких и мучительных наказаний, неутомимой мстительности, которыми заполнено более половины Библии» (18, стр. 256). Он отвергает Библию, почитаемую церковью как «священное писание»: «Чтобы без ужаса и отвращения читать Библию, мы должны подавить все, что есть только в человеческом сердце нежного, чувствительного и милосердного. Если бы у меня не было других доказательств ложности Библии, этого одного было бы достаточно, чтобы определить мой выбор» (18, стр. 299). Пейну чуждо христианское учение о прощении врага и любви к нему, и он осуждает это учение как притворное и лицемерное. Евангельская проповедь: «Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую», пишет Пейн, «убивает достоинство прощения и превращает человека в собачонку» (18, стр. 374). Эти нравственные предписания невозможно выполнить, в случае следования им они стали бы источником зла. Но именно против этого восстает вся гуманистическая нравственность, отстаиваемая Пейном. Он выступает против церкви, органическая черта которой — преследование инакомыслящих: «Те, кто проповедует доктрину любви к своим врагам, вообще являются величайшими гонителями и поступают последовательно, действуя таким образом. Ведь доктрина эта лицемерна, а поступать обратно тому, что проповедуешь, естественно для лицемерия» (18, стр. 374).