Вопрос весь в том, какое место ход вещейотводит в космосе для солнечной улыбки.Ведь очевидно, что она не смех-Кощей.И смысл ее – продемонстрировать, как зыбкибез исключенья все явленья бытия.И как их, незаметно обращая в профиль,щекотит лезвием, опасным для бритья,такой нам чуждый, но и близкий Мефистофель.А может, только в человеческом умеявленья бытия причудливы и зыбки?Ведь и почти в любом лице – но в полутьме —нам почему-то видится подобие улыбки.Тогда как вещи мира не смеются никогда,как люди в первой, смерти отданной фаланге.Не улыбаются ни небо. Ни вода.Ни дикий зверь. Ни даже самый добрый ангел.Не улыбается мой славный серый кот.Не улыбается соседняя собака.И на их фоне весь запас моих острот —всего лишь список непростительного брака.Но как не жить, как не любить, не умирать —не улыбаться человеку невозможно.И формулы к нему одной не подобрать:настолько его место в этом мире сложно.Любую мысль равно отвергнуть и принятьдля человека будто вовсе не помеха.И он готов купить слезами благодатьнеизмеримого, как свет и воздух, смеха.
Вещи
1. Балконные розы
Чем дольше держится любовь,тем неизбежей страсть в ней тает,и тем скупей от сердца кровьк любовным органам стекает.Узор спонтанности любойтем мнет страшней утюг привычки,и тем старенья голубоймы склонней пафос брать в кавычки.Да, время вспять не повернуть,и мы становимся с годами,себя пытаясь обмануть:одушевленными вещами.Хоть ими были мы всегда,и лишь того не замечали, —ведь даже вещи иногдамолчат в задумчивой печали.На двух балконах у менякакой уж год зимуют розыи, верность символам храня,я не страшусь метаморфозы.Как эти стойкие цветыхочу войти я в царство теней,ибо нет большей красоты,чем умирание растений.Поскольку именно они —и здесь вся суть, как соль для супа! —благословив
земные дни,не оставляют миру трупа.Только зачем вот вздумал яперед собой порисоваться,от впечатлений бытиямне все равно не отказаться:не зная боли наизусть,не прочитав «Трех мушкетеров»,не испытав земную грустьи не вдохнув морских просторовкак бы не стоило и жить…но чтоб все это состоялось,должны нам органы служить,не раз уже перечислялось:глаза и уши и кишки,желудок, легкие и почки,и две ноги и две руки,и слизистые оболочки,и все что нужно для крови,и кожа, печень, сердце,и орган нижний – для любви,и верхний – мозг, как в небо дверца, —все эти органы не соль,скорее овощи для супа,и уготована им рольувы! стать составными трупа…так что мы, люди – не цветы,и не войти нам в царство тенейв том ореоле красоты,что окружает смерть растений.
2. Комнатный интерьер
Думаю, каждый имел хоть однажды то странное чувство,будто все вещи вокруг, но особенно те, что близки,с нами живут день и ночь, как бы тоже семью составляя.Больше значение их, чем квартиры простой интерьер.Сами они по себе, если пристально к ним присмотреться,только лишь делают вид, что бездушна их вещная суть.Тайно за нами они из квартирной тиши наблюдают.Но, едва взглянешь на них, они тотчас отводят свой взгляд.Это легко объяснить: ведь мы в снах с ними часто встречались.И как нельзя доказать, что реальность отсутствует в снах,так невозможно решить, что чужды осознанию вещи.Просто сознание их запредельно, как древних богов.В этом любому из нас до смешного легко убедиться.Нужно не больше, чем стать хоть однажды совсем одному:не потому, что людей, вас понять и утешить способных,не оказалось вблизи: потому, что никто из людей,шире, никто из существ, называемых нами живыми,выдержать просто б не мог наш холодный задумчивый взгляд.Тонкой подобно игле, он скользит сквозь феномены мира.Нет на земле ничего, что б смягчило его остроту.Ненависть, страсть и любовь, равнодушие, страх, любопытство, —все перечислить нельзя, что никак не задело его.Самое страшное здесь, что при всем том размахе полета,что нам дарует наш взгляд, он привносит щемящую больв сердце. Ее не унять. Бесполезно познание мира,если чревато оно чувством в сердце засевшей иглы.Вот в тот критический миг и спасут нас безмолвные вещи.Только они до конца наш холодно-убийственный взглядвыдержат. И с добротой, недоступной животным и людям —надобно чудом назвать, что она посетила вдруг нас —их, как домашних зверей, мы уже никогда не покинем.Даже однажды поняв, что на нас они смотрят давнокак на особую вещь. Да, на вещь и ни больше, ни меньше.Просто в ней больше, чем в них, разных качеств занятныхи свойств.Ясно теперь, почему, когда мы наблюдаем за ними,кажется странным для нас, что бездвижны они и молчат.
3. Оголение сути
С годами делается прощепривычных дел святой обряд:так обнажен в осенней рощедеревьев почерневший ряд.Они стоят – как те деянья,что не исполнить нам нельзя:вещей последних изваянья,к вещам последняя стезя.Где были листья, нынче небо —какой пронзительный простор!лекарство он или плацебо?нам страшно небо без опор.Но и в квартире стало тише:за нами смотрят втихорявсе наши вещи, точно свыше,нам ничего не говоря.Как стали мы на них похожибез повседневной суеты!пускай их чуточку построжеканон великой простоты.Все четче наша проступаетбиографическая быль:так время, как с вещей, стираетс нас несущественного пыль.И пусть под старость не безбольноосвобождаться от вещей,мы это делаем невольно:оно для нас всего важней.Мы как бы в жертву их приносимтому, что голая есть суть, —куда, хоть мы о том не просим,придется скоро нам шагнуть.О, этот выбор между небоми вещью в образе земном!непросто жить одним лишь хлебом!еще трудней одним вином.К вещам относимся мы сами —с душой и тысячей идей:одушевленными вещаминазвать приходится людей.И никакого униженьяздесь даже и в помине нет,поскольку – в виде утешенья —такая ж вещь и горний свет.Да, не без внутреннего споранайдем мы лучшую из мерчастицу божьего просторавнести в наш узкий интерьер.
Сорвавшийся осенний лист
Как же тибетская мудрость верна!всю мою жизнь объясняет она:точно сорвавшийся с дерева лист,ветром носимый под шорох и свист,в этой – одной из ноябрьских ночей:в красных прожилках, сухой и ничей,в холоде звонком с подсветкой луны,где вместо лиц только маски видны,силы лишенный родимых ветвей,и не имеющий воли своей,так что куда бы ему ни упасть,радость не ждет его, ждет лишь напасть,страхом гонимый (поскольку лишь страходушевляет растительный прах), —да, точно ветку покинувший лист(танца предсмертного славный солист),что, звездной ночи смертельно боясь,с теплым уютом хоть слабую связьвещим инстинктом желает найти —чтоб себя этим от страха спасти —и, обессиленный, в ночь ноябряпадает в призрачный круг фонаря,где его горькая ждет благодать:будут его чьи-то ноги топтать(видно, в подошвах все ж больше тепла,чем излучает астральная мгла), —да, точно так, как описанный лист,чей путь на землю совсем не тернист(ибо тернистым бывает лишь путь,но не бывает паденье ничуть), —сам я мотался в астральных мирах —шлюпка с веслом в океанских волнах —будто во сне, без привычных опор,страшен мне был бесконечный простор!страшен и в нем ослепительный свет, —кажется, я и сказал ему: «Нет!»,выбрав земные опять якоря,свет за подсветку предав фонаря,и – в чрево матери снова вошел,где дисгармонии узел нашел:узел, пускаясь в сюжетную нить,недоумения начал плодить, —их не загладить, они без конца,не отделить их, как глаз от лица,от биографии странной моей:смысла иного не вижу я в ней…именно так все случилось со мной —даже представить сценарий другойя при желании всем не могу:очень уж крепко засел он в мозгу, —может быть, если б я преодолелстрах мой – листа – и чуть дольше летелв сумраке грозном безмерных пространств —отягащающих душу убранств —так не наверх, как ни странно, а внизтело клонится под тяжестью риз —и не польстился б на свет фонаря,крепче ища для себя якоря, —может, тогда бы другая семьяв лоно свое меня взяла – и ябольше гармонии миру бы дал,а заодно сам бы меньше страдал…так ли тибетская мудрость верна?всю ль мою жизнь объясняет она?точно ль, как осенью сорванный лист,кармы маршрутов извечный турист,я по астральным мотался мирам?..веря всем этим прекрасным словам,я отношу их к своей лишь судьбеи не могу говорить о тебе:ты ж, мой читатель, решай для себя,как в этот мир занесло вдруг тебя.
Старшая сестра
Вспомнить пора мне о старшей сестре.Это случилось почти на заре.Ночь задержалась на миг у окна.В спаленке детской разверзлась стена.Гномов оттуда бесшумный отрядвышел за рядом причудливый ряд.И – перед тумбочкой в дальнем углурасположились они на полу.Тут же сестру я мою разбудил.Страх от нас долго еще отходил.Щурясь от лунного в стену луча,что-то угрюмо под нос бормоча,в грубых ботфортах и рваных плащах,с лицами взрослыми в детских прыщах,трогая шпаги на толстых ремнях,или мушкеты держа в пятернях,гномы враждебно смотрели на нас.И было трудно поверить в тот час,что их явленье в ночной тишиненам не привидилось в утреннем сне.Сказки любили с сестрой мы всегда.Это как раз и спасло нас тогда:не как пустых сновидений плодывстретили гномов мы злобных ряды —даже последнему призраку льстит,если при виде его заблеститглаз человеческий верой живой,что он в собрата глядит пред собой.Значит, нам кто-то посланье несетвсе об одном: что нас вера спасет.Только вступили мы в новую роль,выступил с речью их юный король.К нашей кровати почти подступив,руку на шпагу свою опустив,(шпага была в драгоценных камнях,спальня тотчас засияла в огнях)он, нам отвесив изящный поклон,светел и грозен, как бог Аполлон,просто заметил в ночной тишине —прежде всего обращаясь ко мне —что на родителях наших вина.Есть между ними обида одна:эту обиду нельзя ни простить,ни в обиходный пустяк обратить.Будет она, как смертельный недуг,жизни точить их дальнейший досуг.И для того, чтоб тот долг погаситьнужно меня иль сестру обратитьв гнома, что чужд как добру, так и злу.Много их было внизу на полу.А в заключенье король дал понять,что, для того чтоб проклятие снять,павшее тяжко на нашу семью,кандидатуру скорее моюон предлагает, не в силах решать:нашу судьбу нам самим выбирать!Только спустя много лет я узнал,что не случайно он так нам сказал:матери нашей отец изменил,и как бы душу любви погубил.Полом мужским продолженье отца,должен тот путь я пройти до конца.Каждое слово, как град на цветы,падало в сердце нам, руша мечты.Так мы и взрослыми стали людьми,быть перестав в те минуты детьми.«Что
ж вы решили? скорее, друзья, —ждет пополнения гномов семья!»Шпага блеснула из ножн и ремня:ею вот-вот он коснется меня.В этот момент и сказала сестра(помню, как будто все было вчера):«Брата оставь, о, великий король!участь его разделить мне позволь.Вам никогда он не будет родной,я же могу тебе стать и женой.Для вашей жизни он слишком непрост,мне же не страшен ваш маленький рост.Да и к тому же я часто больна:жизнь моя детской печалью полна.Силы волшебные скрыты в тебе:может, моей ты поможешь судьбе».Ей улыбнулся красивый король:«Пусть будет так – ни болезни, ни больты не узнаешь отныне, мой друг.Рад я принять тебя в пестрый наш круг:славный народец, хоть дерзок и груб,вот только мне он до странности люб.Также и ты к ним любовь сохрани:детского счастья не знали они.Мне же ты с первого взгляда мила, —рад, что судьба наконец нас свела».Это последние были слова.Слабо в окне шевелилась листва.Страшной бывает подчас тишина,если к большим переменам она.Руку со шпагой король протянул.В этот момент я вдруг крепко заснул.Утром проснулся я в спальне один.Им остаюсь до глубоких седин:жаль, что сестра моя даже во снес тех давних пор не наведалась мне.Впрочем еще одна версия есть:жизни простой она делает честь,(выдумка тем в основном хороша,что развлекается ею душа), —будто бы то скарлатина былачто в первый месяц сестру увела.Так и ушла не простившись она,стынет под небом могилка одна.Ну, а спустя всего несколько летя в той семье появился на свет.
Детство во время болезни
1. Сцена ночной полночи посреди детской комнаты
В лунном свете занавескаразыгралась на стене —с явью связь особо вескав задыхающемся сне.Смутный страх вокруг витаетнапряженней льнет листва,и насколько глаз хватает —сцена полночи мертва.Но скорей мелькают тени,чуть раздвинулась стена,там – волшебные ступенив тайники больного сна.
2. Игрушки и книги
К полночи дети все спят, —лишь в живом беспорядке игрушки,точно устав от игры,на пол беспечно легли.Свинка и кот в сапогах,паровозик и плюшевый мишка, —в темный глядят потолок,думая думу свою.Все они вспомнить хотят,цепенея в дремотном забытьи,кто был тот странный колдун,память отнявший у них.Утро наступит – и вновьоживут они в детских ручонках, —только все та же печальв лицах останется их.Тонкую эта печальвы прочтете на лицах у взрослых,если когда-то детьмичасто болели они.Сводит, как видно, болезнь,что для жизни не очень опасна,жителей разных миров:скажем, вещей и людей.Встречу такую никтодо конца своих дней не забудет,воссоздавая еев памяти чуткой своей.Вот только прочих путей,чтоб вернуться к былому общенью,как ни старайся, мой друг,нам не дано отыскать.Разве что книги еще:те, что в детстве во время болезни —скрасить чтоб долгий досуг —так мы любили читать.
3. Биографическая справка
В детстве я часто болел. Разумею, конечно, простуду.Слабость. И больно глотать. Насморок. Кашель. И жар.Выйти нельзя погулять. Только форточка настежь открыта.Солнышко светит вовсю. И апрельские тают снега.Слышно журчанье ручьев. Они странную грусть навевают.С ней и ложусь я в постель. Засыпаю на пару часов.Снова в окошко смотрю. Там волшебный сгущается сумрак.В дымке синеют снега. И спокойней опять на душе.Лампу включаю. Беру дальше – в руки любимую книгу.Чудо привносит она в мою детскую жизнь. В чем оно?Раньше, конечно, не мог его даже я близко осмыслить.Да и теперь мне слова не так просто к нему подобрать.Может, случилось все так, что предчувствие жизни тоскливойв провинциальной глуши безразмерных российских пространствв детскую душу вошло. А болезнь была только лишь повод.Может, с другой стороны, той болезнью рожденные сныдверь приоткрыли в стене. И ту дверь на всю жизнь я запомнил.Не на одних только снах, как на петлях, та держится дверь!В книгах любимых к ней путь. Если в то, о чем вы прочитали,верите вы всей душой, то всегда вы войдете в ту дверь.Я в нее часто входил. Всего чаще во время болезнив детских и ранних годах. Что увидел тогда я за ней?Это резонный вопрос. На него я мог так бы ответить:прежде всего я узрел, что мне странником быть суждено.Или простым языком говоря: я рожден эмигрантом.Но здесь политики нет. Здесь повыше присутствует смысл.Кажется, в том состоит он, что найти мне по жизни общину:будь то родная семья или в духе собратьев союз,где, как в тарелке своей, я себя бы почувствовал – этобыло заказано мне. И как будто бы раз навсегда.Типов общенья не счесть. Но из каждого рано иль поздно,и не по воле своей – точно бес щекотил мне ребро —осуществляя судьбу, эмигрировать мне приходилось.Это почти как закон: кто однажды родные края —и без разумных причин – непонятно зачем, но покинул,будет по жизни любой ареал иногда покидать.Правда, пристанище он тоже втайне отыскивать будет —то, о чем можно сказать: вот родной и последний мой дом.Жаль только то, что за ним он бежать будет вечно и присно:так черепаху не мог быстроногий догнать Ахиллес.Даже не верится, что в моем детстве во время болезни,точно в кармане ключи, залегали от жизни моей.
4. Ключ от шкатулки
Есть в детском возрасте тайна одна:годы спустя узнается она.В море случайно уроненный ключвысветит так вдруг полуденный луч.Ключ тот на дне нам вовек не забыть:что как он может шкатулку открыть?Много в шкатулке той чудных вещей —но скрыл шкатулку песок, как Кощей.Ключ лишь на илистом камне блестит —сердце при виде его в нас теснит.Снова по жизни подводит стезяк миру, в который вернуться нельзя.Два в ситуации этой пути:но по которому лучше пойти?Можно из моря тот ключик достать,да заодно и ларец поискать.Можно, к нему повернувшись спиной,молча проститься с морской глубиной.Пусть в первом выборе бездна пуант,мне лично ближе второй вариант.Горько – не правда ли – осознавать,что дверцу в детство должны открыватьмы ключом памяти? больше никак…но раздражителен этот пустяк.Память – не жизнь, как не свет один луч:выброшу в море я памяти ключ.Пусть со шкатулкой на дне он лежити – морю синему принадлежит.И разве только простудный недуг —с давних времен неразлучный мой друг —коротко снова меня посетив —чтоб убедиться, что я еще жив —дверцу ко дням моим лучшим, былыммне приоткроет ключом запасным.
Моя хорошо состарившаяся мама
Молодости человек так не рад,как ему страшен под старость распадтела, как храма бессмертной души.И вот тогда все средства хороши,чтобы прочувствовать тела распадтак, словно ты ему чуточку – рад.Я это в точности мог наблюдать,видя, как возраст стал маме под стать.В зеркале взгляды однажды сошлисьнаши, читатель, теперь – улыбнись:жизни пошло ей на пользу бардо —общность явилась с Марлоном Брандо.Прежде и мысли о сходстве такомбыть не могло – никогда и ни в ком.Мама моя патриоткой была.Также работницей славной слыла.Много имела хороших подруг.Узок был, правда, семьи ее круг.Муж – и отец мой – ушел из семьи.С ним и все братья и сестры мои:их – нерожденных – прикончил развод.Крепче семьи оказался завод,ибо отец приучился там пить.Многих непьющих он смог пережить.Мама иную имела мечту,видя предельную в ней красоту:жить в центре города – и только тамфору легко даст всем прочим мечтам.Каждый, кто вырос в родимом совке,знает об этом жилом тупике.Видел я часто – пока не подрос —скольких испортил квартирный вопрос.Только покинув родную страну,смог подарить я вторую веснумаме, свершив нелегальный обмен, —и как бы крошечный стал супермен.Но – шутки в сторону, а без менямама жила б до последнего дняв дачной окраине, где так хорошвоздух, который она ни во грошставить упорно не склонна была,и – девяносто с лихвой прожила.Я же давно на чужбине живуи – второй родиной землю зову,где родился – в городке Эйзенах —он – «мое все». Кто? Конечно же, Бах.Не удосужилась мама моясъездить туда, где с семьей живу я,втайне желая понравиться тем,кто с перестройкой давно стал никем.Да, изменилась Россия-страна,но диссонансом, как прежде, сильна.Режет контраст нестерпимо нам слух:это и есть сокровенный наш дух.Подвиг великий нам легче свершить,чем в тишине и достоинстве жить.И не усвоим мы западный свет,ибо у нас чести в мелочи нет.Может, конечно, с другой стороныне понимаем родной мы страны:так, как состарилась мама моя,вряд ли сумею состариться я.Что тогда проку от мыслей моих,если мне трудно достоинство ихчуждых распаду чертами лица,точно печатью, скрепить до конца?Снова смотрю я на маму мою:родины автопортрет узнаю.Тех, разумеется, сталинских лет:много в них мрака, но есть в них и свет.Трусость там есть, но она так сродниробости, всякой лишенной брони.Свету от свечки та робость близка,ибо в ней нет ничего – свысока.Если характер без острых углов,то принимает и власть он без слов.Это мне в маме, я должен сказать,самое трудное было принять.Сжиться с покорностью может любовь?Или нужна ей горячая кровь?Этот вопрос, что страшней гильотин,русским и задал маркиз де Кюстин,нож им нам в самое сердце вонзя.Вот только, к счастью, ответить нельзяопределенно вполне на него.Я это понял лишь после того,как пригляделся внимательно к ней:в зеркале к старенькой маме моей.Как хорошо постарела она!и как вдруг явственно стала виднапрежде не видная в теле – душа.Этим-то старость ее хороша!Многое дал бы я, чтобы узнатьи про маркиза предсмертную стать:как его тела свершился распад,был ли ему он хоть чуточку рад,и сохранил ли он образ лица,в коем достоинство есть до конца.