Тоннель
Шрифт:
Молодая беременная с розовой челкой шумно охнула, приподнялась и подолом платья, как тряпкой, принялась вытирать под собой асфальт с раздражением, какое бывает, когда проливается кофе на белый диван. Платье было короткое, светлое и мгновенно промокло. Воды отошли, господи, сказала ее соседка, наклоняясь вперед. Ой, рожает, что ли, заволновались рядом, мамочки, правда рожает, подхватили дальше, и стало шумно. Нет, сердито кричала беременная, мне четвертого августа ставили, это не то, отпустила подол и пыталась встать. Лена, Лена, ну всё, ну чего ты, сиди, говорил ее бледный молоденький муж. Да пусть встанет, когда ей так легче, пусть походит, возражала соседка. Мне четвертого августа, повторяла беременная с мокрым пятном на платье, она встала уже, и плакала, и держалась за стену, крошка-доктор пробирался к ней
Что-то в спину ей пробубнил бригадир проходчиков — про Серёгу и, в общем, мы это, пока вы тут это, поищем сходим, — но она не ответила и не повернулась. Ей хотелось тоже прилечь где-нибудь на пыльное одеяло, снять пиджак — почему она до сих пор его не сняла? — и закрыть глаза. Она даже нашла куда ляжет, увидела место, и мешала ей только мысль про девочку. Ну пожалуйста, можно мне с вами, просила девочка, у которой так и не было имени. Почему у нее не было имени?
— Фармацевт, — сказала чиновница, и никто ее не услышал, опять стало шумно. — Фармацевт! — позвала она, задирая руку над головой. Затрещали нитки в подмышке, хрустнула пуговица, и пиджак разъехался в стороны. ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 01:11
— …Сервисный коридор, понимаешь? — сказал Митя. — Там же всё: вода, электричество, воздуховоды, может, лифт аварийный какой-нибудь, вдруг там можно в метро спуститься...
— Да я понял, — хрипел Патриот. — Не беги ты, не видно же ни хера...
— Может, связь! — на бегу сказал Митя. Он тоже хрипел. — Ну, ремонтники ходят, с диспетчерской надо же как-то...
Кислорода при этом в воздухе как будто стало еще меньше. Или только так кажется? Нет, не кажется, поняла Саша, действительно меньше. В груди горело, и ясно было, что сейчас у кого-нибудь просто-напросто лопнет сердце.
— Э, а как открывать будем? — деловито спросил молодой бородач в олимпийке «Россия». Он-то мчал как раз впереди легко, как гепард, и не только даже не запыхался, но как будто еще и видел в темноте. Белые полосы триколора на его могучей спине сияли, как дорожные знаки в свете фар.
Все равно лучше было бежать. Уже все было лучше, чем молча сидеть у запертой двери или на одеяле с женщиной из Кайен, рядом с телом убитой девочки.
— По…дергаем, — сказал Митя, закашлялся и сплюнул на пол.
Она тоже остановилась и слушала, как он дышит, и подумала: надо было взять воду. Как же я не взяла воду.
В темноте синий микроавтобус казался черным. Задняя дверца, которую они оставили открытой, теперь снова была заперта, а разложенные на асфальте инструменты пропали. Они снова были внутри, в салоне, куда юный спортивный бородач ловко забрался через разбитое окно. Кроме того, в том же самом салоне обнаружился голый по пояс человек с дробовиком — самый младший в бригаде проходчиков с шахты «Бужанская», приходившийся бригадиру племянником. После выстрела он, как и рыжий водитель маршрута № 867, возвратился на место, которое знал и считал безопасным, майку снял потому, что была его майка заляпана кровью учительницы Тимохиной и кровь эта жгла ему кожу. А растащенные кем-то по полу инструменты прибрал инстинктивно, не думая, потому что так был приучен.
После краткой невидимой стычки задняя дверца микроавтобуса распахнулась, и оба — полуголый проходчик и бородач в олимпийке — в неловком объятии вывалились наружу, но драться одновременно вдруг расхотели, как если бы повод остался внутри, где они столкнулись неожиданно в темноте, и теперь были этим немного сконфужены.
А потом у молодого проходчика-ополченца, который без малого час просидел в раскаленной железной коробке, случился с четырьмя визитерами разговор. И про выстрел, в котором он был виноват еще меньше, чем водитель автобуса, — а все-таки, кажется, был, потому и выбросил майку, — его вообще не спросили. Первым делом инженер из Тойоты спросил у него про дочку, и тогда он сказал с облегчением — да, да, что он девочку видел и всё с ней нормально, живая и наружу не выходила. И тогда у инженера запрыгали губы и очки, а жена инженера заплакала и обняла почему-то не мужа, хотя вроде сначала хотела, а его — полуголого, чужого и бывшего, точно бывшего уже ополченца, как будто он был герой и лично их девочку спас, и даже сказала спасибо, спасибо, о господи,
слава богу.Про то, что творится за дверью (инженерша все еще плакала), рассказать молодому бывшему ополченцу особенно было нечего — он и видел-то только тамбур и вспоминать о нем не хотел, как и про остальное, — но даже про это его не спросили. Проклятая дверь им тоже оказалась не нужна, потому что нашлась другая, рассказали теперь они, совсем новая дверь в совсем другом месте, и вот тут он уже был так рад, что отдал бы не только «Макиту», но и все содержимое микроавтобуса вместе с ключами и волновался только, что его не возьмут и оставят здесь одного.
Под конец разговора (он нагружен был уже под завязку и раздумывал, брать ли с собой дробовик или лучше шуруповерт, вдруг там петли развинчивать, мало ли, и склонялся в сторону шуруповерта) с молодым ополченцем случилась еще одна радость: сзади вдруг раздались шаги и знакомый голос крикнул: «Серёга, елки, куда намылился, а?» — и он засмеялся, хотя десять минут назад был уверен, что смеяться не сможет уже никогда. ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 01:13
— …Провизор, между прочим. Медицинский закончила в Саратове, нам и физиологию читали, и анатомию, — скороговоркой перечисляла немолодая фармацевт в очках и крупных серьгах с искусственным жемчугом. Возле правой ее ноги стояла туго набитая сумка на колесиках, которую фармацевт крепко держала за ручку, как чемодан на вокзале.
— Лена, ну ляг ты уже, пускай он посмотрит!
— Да пусть походит, это ж небыстро всё...
— Вот вы интересная какая, быстро тоже бывает, раскрытие надо посмотреть!
— Патологию, — сказала фармацевт погромче. — Даже военная медицина была, два семестра.
Голос у нее был высокий, и звучала в нем какая-то обида. Чиновница в пиджаке без пуговиц вспомнила вдруг бухгалтершу из Лендровера, и щеки у нее опять защипало.
Беременная Лена отпихивала молоденького мужа и отказывалась не только ложиться — куда, ну куда я тут лягу тебе, я на пол тебе, что ли, лягу, — но и при всех проверять раскрытие, а также рожать вообще. Малютку-доктора за ее причитаниями было почти не слышно. Шумно тоже было, как на вокзале, и очень, очень жарко, словно температура каждые десять минут поднималась еще на градус. А может, и правда поднималась. Да скорее всего, они просто не желали сейчас этого замечать. Отвлеклись на свои идиотские бинты с полотенцами и будут играть в больницу, пока не начнут вариться как лягушки в кипятке или задыхаться по-настоящему. И маленький говнюк покапризничает, полюбуется собой лишний час, но, когда все начнется, его-то я возьму все равно, думала чиновница, и он это знает. А на них уже времени не останется.
Можно было, конечно, забрать паршивца силой, отдать приказ. Нужно было отдать, и еще час назад она так бы и сделала.
— Одиннадцать человек в подчинении, — обиженно тараторила фармацевт, искусственные жемчужины прыгали. — Это без водителей еще и без оптики. Четыре грамоты от Минздрава, стаж тридцать два года...
В левом ухе у чиновницы по-прежнему как будто стояла вода, что-то булькало там и тоже понемногу вскипало.
— Капельницы умеете ставить? — перебила она, стянула наконец лопнувший пиджак и бросила на пол.
Лицо у пожилой фармацевта сразу как-то переменилось. Она сделала короткую паузу, встала покрепче и сказала совсем другим голосом:
— А чего там уметь. И уколы, и капельницы. Он возрастной у вас? Помыть, ногти постричь, пролежни. У меня свекровь пятый год лежачая. Только я с мужем, нас трое. Еще сестра его с нами. — И обернулась: — Валя! Ва-ля, идите быстро. ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 01:17
С фонарями почему-то сразу пошли медленнее — может, оттого, что инструменты были тяжелые, но и в целом настроение как будто стало другое. После краткого обсуждения дробовики решили все-таки не бросать, мало ли что, только даже с дробовиками трое беглых проходчиков с каждым шагом превращались теперь из ополченцев обратно в спасательную экспедицию. Инженер из Тойоты притих и не суетился, шел и думал про девочку, и жена его тоже больше не плакала. Успокоился даже стремительный бородач — ему выдали длинный голубоватый фонарь, и он гордо нес его перед собой, как факел. Где-то здесь должен был уже показаться фургончик «ОZON», сразу после автобуса и разоренной Газели, помнил он и надеялся только, что помнит правильно.