Торговец тюльпанами

Когда Виллем очнулся, кругом была непроглядная тьма. Поспешно себя ощупав, он убедился, что пистолет и кошелек, к счастью, никуда не делись, но вот шпага… Нет, и шпага при нем: она просто выскользнула из ножен и отлетела на несколько шагов… Деруик встал, подобрал с сырой травы оружие и только тут заметил, что, оказывается, скатился во сне на дно канавы. Пришлось карабкаться по песчаному склону, зато — не без труда — это проделав и выбравшись на дорогу, он увидел, что толпа у фермы рассеялась. А поскольку людей перед ним не осталось, да и глаза уже привыкли к темноте, он сумел разглядеть над гребнем длинной глинобитной стены, огораживавшей ферму с юга и не замеченной им раньше из-за толпы, какие-то листья. Значит, там, за оградой, посажены растения! Там, по ту сторону, сад!

Сердце у Виллема забилось быстрее, он мгновенно принял решение, отошел на другую сторону дороги, разбежался и перескочил через стену.

Почва с той стороны оказалась рыхлой, сапоги ушли в нее довольно глубоко, в ноздри шибануло запахом экскрементов. Неужели он угодил в отхожее место? Проклиная деревенщину, не умеющую пользоваться ночным горшком, Деруик шагнул в сторону и принялся с жадностью осматриваться. Поначалу, хотя до боли таращил глаза, не видел ничего, затем на помощь ему пришел тонкий лунный серпик: лучи пробирались в просветы между тучами и, наудачу падая во двор, выхватывали из темноты то беседку с деревянным куполом, то увитый жимолостью свод, то расположенные в шахматном порядке квадраты мха…

«Слишком уж хорошенький садик для простого крестьянина!» — подумал Виллем.

И тут луч, упавший под другим углом, высветил перед ним более широкую площадку, и совсем близко, футах в двадцати от себя, юноша разглядел светлые, слабо окрашенные пятна. Их форма и расстояние от них до земли не оставляли ни малейшего сомнения в том, что это за видения: это были цветы и, насколько он мог судить по ширине темных промежутков между отдельными пятнами (с такими промежутками высаживают самые лучшие экземпляры, чтобы показать их во всей красе) — дорогие цветы. Среди них должен быть и Semper Augustus… Или, может, вожделенный тюльпан на той клумбочке — чуть поодаль от цветника, где растут его менее знатные собратья?

Виллем, перед тем присевший на корточки, снова вскочил, ступни у него зудели от нетерпения. Он переминался с ноги на ногу, не зная, на что решиться. Другого такого случая не будет: сделай сейчас пару шагов, руку протяни — и Semper Augustus твой! И никакого тебе долга перед Берестейном! И никаких тебе больше хлопот и трудов! Но, с другой стороны, воровать-то совестно… Что же — он ограбит крестьянина, которого этот цветок спас бы от нищеты? Он отнимет у человека единственную, скорее всего, надежду, единственный свет, который озарил бы его трудную жизнь?

Тюльпан, одиноко поднимавший свой царственный венец над островком земли, был самым высоким и мощным в этом саду, он казался вознесенным над садом скипетром. Деруик долго спорил сам с собой, не сводя с цветка влюбленного взгляда, но в конце концов ум юноши устал метаться, и за него все решили ноги: Виллем вскочил, будто внутри отпустили некую пружину, и ринулся вперед, прямо к тюльпану, на ходу раскрывая складной садовый ножик, который всегда носил в кармане.

Он уже почти достиг цели, когда вдруг запнулся о протянутую у самой земли веревку и упал. К одному концу этой веревки был привязан колокол, и сразу же раздался оглушительный звон, но мало того: другой конец той же веревки, пропущенный через блок, был прикреплен к двери псарни, и, еще не успев подняться с земли, Виллем услышал, что к нему с лаем несутся сторожевые собаки, показавшиеся ему со страху просто гигантскими.

«Ну и дурак же я! Поднял тревогу!»

Живо вскочив, он припустил к ограде и уже закинул одну ногу наверх, когда лодыжку другой обожгла боль: в нее вонзились клыки до того острые, что пробили насквозь кожу сапога и прокусили чулок. Деруик завопил и заколотился, стараясь выдернуть ногу из стиснувших ее челюстей и тыча второй, свободной, в покрытую пеной пасть, но чем сильнее он тянул, тем глубже впивались в его плоть собачьи зубы. От страха, боли и вида кровавых борозд на собственном теле неудавшийся вор едва не потерял рассудок.

Наконец ему удалось вытащить босую ногу, оставив в пасти пса разодранный сапог и клок ткани. Скатившись снаружи к подножию ограды, он выхватил шпагу: а вдруг эти чертовы псы перепрыгнут через стенку? — но, слава Богу, ничего такого не случилось. Деруик не стал терять времени и ломать голову над этой загадкой, собрав все силы и постанывая, он заковылял к граничившему с фермой сумрачному болоту и забрел далеко в торфяник. Шпагой он все это время предусмотрительно размахивал перед собой.

Наступил момент, когда раненая лодыжка перестала его держать, и беглец рухнул с хриплым стоном, напоминавшим выдох продырявленных мехов. Последними звуками, донесшимися до его сознания, были примешавшиеся к собачьему лаю крики крестьян, последними, кого он увидел перед тем, как лишиться чувств, были эти выскочившие из ворот фермы крестьяне… они зажигали один от другого смоляные факелы… И тут он потерял сознание.

Виллем так поспешно отправился в путь, что не успел рассказать ни сестре, ни ее жениху о своем разговоре с Юдифью Лейстер. О том, что он заказал их двойной портрет, как и о том, что с утра надо идти в мастерскую, Петра и Элиазар узнали из оставленной им записки. Жених и невеста явились туда порознь: сначала молодой Берестейн в темно-красном парадном костюме, делавшем его похожим на епископа, чуть позже — девушка в темном платье, накидке из той же ткани и в таких же темных перчатках и чепце. В руках у Петры был плотный не по сезону веер, который она беспрестанно открывала и закрывала.

Вторжение тюльпанщика в красном и его слуги было шумным, Петра проскользнула тихо, как призрак, и выглядели они рядом странно.

— Что это на вас такое надето, сударыня? — набросился Элиазар на невесту. — Только жалкие, ничтожные людишки выбирают черный цвет для свадебного наряда — потом для траура пригодится. Неужто и вы такая же скупердяйка?

— Сударь, я пришла сюда по требованию брата, — замогильным голосом ответила Петра, — и не думайте, что, оказавшись рядом на полотне, мы соединимся и в жизни. От помолвки до свадьбы далеко, и от первого кольца до второго — ничуть не ближе!

— Ваше платье никуда не годится, сейчас же переоденьтесь!

— Увы, сударь, не во что. Вы же сами разорвали единственное платье, какое у меня было, в день нашего визита к бургомистру. Неужто вы позабыли об этом?

Элиазар, самолюбие которого уязвили черные одежды, потребовал немедленно их украсить — неважно чем. В сундуках, где художница держала разные уборы, предназначенные для моделей, обнаружились целые груды фальшивых камней. Петра — под сильным давлением Элиазара — выбирала усыпанные «алмазами» серьги, ожерелья и браслеты, служанки все это постепенно на нее навешивали, а когда дело было сделано, младший Берестейн еще и силком надвинул на ее негнущиеся пальцы несколько снятых с себя колец. Девушка промолчала, зато все, кто находился в мастерской, увидев такое, не слишком нежное, обхождение жениха с невестой, изумились до невозможности. Правда, жених этого крайнего изумления не заметил.

— Вот так-то лучше… — проговорил он, отступив на шаг, чтобы полюбоваться плодами своих стараний. — Теперь вы уже не напоминаете жену пастора!

— А разве такое вам не по вкусу? Вы ведь сами едва не стали пастором!

— Хватит, Петра, перестаньте дерзить! — взорвался жених, резко захлопнув веер, за которым девушка прятала улыбку.

— Сударыня, сударь, не угодно ли вам начать позировать? — вмешалась Юдифь Лейстер. И повела за собой чету к помосту на колесиках, закрепленному сейчас в самом светлом углу комнаты.