Тоска

Потом без спроса завела старый рыгающий граммофон. Играли гармонисты русские песни. А она глухо подпевала им, зажевывая в горле слова:

Ростов-город мы прославим,

На Садовой дом поставим...

Карманщики, чики-чики,

Бубенчики, чики-чики,

Московские трепачи.

После длинно улыбалась мне белыми, собачьими глазами, рассказывая о замужней жизни, о папеньке, а я ничего не понял, я думал, как бы скорей уйти мне - повежливее - от этого невнятного и тягучего, как отрава, разговора.

И когда ушел, затих мышью у лампы, у книжек, и долго-долго просидел пока, отвернув занавеску, не увидел мерцающих игл на верхушке моей сосны. Значит - пора спать. Я разделся. Лампа еще горела. Лег, звякнув пружинами, и на минуту задумался о моем мальчике. Вдруг шаркнуло что-то и, зашуршав, остановилось на моем пороге... Афимья - в длинной суровой рубахе, пальцами прикрыв глаза, как козырьком... Помедлила тяжело - и перешагнула резко через порог.

Так - рассказывали мне на охоте - когда ломит медведица сквозь облаву, обрывая линию облавы, веревку с красными флажками. Чего никогда не сделает ни один зверь - ни волк, ни рысь, ни лиса.

И, подобрав мое одеяло, села на кровать.

– Ну, слушай, я пришла, будь что будет...

У меня похолодело в груди, не знаю - что было и почему... Я покраснел и крикнул ей:

– Убирайтесь отсюда вон, сейчас!

Она встала, схватилась за грудь, и половицы скрипнули от ее шагов.

Утром, как ни в чем не бывало, Афимья бухтила в корыте месиво для скота. И я столкнулся с нею в сенях. И улыбнулся почему-то, и она улыбнулась, и рассказала все просто, не стесняясь, будто говорит в скотнике со своими зверьми:

– Припадошное это... Очень хочу понести дите, и тоска мене так грызет, так гложет мене тоска, не могу, жуга мнет сердце, не помню, как решилася... пущай бы Иван Степаныч выгнал, пущай все...

Тут я понял ее тоску, и то, чего не смог дать ей муж. И понял прошлую ночь.

Сегодня новые сутки, по-старому разделенные на звериные сроки: утро, полдень и ночь.

Мне надо было бы обнять и поцеловать эту женщину, захотевшую стать матерью... но я сам не знаю, чего застыдился, и из сеней вышел в лес...

А может быть, я понял все превратно, как часто со мною бывает. Я многого не понимаю ни в этой жизни, ни в этом тоскливом сосновом лесу.

1924