Тот кто знает (Книга 1, 2)

– Нет. Ты все это выдумал и сам в это поверил. И перестань на меня орать.

Женька молча разглядывал его, хищный блеск в глазах постепенно угасал, напряжение уходило из тонких поджатых губ. Постепенно выражение ненависти сменилось миной высокомерного презрения. Такую мину Игорю приходилось видеть на лицах «братков», даже в кабинете следователя изъясняющихся при помощи «распальцовки».

– Ладно, пусть я это выдумал. Думай так, если тебе так легче. Но имей в виду: даже если я это выдумал, я в это все равно верю. Слышишь, Мащенко? Я в это верю. Я твердо верю в то, что из-за твоей трусости мы с Генкой попали на войну. Генка погиб, я обезножел. И виноват в этом ты. И не имеет значения, правда это или нет. Значение имеет только то, что я именно так и думаю. Я в это верю. Ты виноват вот в этом, – он ткнул пальцем в стоящую на столе фотографию улыбающегося веселого Генки Потоцкого, – и вот в этом, – Женька хлопнул обеими руками по культям в подвернутых брючинах.

Игорь подавил в себе порыв начать объясняться с Жекой, снова говорить ему о том, как, вернувшись тогда после экзаменов в Москву, он понял, что не хочет быть летчиком, а хочет быть юристом. Что вся его последующая жизнь доказала правильность этого выбора, он любит свою профессию, а профессия любит его. Что никуда он не соскакивал и экзамен специально не заваливал, просто так получилось. Слова были готовы, сложены в убедительные красивые фразы, отточенные многократными и многолетними мысленными повторениями. Но он ничего не стал говорить. Все бессмысленно. Во-первых, Женька пьян и все равно ничего не поймет и не услышит. А во-вторых, он прав, и никакие слова этого не смогут опровергнуть.

– Давай еще выпьем, – предложил Игорь. – Ты говорил, у тебя где-то бутылка есть.

– Давай, – охотно подхватил Замятин.

Он ловко подкатился к шкафу, достал непочатую бутылку водки, открыл, разлил по рюмкам. Горлышко бутылки дробно позвякивало о стеклянный край рюмки, от выпитого в течение дня Жекины руки все-таки утратили уверенность.

– Давай за дружбу выпьем, – миролюбиво предложил Женька. – Было нас трое, Генки больше нет, но мы-то с тобой остались, Игореха. И что бы там ни было, что бы я о тебе ни думал, ты – мой друг, а я – твой. И мы будем друг другу помогать и друг друга поддерживать. Верно?

Игорь молча кивнул, чокнулся с Женькой, выпил. Все сказано четко и недвусмысленно. Женька видит в нем виновника всех своих бед и считает, что за это имеет право требовать от Игоря помощи, когда его криминальная деятельность даст осечку. Не зря он сегодня затеял этот разговор, ох, не зря! Ведь мог бы и раньше все это сказать, а не говорил, молчал. Потому что раньше он не очень-то нуждался в Игоре. Человек, который появляется четыре раза в год на пару часов, может вообще не появляться, никакой разницы. А теперь следователь Мащенко стал ему нужен. На всякий случай, мало ли что. И для этого Игоря нужно держать на коротком поводке. Женька уже понемногу его использует, то из милиции кого-то вытащить, то насчет следователя, ведущего конкретное уголовное дело, разузнать. А впереди Игоря наверняка ждут и более серьезные просьбы. Правда, после сегодняшнего объяснения их правильнее было бы называть требованиями, а не просьбами. И никуда он от Женьки не денется, будет продолжать навещать его и просьбы будет выполнять. Нельзя обидеться и исчезнуть, ибо это означало бы признать Женькину правоту. А Игорь ее признавать не собирался, потому что не представлял себе, как дальше жить с этой правдой.

Домой он вернулся мрачнее тучи. В прихожую из гостиной доносились оживленные голоса – родители и жена, как обычно, болтают за вечерним чаепитием. Видеть никого не хотелось и разговаривать не хотелось, хотелось одного – забраться в постель и закрыть глаза. Игорь, стараясь не шуметь, проскользнул в комнату, которую занимал вместе с Ириной, быстро разделся, но лечь не успел. Ирка услышала, как он пришел, и, не дождавшись появления мужа в гостиной, пришла сама.

– Устал? – сочувственно спросила она, усаживаясь рядом с ним на разостланную к ночи постель.

– Устал.

– И много выпил?

– Я был у Женьки…

– Я понимаю. Игоречек, может быть, я лезу не в свое дело, но мне показалось, что эти походы к Жене тебя тяготят. Ты за несколько дней до этого начинаешь мрачнеть и злиться, а возвращаешься вообще невменяемым.

– С чего ты взяла? Глупости это.

– Это не глупости, Игоречек, это правда. Я же вижу. Зачем ты продолжаешь делать то, что тебе так неприятно? Из жалости к безногому калеке?

– А хотя бы и так! Тебе-то что? – грубо отозвался он, не в силах справиться со своим настроением.

– Я за тебя переживаю. Не могу видеть, как ты мучаешься. Может быть, тебе нужно по-другому к этому относиться, тогда тебе станет намного легче, и настроение не будет портиться. Наверное, этот твой Женя жутко неприятный тип, раз тебе так не хочется к нему ходить. Поэтому ты и злишься. А ты не думай об этом, ты думай только о том, что он – несчастный человек, потерявший на войне обе ноги, что у него совсем нет радостей в жизни, кроме редких встреч со старыми друзьями, и каждый твой приход делает его счастливым. Это – как подарки дарить, так же радостно и приятно. Ты, когда идешь к нему, думай о том, что собираешься сделать человеку подарок, который его обрадует. Вот увидишь, тогда и настроение будет совсем другим, и возвращаться будешь веселым.

– Ты еще будешь меня учить! – вспыхнул Игорь. – Ничего не знаешь, а лезешь со своими глупыми советами! Что ты вообще понимаешь? Что ты знаешь о наших отношениях? Иди пей чай с предками, вы же там мировые проблемы обсуждаете, вот и обсуждайте. А меня оставь в покое. Я устал и хочу спать.

Ира послушно поднялась и пошла к двери.

– Спокойной ночи.

Уже через несколько минут Игорь испытал некоторое раскаяние. И чего он на Ирку вызверился? Она-то в чем виновата? Сидела рядом с ним такая тихая, добрая, такая нежная и красивая, гладила его по руке, давала советы, ну пусть глупые, но ведь искренние, от всей души. Да и советы-то не такие уж глупые, если вдуматься, просто для их с Женькой случая неподходящие, а так жена ведь все правильно говорила. Теперь вот, наверное, обиделась, надуется, родителям пожалуется… Хотя нет. Не тот Ирка человек, чтобы предкам жаловаться. Она вообще никогда не жалуется, характер такой. И не обидчивая, это тоже надо признать. Не то что Вера. Той слово не так скажешь, голос повысишь или просто тон ей не понравится – и уже слезы, обиды, долгое молчание. Могла так надуться, что по нескольку дней с Игорем не разговаривала. Мать тогда сильно переживала, все пыталась их помирить, да не тут-то было, у Веры гордости и самолюбия выше головы, даже непонятно, как это вмещается в таком маленьком тельце. А Ирка совсем другая, они уже три года знакомы, без малого два года женаты – и ничего не происходит такого, что в изобилии присутствовало в его супружеской жизни с первой женой. Ни ссор, ни конфликтов. А ведь Игорь ведет себя со второй женой точно так же, как с Верой, хамит, грубит, настроение не прячет – не считает нужным напрягаться. Ирка все терпит. Неужели она так сильно его любит, что готова мириться со всеми отрицательными сторонами его характера? Ну надо же…

С этим приятным недоумением, вытеснившим на время тяжелый осадок от встречи с Замятиным, Игорь и уснул.

Наталья

Глубоко вдохнув, Наташа вобрала в легкие побольше воздуха. Она редко бывала за городом, с тех пор как сыновья всерьез занялись спортом, регулярные поездки на дачу к Левиным-Гольдманам пришлось отменить, у мальчиков совсем не было свободных выходных дней. Когда Наташа была маленькой, еще не было садовых участков и шести соток, а проблемы дачи всегда и всюду обсуждались только в контексте «чтобы было, где детям подышать воздухом». Она и выросла в убеждении, что ездить за город нужно только ради детей, искренне не понимала Анну Моисеевну, обожавшую дачную жизнь, и постоянно отказывалась от Инкиных приглашений провести хотя бы один выходной день на природе. Ну как это так: она будет отдыхать на свежем воздухе, когда мальчики на тренировке или сидят за уроками, а дома столько дел… В тех редких случаях, когда Инне удавалось настоять на своем и вытащить подругу на дачу, Наташа получала истинное удовольствие и не понимала сама себя – ну почему она так редко приезжает? Однако по возвращении в Москву радость от вкусного чистого воздуха, покоя и тишины быстро забывалась, и следующая вылазка за город снова требовала долгих терпеливых уговоров со стороны Инны и Гриши.

– Кайфуешь? – лукаво подмигнула идущая рядом Инна. – А как сопротивлялась, как сопротивлялась! Небось всю ночь у плиты стояла, готовила еду своей ораве на целый день в двойном размере, чтобы, не дай бог, никто не оголодал, пока ты три часа воздухом подышишь. Разбаловала ты их, Натуля, вот что я тебе скажу. Не приведи господь, заболеешь или в командировку длительную уедешь, они там без тебя плесенью покроются и умрут от истощения. В твоем коллективе, по-моему, только Бэлла Львовна умеет жить самостоятельно, а все остальные привыкли за твою спину прятаться.

– Инка, и ты туда же, – простонала Наташа. – Замолчи немедленно, иначе я тебя укушу. Хватит мне того цирка, который Ирка устроила, уж ты, пожалуйста, не добавляй.

С памятного воскресного обеда прошло два месяца, уже заканчивался ноябрь, воздух был сырым и холодным, но все равно вкусным, наполненным запахами догнивающих листьев, подмерзлой земли и раннего снега. Они приехали втроем – Инна, Григорий и Наташа. Дочь Инны и Гриши красавица Юленька уже активно бегала на свидания и к поездкам родителей на дачу давно потеряла интерес. Зато Анна Моисеевна со своими двумя овчарками жила здесь с апреля и перебиралась в город только ближе к зиме. Собственно, одной из целей сегодняшней поездки как раз и было помочь пожилой женщине собрать и уложить вещи к приезду Инкиного отца Бориса Моисеевича, который должен был появиться к вечеру, чтобы увезти сестру. В одной Гришиной машине четверо взрослых с багажом и двумя крупными собаками никак не помещались.