Тот кто знает (Книга 1, 2)

* * *

В плацкартном вагоне Игорь ехал впервые в жизни, раньше он путешествовал на поезде только в купе, если ехал с обоими родителями, или даже в спальном вагоне, когда ездил с мамой или с отцом в Ленинград. Дожив до семнадцати лет, он даже не представлял себе, что бывает и так: пятьдесят четыре человека, в прямом смысле слова сидящих и лежащих друг у друга на головах, переодевающихся, едящих, пьющих водку и играющих в карты на глазах у всех, потому что в плацкартном вагоне нет дверей. И полки какие-то короткие, у него ноги не помещаются. «Бедняга Жека, – с сочувствием думал Игорь о своем долговязом друге, – ему, наверное, еще тяжелее». Но самым неприятным для Игоря Мащенко была именно эта открытость всеобщему обозрению и невозможность уединиться. С самого рождения он жил в отдельной квартире, и у него всегда была своя комната, где можно было заниматься своими делами и оставлять сначала игрушки, потом книги и тетрадки так, как ему удобно, и точно знать, что никто их не возьмет и не переложит в другое место, не спрячет и не заберет. Конечно, был и опыт совместной с десятком мальчишек жизни в пионерских лагерях, но это было давно, когда Игорь был еще маленьким и не так остро ощущал потребность в том, чтобы побыть одному, иметь собственный ареал обитания, никем не нарушаемый. Чем старше он становился, тем острее проступало в нем странное чувство ненависти к каждому, кто прикасался к его личным вещам. Он морщился, как от зубной боли, когда сосед по парте брал его ластик.

Игорь поступил так, как советовал Генка, – до последнего дня ничего не говорил родителям и днем, когда отец и мама были на работе, за несколько часов до отхода поезда умчался на вокзал, оставив дома большое и подробное письмо, в котором изложил веские, как ему казалось, аргументы, объясняющие, почему и куда он уезжает, что он твердо решил стать летчиком, что в большегрузных автомобилях он разочаровался, просил родителей не беспокоиться и обещал, что с ним все будет в порядке. Однако теперь, на середине пути, он вдруг решил, что надо бы дать телеграмму. Пусть мама с папой знают, что пока с ним ничего плохого не случилось и он находится в дороге.

Поезд начал притормаживать возле большой станции, и Игорь спрыгнул со своей боковой полки и направился к выходу из вагона. На нижней полке под ним спал Женя Замятин, а на следующей боковой полке, расположенной вдоль прохода, сидел, уткнувшись в книгу, Генка Потоцкий. «Путешествие дилетантов» Булата Окуджавы – самое модное чтение семьдесят девятого года.

– Ты куда? – поднял голову Генка, когда Игорь протискивался мимо него.

– Хочу выйти, телеграмму дать. Все-таки они беспокоятся.

– Не суетись, – поморщился Генка. – Записку ты им оставил, так что все тип-топ.

– Тебе хорошо говорить, твои предки тебя и так отпустили.

– Ладно, тогда пивка принеси, на вокзале дешевле, чем в вагоне-ресторане.

Поезд стоял двадцать минут, и Игорю хватило времени не только на телеграмму и на покупку шести бутылок «Жигулевского», но и на то, чтобы немного прогуляться по платформе и подышать воздухом. В вагоне было душно и жарко, и невозможность принять душ и надеть чистую белую футболку угнетала его. Не в том дело, что переодеться не во что, в рюкзаке у Игоря лежат еще две белые футболки, но в вагоне такая грязь, словно здесь не делали уборку лет двадцать, сажа залетает из всех щелей, оседает на коже, волосах и одежде, и если переодеваться, то к концу поездки у него не останется ни одной чистой вещи, в которой можно явиться в приемную комиссию.

Вернувшись в вагон, Игорь с особой остротой ощутил все многообразие раздражающих его неприятных запахов, заполнивших вагон: пот, лук с чесноком, перегар, мокрые, пропитанные мочой пеленки, которые негде постирать и некуда спрятать, – в их вагоне ехали две семьи с грудными младенцами. Подошел к Генке, поставил на столик пиво и уселся напротив.

– Скоро дочитаешь? – спросил Игорь, кивком головы указывая на книгу.

– Уже немножко осталось, часа на два.

– Я следующий.

– И единственный, – усмехнулся Генка. – Жека все равно читать не будет. Ты же знаешь, какой он упертый, месяцами ничего не делает, потом наваливается со всей мощью своего буйного интеллекта и наверстывает упущенное. Как проснется – снова начнет физику учить.

– Удивительно, как он может спать в такой обстановке, да еще днем, когда все разговаривают и ходят туда-сюда. Я, например, даже ночью заснуть не могу.

– Ну, сравнил. – Генка захлопнул книгу, предварительно засунув в нее закладку, и сладко потянулся. Потом ловко открыл бутылку при помощи специальной скобки, прикрепленной под столиком, и сделал несколько больших глотков прямо из горлышка. – Жека у нас из многодетной семьи, ты же был у него дома, видел, в каких условиях он вырос. Так что ему не привыкать.

– А ты? – спросил Игорь, внимательно глядя на друга. – Ты же не из многодетной семьи, и жилье у вас всегда было хорошее.

– А что я? – беспечно пожал плечами Генка и залпом допил бутылку. – Ох, хорошо пошло! Я, Игореха, умею ко всему относиться легко и ни на что не обращать внимания. И потом, у меня есть цель, и для ее достижения я готов на жертвы.

– На любые? – недоверчиво уточнил Игорь.

– Почти. Вот ты видишь мои джинсы?

Он выразительно потер ладонью штанину фирменных джинсов «Ливайс», ухватил большим и указательным пальцами край материи и подергал.

– Ну, вижу. И что дальше?

– Знаешь, где я их взял?

– Знаю, конечно, мы же вместе были, когда ты их покупал. У фарцовщиков на Беговой, возле комиссионки.

– И сколько я за них заплатил, помнишь, нет?

– Кажется, сто шестьдесят рублей. Я еще тогда удивлялся, откуда у тебя такие деньги.

– Сто шестьдесят пять, – поправил его Гена. – Я их целый год копил. Предки на обед и на всякую мелочь три рубля в неделю выдавали, а я их складывал. В школе не обедал, в кино с вами не ходил. Заметил, нет?

А ведь и в самом деле, за весь десятый класс Генка Потоцкий ни разу не ходил с Игорем и Жекой в кино, придумывая различные отговорки: то родители просили куда-то съездить и что-то сделать, то свидание с девушкой назначено, то настроения нет. И не заглядывал в школьный буфет.

– Но этого на джинсы явно не хватило бы, – заметил Игорь, в душе упрекнув себя за невнимательность.

– Само собой, – кивнул Генка. – На этой экономии я только стольник сцыганил.

– А остальное откуда?

– От верблюда. У предков вместо подарков наличными брал. Что тебе, сынок, на Новый год подарить? Двадцать рублей. А на день рождения? Двадцать рублей. А на окончание школы? Двадцать пять, я теперь взрослый, у меня потребности возрастают.

– И давали? – изумился Игорь.

– Куда они денутся. Им проще деньгами дать, чтобы я сам ими распорядился, чем бегать, высунув язык, и доставать то, что я попрошу. Вот у меня и набралось ровно сто шестьдесят пять рублей ноль-ноль копеек. Я вообще-то «рэнглеры» хотел, но за них просили сто восемьдесят.

– Не понимаю я тебя. Зачем все эти трудности? Сказал бы своим предкам, что хочешь на день рождения джинсы, они бы тебе сами на блюдечке принесли.

– О! – Генка назидательным жестом поднял палец. – Вот тут мы подходим к самому главному. Я не хочу, чтобы мои предки доставали мне джинсы, пользуясь своими связями и всякими закрытыми магазинами типа «Березки». Я не хочу, чтобы они говорили: «Ты еще никто, ты даже джинсы сам себе купить не можешь. Все, что у тебя есть, ты имеешь благодаря тому, что твой папа – Потоцкий». Знаешь, сколько раз за свою жизнь я это слышал? Поэтому я твердо решил, что стану космонавтом. В крайнем случае – знаменитым летчиком-испытателем. Чтобы про меня никто не мог сказать, что я – сын того самого Потоцкого. Я хочу, чтобы про моего отца говорили, что он – отец того самого Геннадия Потоцкого. Понял, нет?