Тот самый остров
Шрифт:
Конечно, они пробовали открыть эти двери. Сто раз пробовали. Однако ничего не вышло: двери очень прочные, и даже базука их не берёт. Там есть ещё вентиляционные шахты. Года три назад один разбойник из любопытства полез посмотреть, что там — и в итоге получили труп на верёвке. Он сперва завопил, как резаный, потом его вытащили, глядят — а он и в самом деле резаный, обо что-то живот распорол, все кишки наружу и вывалились…
А ещё я его про слуховые галлюцинации спросил. Ну, когда слышишь то, чего нет. Оказалось, что не только слуховые, но и зрительные. И даже очень часто. Руслан задумчиво смотрел вперёд и вспоминал:
— У меня вот однажды было, как наяву: идёт волосатый бородатый мужик, в тряпки одетый, глаза безумные, сопит... под нос бормочет что-то, в руках слиток золота несёт. И пиратов видели настоящих — с саблями, с ружьями старинными, в треугольных шляпах. Они то
Ещё бы, хмыкнул я про себя, ведь натуральная чертовщина… а Руслан продолжал:
— И как тут слугой шайтана не стать? Только выпивкой и спасались. За наркотики у нас сразу стреляли, без разговоров, а пить разрешали сколько влезет, хотя, по-моему, разницы никакой. Ай, не по мне всё это. Ну, ничего. Теперь документы справил, полечу в Джорджию, границу перейду, паспорт российский куплю и стану жить, как все.
Я сначала с удивлением подумал — если в Штаты собирается, в Джорджию, то при чём тут российский паспорт? И лишь потом до меня дошло, что он имеет в виду Грузию, которая на Кавказе.
Руслану между тем захотелось выговориться. Он рассказывал про свою землю, какая она красивая, да только пожгли там всё, порушили. И русская армия, и они же сами. Сказал, что никто там ни за какого Аллаха не воевал — ну, разве что поначалу. А потом только за деньги, неизвестно чьи. Русские солдаты — так и вообще непонятно за что. И ещё добавил, что русские их не любят. Разные они с ними. Мол, и те хорошие, и те — но разные. Дед Руслана, по его словам, в ту войну три германских танка гранатами сжёг, вынес на себе из боя командира полка, был тяжело ранен… Ему обещали дать звезду Героя — это что-то вроде французского Ордена Почётного Легиона, да? И вот семья ждала три года, а вместо этого их выселили куда-то в холодную Сибирь, на чужую землю. Теперь в Чечне свистят пули, а народ — не то партизаны, не то бандиты, смотря с какой стороны посмотреть, да и то не разберёшь...
И Руслан надолго замолчал. Я не стал лезть к нему в душу. Раскурил трубку, предложил ему, но он отказался и просто сидел на банке, глядя в во влажную океанскую ночь.
А я держал курс и размышлял — вот почему так? Нам, англичанам, французы — старые враги, столько веков воевали, но ведь умеем жить дружно. Если захотим. Вон, взять хотя бы меня и Мэг...
Мы шли в кромешную темноту, и наши паруса, слегка похлопывая в упругих струях тёплого ветра, подбадривали нас.
~ 15 ~
F"UNFZEHN
…Дописываю вечером, по часам 20.00. До сих пор не могу прийти в себя – во-первых, после вчерашнего, во-вторых, после сегодняшнего. На обратном пути я долго сидел на могиле Герхарда и плакал. Мне было жалко себя, жалко тех, с кем я столько пережил на борту U-925, жалко Гретхен и не знаю кого ещё. Мне было очень плохо. Что-то в этом мире не так. Ведь мы же люди! Или нет?
Было ещё светло; я добрался до дальнего подножия северного холма довольно быстро и без приключений. Туда ведёт не бетонная дорога, а как бы широкая и хорошо натоптанная тропа. Там и в самом деле ничего интересного и захватывающего, никакой романтики. Нет. Там просто ужас. Там три линии хлипких дощатых бараков, вокруг них два ряда колючей проволоки и низкие вышки для часовых, с пулемётами и прожекторами. На вышках не было никого, из угрюмых бараков не доносилось ни звука. Но я даже не дошёл до них. То, что я увидел слева от дороги, заставило меня остолбенеть.
Там яма, огромная-преогромная яма, полная мертвецов. Скелеты, полуразложившиеся трупы и люди, застреленные всего несколько дней назад, одетые в тряпки и совсем голые — все они свалены в яму кучей. Их там сотни, а может, и больше тысячи. И поодаль — восемь столбов с перекладинами. Там на верёвках ещё что-то висело – то, что когда-то было людьми...
И невыразимая вонь. Душная упругая волна тёплой вони. Комендант говорил, что здесь нет хищников. Верно. Зато есть хищные птицы. Их не видно в других частях острова, ведь им там
просто нечего делать! А здесь у них стол. Их тут много. Очень много! И они даже головы ко мне не повернули, они были заняты неимоверной грудой протухлого человеческого мяса. Я зажал нос, повернулся и побежал назад, что было сил, но метров через сто упал, и меня вывернуло.Да будь он проклят, этот остров! Проклят во веки веков!!!
Уже глубокая ночь, я сильно пьян. Я не могу уснуть. Я пишу, лежа у костра. У меня голова пухнет от жутких мыслей и видений. Я буду писать, пока не выключусь.
Кто же мы на белом свете? Экипаж... Полсотни вчерашних мальчишек из «Гитлерюгенда», ну просто сопляков, которые, в сущности, ничего собой не представляют без твёрдой руки таких, как Змей и Фогель... или же нет? А Герхард? А Дривер, Штанцель? Мы подводники Рейха, серые волки, оплот германского духа [далее целая строчка жирно зачёркнута] победа и самопожертвование во имя во имя чего? Герои? Или в самом деле стадо, которое можно заставить делать что угодно? А был бы вместо Змея какой-нибудь Дитц? А вся Германия и её фюрер [фраза не закончена] Но, в конечном итоге — какова всё-таки цель Змея? Какой-то остров с сокровищами, весь мир до Антарктиды (о, мой Бог!), а что потом? И ради чего? Неужели его задача такая же [фраза не закончена] ведь он офицер Кригсмарине, но просто не любит марать руки? Да, мы военные моряки, нам положено топить корабли, но на кораблях-то ведь тоже люди [далее два слова жирно зачёркнуты], почему я не думал об этом раньше? Зачем Бог сделал человека таким, что он всегда прозревает слишком поздно? А кто-то и вообще не прозревает... я не хочу быть похожим на этих эсэсманнов. Но я, Гейнц Биндач [зачёркнутое слово], мы все тут, на этом страшном острове. И что же дальше??? Я люблю тебя, Океан. Я ненавижу войну. Я больше не хочу воевать. И я скажу об этом Змею. Решено. Меня расстреляют. Он обязан меня расстрелять. Пусть. Плевать [далее около десяти слов неразборчиво]
FIFTEEN
За ночь мы отмахали пятнадцать миль на зюйд, повернули на ост и прошли ещё тридцать пять. Выходило, что сейчас мы действительно находимся в ста семидесяти милях к ост-зюйд-осту от Гренадин. Поразмыслив немного, мы решили пройти ещё миль пятнадцать-двадцать на ост, а потом ворочать влево на норд, и так ещё миль двадцать, и дальше прямиком на Барбадос. Если пираты не совсем дураки, то они должны будут заниматься поисками не Руслана, а тихоходной парусной яхты, поймать которую куда как проще. Маленький катерок типа «Текилы» имеет чрезвычайно мало шансов добраться до Барбадоса из-за слишком малого запаса топлива, а в первую очередь — по причине неопытности «капитана», да ещё при возможном ухудшении погоды. На месте Жана-Люка я бы тут же решил, что Акбар на прыгающей по волнам «Текиле» всё равно обречён, океан неминуемо убьёт его — а это значит, что не стоит тратить на него драгоценное время и топливо. Поэтому пираты непременно пойдут в сторону Тобаго, то есть на зюйд-вест.
Скажите, мы всё рассчитали правильно? Вот-вот. Но только логика Жана-Люка по кличке Кулак работала в совершенно непостижимом для меня направлении.
Часов в десять утра, когда мы не только позавтракали, но и сделали на палубе мокрую приборку, меня громко позвала наверх Мэг. Голос у неё был просто упавший:
— Си-Джей, за нами погоня…
Я посмотрел за корму, потом взял бинокль и обмер. Догоняя нас, по океанским волнам скакала «Золотая лань». При разнице в ходе около пятнадцати или двадцати узлов они настигнут нас меньше, чем в полчаса. Морской бой, которого так хотелось избежать, был неминуем.
Руслан, который тоже вышел наверх, не выглядел испуганным. Сказал, что будем отбиваться. Не совсем понятный оптимизм, но он тут же пояснил:
— Одна пуля в топливную систему — и йок. Остановятся. А разве дырка в парусе остановит вашу яхту? К тому же она у вас стальная, а там пластик. Пусть стреляют.
Я вслух подумал про базуку, но Руслан показал на волны: мол, качка, не попадут.
И полез в салон за оружием. Нам ничего не оставалось, кроме как принять бой. Выбора не было. А дальше — либо с нами будет то, что страшно даже представить, либо… либо случится чудо. Третьего не дано: у нас два автомата с четырьмя магазинами (причём один из них не полон), примерно сорок патронов к винтовке и два револьвера, чтобы застрелиться и не даться живыми.