Тот самый снег

Я уже поняла, что к классу «А» он отнес тех женщин, с которыми хоть раз в жизни занимался сексом. Но ни со второй «Юлей» – то есть с грудастой Валей – ни с Галей, ни с нашей старостой Светкой он не только не занимался сексом, но и вообще не проявлял к ним никаких признаков мужского внимания. А Татьяну он просто щупал, я однажды подсмотрела это в передней нашей съемной квартиры, куда та регулярно приходила по вечерам выпить водки и спеть несколько песен: у нее были такие груди-мячики, что только дурак мог отказаться от проверки их на упругость – это я знала абсолютно точно, обсудив все с нею уже на той сессии, когда Виктора Васильевича с нами больше не было. Значит, старосту Наташу он тоже не имел всерьез, а только щупал в разных местах. Причем не раздевая, в отличие от своей бывшей студентки: у математика классы наверняка строились по убыванию степени…

Поняв это, я невольно улыбнулась. Как ни странно, увидев упоминание еще о каких-то женщинах из нашей академии, «прошедших через него», я ощутила запоздавший на двадцать лет укол ревности. Ведь все-таки эта хамоватая Наташа существовала в его жизни параллельно со мной…

«Незадолго до экзамена староста Света после лекции решительно отвела меня в сторону. Узнав таксу, она осталась довольна, но прежде чем я отошел, сделала мне предложение. Догадавшись, что я плохо питаюсь (в столовой, находящейся рядом с академией, кормили перемолотым и плохо прожаренным дерьмом, и на самом деле я питался в основном водкой), она предложила по вечерам заходить к ним ужинать, поскольку у них были кое-какие припасы. Разумеется. я согласился и, не дожидаясь даже намека на вопрос, ответил, что компания, в которой я буду ужинать, получит свои отметки просто так.

И я стал регулярно ходить ужинать к хлебницам. Понимая, что не имею права объедать девчонок, дав каждой сэкономить всего по 100 рублей, я стал приносить спиртное. И так наша маленькая компания устоялась.»

Я вспомнила, как все бывало. Виктор Васильевич в самом деле уже в самую первую сессию стал душой нашей девчоночьей компании. Высокого роста, хоть и слегка сутулый и вовсе не спортивный на вид, он всегда носил белую рубашку с галстуком, был коротко стрижен и гладко выбрит. Из разговоров мы узнали, что помимо математического университета он имеет второе образование – какой-то институт литературы в Москве. Что он лет десять служил внештатным корреспондентом при вечерней газете его города, областного центра. Что не помешало ему, уже вернувшемуся из Ленинграда кандидатом математических наук, еще и заработать ученое звание «доцента». Виктор Васильевич был очень интересным человеком, я таких и не встречала в доинститутской жизни. Он мог говорить на любую тему, а по вечерам в нашей комнате за столом пел. Причем, что самое любопытное, в разговоре он слегка картавил, объясняя это своим «полудворянским» происхождением – а пел чисто и ясно. Голос его был так звучен и приятен, что порой он вставал из-за стола, выпивал рюмку водки и, раскинув руки, как Шаляпин, пел что-нибудь такое, от чего у меня бегали мурашки по позвоночнику…

Истинный бог, стоило приехать учиться в эту гадкую Московскую академию лишь для того, чтобы встретить на своем жизненном пути такого замечательного во всех отношениях человека. Пусть эти встречи и ограничились у нас двумя моими сессиями…

«Юле было лет 25, она уже имела мужа и ребенка. Роста она была среднего, достаточно стройная. У нее были ярко-зеленые очень злые глаза, весьма характерные для татарок нашего региона, практически отсутствующие мешочки грудей (что всегда наблюдается у 20-30 летних только что откормивших женщин, когда молочная железа ужа изуродована кормлением, система связок Купера уже разрушена, а жировое окружение, которое по сути и составляет объем молочной железы, еще не наросло). Единственно потрясающим элементом ее тела были ноги.

Причем, как ни смешно, ноги Юли я впервые оценил не в натуре, а… на фотографии. Кончался ХХ век, о цифровых фотоаппаратах еще никто и не мечтал, но все женщины любили фотографироваться. И эти не были исключением.

Каждая привезла альбом, где можно было увидеть их самих, сопливых детей, дебилообразных мужей, всяческих родственников и подруг – неплохих, видимо, людей, но с лицами, тронутыми печатью вырождения и идиотии, что всегда бывает в периферийных городах

И вот когда в первый мой визит – мы тогда еще сидели на кухне, а потом стали накрывать большой стол в комнате, где можно было разложить все, поставить несколько бутылок и, удобно сидя на диванах и кушетках, петь песни до глубокой ночи, благо хозяйка была глухой… – когда в первый мой визит я из вежливости, из чистой вежливости взял пролистать альбом Юли и увидел ее ноги в черных колготках, то понял, что пропал.

Пропал насмерть и необратимо.

И что умру, если не заполучу эту женщину. Нечто подобное я уже испытывал, когда-то впервые увидев свою очень молодую и очень привередливую любовницу Элеонору (А9), но тогда мною овладело какое-то помутнение, поскольку Элеонора (А9) – если называть вещи своими именами – была просто тощей. А ноги Юли казались – не боюсь повторять это слово вновь и вновь – самим совершенством.

Причем в реальности все сидели вплотную к кухонному столу и ни чьих отдельных ног я нихера не видел.

Но на меня напало какое-то наваждение.»

Наверное, это в самом деле было наваждение, – подумала я, невольно поддернув юбку и выставив перед собой правую ногу.

Ничего особенного в моих ногах никогда не было; точнее – они были не хуже. но и не лучше, чем ноги окружающих меня женщин. Правда, и сейчас они сохранили относительную стройность, и я даже не страдала – в отличие от большинства своих сверстниц – отвратительной «зоной галифе», несмотря на сидячую работу. Правда, из-за этой самой сидячей работы мне уже лет пять как приходилось носить специальные компрессионные колготки, без которых к вечеру мои ноги отекали, принося некоторые неудобства. Но все это в общем было ерундой, ноги мои сейчас казались красивыми, а в молодости были в общем средними.

Конец ознакомительного фрагмента.