Товарищ анна (повесть, рассказы)

Весь февраль Валька проработал в своем магазине, втайне от Анны. Они встречались по выходным, если Валька был свободен, шли к ней домой, ужинали, потом Анна рассказывала свои новости. Жажда деятельности, привезенная из Ульяновска, не оставляла ее, она стала работать в каком-то благотворительным фонде, это давало ей не так много денег, зато приносило чувство нужности людям. С рвением неофита она бралась помогать сама всем, кому могла, ходила убираться в квартиры брошенных стариков, отмывала запущенных детей в семьях алкоголиков, ходила по квартирам и собирала ненужную одежду, игрушки в фонд детских домов. Она погружалась в мрачные, смрадные глубины нищеты и людского несчастья с каким-то остервенением. «Хоть так им помочь, хоть так, зато нагляжусь, зато знаешь какая во мне злость зреет против этого беспредела! Знаешь, сколько сил, желания, воли к борьбе!» Она снова говорила пламенно, а Валька слушал и молчал, молча доставал из пакетов продукты, забивал ими холодильник, молча делал ей небольшие подарки. Она, всегда рассеянная в быту, принимала все это как должное, не обращая особого внимания, не спрашивая, откуда у него деньги, даже будто не всегда замечая, что продукты на ужин принес именно он. А Валька так же молча продвигался к смутно маячащей перед ним мечте о собственном, личном, семейном счастье.

В марте Анна стала звать его снова в какую-то группу, но в какую — Валька не разобрался. «Я там такие вещи про нищету рассказываю, что у всех слезы текут!» — говорила она с гордостью. Он отнекивался, придумывая разные причины, лишь бы не говорить про магазин: ему казалось, Анна не одобрит такого места работы, но другого найти он пока не мог. Постепенно само собой стало так получаться, что они виделись все реже и даже созванивались нечасто, уходя каждый с головой в свою мечту.

26

Было часов двенадцать дня, когда Анна позвонила однажды Вальке и спросила, сможет ли он приехать на «Тверскую» через час. Она сказала это твердым учительским голосом, как говорила когда-то, и этот голос не давал возможности к бегству. Валька накануне работал и только недавно лег, он был раздражен тем, что его разбудили, но, узнав Анну, не показал недовольства.

— Ты что, еще спишь? — возмутилась она, расслышав мягкий и теплый, как подушка, голос. — Время — день! Так ты придешь?

— Хорошо, солнце, — спокойно ответил он, оделся и поплелся умываться.

Соседей в комнате не было. Уже совсем собравшись, Валька заметил, что телефон разряжается. Брать его с собой не имело смысла, он его выключил, поставил заряжаться и вышел из комнаты.

Перед выходом открыл окно, несмотря на холод: на кухне у кого-то подгорела еда, едкий дым тянулся в тупик коридора и полз в комнату.

Он опоздал минут на пятнадцать и застал Анну кипящей от раздражения. Она отстранилась от поцелуя и пошла по Тверскому бульвару тем стремительным шагом, каким ходила раньше. Она вообще выглядела, как в первые дни их знакомства, даже одета была так же, с алым бантом на сумке и деревянной спицей в волосах. Валька с удивлением приглядывался к ней, бледной и худой, как бы не до конца узнавая.

Был апрель, холодный, мрачный день. На бульваре под деревьями еще лежал грязный ноздреватый наст, под ним, как в пещере, были пустоты и собиралась талая вода. Деревья стояли сырые, с веток капало, словно оседал туман. Прохожих было немного, они сновали мимо с тихим шуршанием мокрого песка под ногами. Москва застыла вокруг декорациями, которые будто не успели еще сменить к следующему спектаклю. Даже гул окружавшего бульвар потока машин казался далеким, как ненастоящий.

— Я хочу с тобой поговорить, — сказала Анна. — Тебе не кажется, что нам пора кое-что понять друг про друга?

Валька пожал плечами. В нем поднималась волна небольшого раздражения. Он был не в том настроении, чтобы слушать нравоучения Анны, и приготовился терпеть молча.

— Что, может быть, тебе нечего мне сказать? — посмотрела она на него тем взглядом, как бывало. — Ты ведь чем-то занимаешься, со мной никуда не ходишь и ничего не рассказываешь. Что у тебя нового? Мы не виделись две недели, и за это время ты позвонил только два раза.

— Я занят был, солнце, — ответил Валька спокойно. Самое простое было бы сказать сейчас про работу, но он почувствовал, что не хочет говорить об этом так же, как и о своей мечте, о цели, ради которой он работает и делает все, — ради нее, Анны, и жизни с нею. Он понимал, что она не оценит и не поймет, раз не догадывается сама.

— Вот так? Да? — сказала она. — А чем? Почему ты стал меня избегать? Ну, что у тебя происходило в эти дни?

Валька пожал плечами. Раздражение нарастало. Он видел, что Анна считает его лодырем, в отличие от нее самой, активной, деятельной, и ощутил брезгливое нежелание перед ней объясняться. И вместо этого сказал:

— У нас тут ЧП случилось. Кот из окна вывалился.

Анна посмотрела на Вальку недоверчиво и спросила:

— И чего?

— Андрюха «скорую» вызвал, сказал, что у него друг упал с одиннадцатого этажа.

— Кот, что ли?

— Он не сказал, что кот. Он сказал: друг упал, приезжайте быстрее. Они не поверили: «Живой?» — «Живой!» Приехали ужасно быстро: как же, человек упал с одиннадцатого этажа и жив остался, уникальный случай! Примчались, ввалились все в комнату. «Где друг?» — «Вот». — «Кот, что ли?!» — «А что, кот другом быть не может? Он мне друг, единственный! Лечите!» Они ему морду набить хотели.

— Странно, что не набили.

— Ты Андрюху не знаешь. Он запер комнату изнутри, не выпущу, мол, пока не сделаете что-нибудь.

— И что?

— Сделали что-то, укол, что ли, не знаю. И уехали.

— Выжил он?

— Кто? Кот?

— Ну не Андрюха же твой!

— Выжил, нормально все. Только нос разбил, у него теперь хронический насморк. Как мопс — ходит и носом хлюпает.

Валька изобразил, как Борис шмыгает носом и грустно вздыхает. Он рассказывал весело, предполагая, что история развлечет Анну и неприятный разговор забудется. Но она выслушала и ничего не сказала. Прошли какое-то время молча, и тогда Валька сам спросил:

— А у тебя что нового?

— Ничего, — ответила она. — Бабка вот на прошлой неделе померла.

— Да ты что? — Валька быстро вскинул на нее глаза — в них помимо его воли мелькнула надежда на перемены, на возможность чего-то нового, хорошего, причем без напряжения, так естественно и легко. — Что же ты не сказала? Я бы приехал, помог чем смог, — сказал он быстро.

— А что помогать? Ее в морг свезли, и все. Я ничего больше не делала. Сейчас вот много бегать придется, всякие бумажки оформлять, бюрократия сплошная. Придется отрываться от настоящих, нужных дел, которые требуют моего участия. Ужасно раздражает вся эта волокита!

— А как же похороны? — спросил Валька.

— Что похороны? Прошли уже, похоронили ее. Я же говорю: в морг ее свезли, там все сами сделали. Я не знаю, не была еще на кладбище, слишком много сейчас событий происходит, самый разгар работы, не смогла я туда пока.

Валька больше не стал расспрашивать. Он представил себе эти грустные одинокие похороны: стылое кладбище, такое же сырое, как этот бульвар, злых похмельных могильщиков, скользящий влажный звук лопат в глинистой земле… Наверху, в голых тополях обязательно расходился бы ветер и закаркала ворона… Наверняка, кроме могильщиков, живой души рядом в тот момент не было никого. Вальке стало тоскливо. Хоть он и не любил Аннину бабку, не знал ее совсем и побаивался, он почувствовал жалость, и все надежды, возникшие было, угасли сами собой.