Товарищ маузер (ил. А.Иткина)

— Сие относится к лицам, коих творец от рождения наделил дарами своими, коих избрал для иной, высшей стези. А у вас на уме должно быть другое мудрое изречение: «Не в лени и праздности возвысишь народ свой»! — Проповедник потряс своим костлявым перстом и пригрозил слушателям: — Не в лени и праздности! А что мы зрим окрест себя? Совращенные безбожниками рабочие бросают работу и предаются лености. Пусть те, кто забыл об этом назидании божьем, о вере, содрогнутся в страхе пред карой небесной! Ибо сказано господом богом: «Сурова будет кара моя, и велик будет скрежет зубовный». Все десять египетских казней низвергнутся на ваши грешные головы. Посему, любезные братья и сестры, пока вы еще не окончательно погрязли в греховном болоте, призываю вас изгнать дьявола-искусителя из сердец ваших! Вернитесь на путь истинный! Кто желает облегчить свою совесть?

— Я! Я! — послышалось из задних рядов.

— Пусть брат выйдет вперед! — пригласил проповедник.

К кафедре протиснулся щуплый, юркий человек. Из его жуликоватых глаз катились крупные слезы.

— Я много грешил перед господом богом! — каялся он, колотя себя в грудь кулаками. — Я всю жизнь предаюсь лени! Уже в детстве, когда мать посылала меня полоть свеклу, я увиливал от работы. Так вот я и увязал все глубже в проклятом болоте греха. Семя дьявольского искушения нашло во мне благодатную почву! Я был одним из тех, кто подстрекал легковерных бастовать и поднимать руку на чужое добро. Но только что мне явилась пречистая дева Мария и сказала: «Закрыты будут для тебя врата райские! Не знать тебе покоя ни в земной жизни, ни в загробной!» О господи, простишь ли ты меня, грешного?

Проповедник казался очень растроганным. Он сошел с кафедры и сердечно потряс руку кающемуся грешнику.

— Как зовут тебя, брат? — спросил он, и влага заблестела на его очах.

— Шноринь, Свимпулис Шноринь! — всхлипнул тот в ответ.

— Вот ведь ханжа какой! — прошептала соседка Робиса, крупная женщина с красными руками прачки. — Будто сам не знает его имени… Уже третий раз гляжу на эту комедию.

— Велика милость божья, брат Шноринь, — утешил его проповедник, — не отчаивайся, ты еще можешь искупить свои грехи! Ступай с сестрой Эммой и поведай всем о явившемся тебе чуде! — И с этими словами он вручил Шнориню несколько экземпляров «Спасательного круга» и листков с псалмами.

Сестра Эмма нацепила на себя кружку для пожертвований, и оба, сопровождаемые усмешками, покинули зал. Робис тоже подошел к двери и убедился в том, что на улице торчат шпики.

— Берите пример с брата Шнориня! Кто еще желает исповедаться в своих грехах и обрести душевный покой?

Робис выступил вперед и произнес громким голосом:

— Братья и сестры, выслушайте меня! И на меня снизошло просветление. Я отказался повиноваться доброму хозяину, который милостиво дозволил мне в поте лица зарабатывать хлеб насущный. Я в своем недомыслии хотел, чтобы сыты были те, кто сеют и жнут.

Брат Кундзыньш был не настолько глуп, чтобы не понять скрытую насмешку. Но признаться в этом он не смел и предпочел побыстрее отделаться от этого грешника. Даже не спрашивая имени, он отпустил Робису все грехи оптом:

— Ступай с богом, дорогой брат…

Робис отнюдь не собирался покинуть зал в единственном числе. Наивно моргая, он обратился к собранию:

— Нет, я не успокоюсь, пока не наставлю на путь истинный все заблудшие души…

Видя, что дело осложняется, проповедник подозвал ближайшую миссионерку:

— Сестра Анна, чего же вы дожидаетесь? Забирайте его и ступайте. Да благословит вас бог!

Сестра, особа не первой молодости, взяла Робиса под руку. Но он не двигался с места.

— А тексты псалмов? — нисколько не смущаясь, потребовал он.

Наконец они оказались на улице.

— Вы так душевно говорили… — зардевшись, признала сестра Анна. — С вашим красноречием мы соберем больше других. Я позабочусь, чтобы вас за это как следует накормили…

Робис не ответил, так как заметил приближавшегося шпика. Крепче вцепившись в руку сестры, он принялся бормотать молитвы. Агент не обратил внимания на святую чету. Зато другой, тот, что дежурил на углу, пристально вгляделся в здорового парня, которому совсем не подходила роль брата-миссионера.

Робис счел, что на сей раз самое лучшее — воспользоваться приемом Атамана. Он подошел к шпику и, подавая ему листок с псалмами, обратился:

— Брат, не проявляй склонности к нравственному падению! Вместо того чтобы пьянствовать и предаваться распутству, пожертвуй сколько можешь на доброе дело.

Шпик что-то промычал по-русски. Но, отойдя от него, Робис почувствовал, что тот следует за ними.

Что делать? Выхватить револьвер и задать тягу? Это может кончиться скверно. На первый же выстрел сбегутся агенты, которыми, несомненно, кишит все вокруг. «Вот, как говорится, влип, несмотря на все псалтыри!» — подумал Робис невесело. Так или иначе, но надо оставаться в своей роли, пока не подвернется другой выход. И вскоре он подвернулся. Затащив сестру в Агенскалнский парк, где толпился народ, Робис облегченно вздохнул. Где люди — там спасение!

— Вот они, эти забастовщики! — сказала сестра Анна. — Попробуем спасти их души от ужасного заблуждения.

— Сию минуту! — И Робис запел в полный голос.

Как и многие песни девятьсот пятого года, эта тоже была на общеизвестный церковный мотив:

Смотри, что ни день, то все шире растет Борцов свободы племя! В его очах святой огонь цветет, И на его руках седого мира бремя.

Робис знал, что делает. Шпик не понимал слов, зато их поняли те, на чью поддержку он надеялся. Что с того, если вокруг нет знакомых, рабочие никогда не отказывали в помощи своему брату — рабочему.

Шпик не знал этой песни, но видел, какое она производит впечатление. Словно брошенная в сухое сено искра, песня взвилась могучим пламенем, захватила весь парк, выплеснулась на улицу. Люди сомкнулись в ряды, сжались кулаки, глаза загорелись недобрым огнем, так хорошо знакомым шпику и не предвещавшим ничего приятного. Но на этот раз он не отступился. Он больше не сомневался, что «святой брат» не кто иной, как Робис, за поимку которого начальство обещало большую награду. Теперь-то он уж не даст ускользнуть проклятому бунтовщику, чего бы это ни стоило. А тогда… всем семейством в теплую Ялту! На крымском солнышке, за стаканом вина забудутся все рижские передряги. Вернувшись, он, разумеется, уже не будет простым агентом, которому приходится день и ночь мерзнуть на улицах, постоянно опасаясь за целость своей шкуры. Пусть тогда другие занимаются ловлей этих бандитов, а он их будет только допрашивать.

Всего лишь несколько метров отделяют его от Робиса, а следовательно, и от грядущих благ.

Не спуская глаз с Робиса, голова которого, словно буй, поднималась над морем людей, полицейский агент бросился в толпу. Однако пробраться вперед ему не удавалось. Никто не отталкивал его, не поднимал на него руки, но дорогу преграждала чья-то широкая, нечувствительная к ударам грудь. Он сунулся в другое место и натолкнулся на такое же препятствие. Повсюду он видел насмешливые лица и слышал эту сотрясающую воздух песню, от которой гудело в ушах. Близок Робис, да не достать его!… Вот людское течение относит его все дальше и дальше, а вместе с ним уплывают надежды на деньги и повышение… Агент сунул руку в карман за оружием, но обратно вытащить ее не смог. Не пошевелить было и другой рукой — плечи и локти рабочих так сдавили его, что он с трудом дышал. С места сдвинуться было невозможно.

— Пой, гаденыш! — крикнул кто-то. — Иль господа бога не боишься?

— Помогите! — заорал он благим матом, не видя никакой возможности воспользоваться свистком.

— Еретик! — Человек впереди него обернулся, осенил себя крестным знамением и ударил его в лицо. — Антихрист!

Со всех сторон его толкали, щипали, пинками подгоняли вперед. Шествие, пополнявшееся всё новыми и новыми демонстрантами, вышло на улицу. От злости, тычков и насмешек в голове у шпика окончательно помутилось. Толпа несла его, переворачивала, швыряла. И последний, самый сильный пинок отбросил его к подворотне. На лбу быстро выросла шишка, и что-то давило на шею. Кружка для подаяний Армии спасения. В дикой злобе агент швырнул ее вдогонку шагающей колонне. Встревоженные трелью свистка, сбежались городовые и шпики тайной полиции.