Товарищ убийца. Ростовское дело: Андрей Чикатило и его жертвы

Когда обстоятельства не требовали официального обращения «гражданин Чикатило», не на людях, а где-нибудь в лесу, в вагоне, в камере, — несколько месяцев спустя его уже называли «Романыч».

Группой задержания, работу которой сняли на видеопленку, руководил, как мы знаем, Владимир Ильич Колесников. А защелкивал наручники один из самых надежных работников ростовского уголовного розыска, старший оперуполномоченный следственно-оперативного отдела по расследованию тяжких преступлений майор милиции Анатолий Иванович Евсеев.

Вот его воспоминания о том осеннем дне.

«С гражданином Чикатило я познакомился одним из первых. Могу назвать точную дату и время знакомства: 20 ноября 1990 года, 15 часов 40 минут.

Все было прозаично. Брали его в Новочеркасске, прямо на улице. Мы шли ему навстречу. Я — с правой стороны, Владимир Семенович Першиков — слева, Колесников — посередине. Владимир Ильич спросил фамилию, Чикатило ответил. Мы с Першиковым перехватили его руки и защелкнули наручники. Арестованный не сделал ни малейшей попытки к сопротивлению, не вымолвил ни единого слова. Даже не удивился.

Он молчал и в машине. Складывалось впечатление, что он ко всему безразличен и его не интересует, почему его задержали. Как будто полностью ушел в себя. Первые слова он произнес по дороге в Ростов, когда мы проезжали поселок «Рассвет». Он сказал: «Это лишний раз говорит о том, что не надо ссориться с начальством».

Мы запретили ему разговаривать, но через некоторое время он повторил: «Все-таки с начальством ссориться нельзя». И замолчал. И больше в машине не произнес ни слова.

Его провели прямо в кабинет Михаила Григорьевича Фетисова, начальника областного УВД. Там были еще Исса Магометович Костоев — руководитель следственной бригады прокуратуры России, прокурор области, его заместитель, начальник бюро судебно-медицинской экспертизы».

Прием королевский. Немногим персонам из уголовного мира оказывали такие почести. Сопровождающие липа, Евсеев с Першиковым, неотступно следовали за ним. Впрочем, караул был не почетным, а самым что ни на есть настоящим.

Первый допрос начался незамедлительно. Как полагается, с формальных вопросов: фамилия, имя и отчество, возраст, где живете, где работаете. Арестованный стал нервничать, он был не просто растерян — ошарашен. Потное лицо, блуждающие глаза, губы дергаются. И еще он все время зевал — бывает такая нервная реакция. Чикатило мычал, заикался, забывал самые простые слова. Не смог вспомнить, где работает, с усилием соображал, когда вступил в брак.

После месяцев изнурительного следствия, после допросов сотен свидетелей, очных ставок, следственных экспериментов и доверительных бесед Амурхан Яндиев придет к выводу, который кажется ошеломляющим, невероятным: убийца и насильник, долгие годы терроризировавший область с четырехмиллионным населением, человек, которым матери пугали детей, опаснейший преступник, на задержание которого выехали с оружием самые опытные сотрудники милиции, этот внушающий ужас человек — заурядный трус.

Но в ноябре 1990 года этого еще никто не знал. Люди, много повидавшие в своей жизни, знающие о кровавых преступлениях столько, сколько остальным — не приведи Господь знать, эти мастера следствия и сыска не могли понять, кто перед ними.

Они тщетно пытались поймать его взгляд. Рассматривали вещи, разложенные на столе: метр крепкой тесьмы, остро заточенный, без зазубрин на лезвии складной нож с игривой розовой рукояткой, любимые газеты, зеркальце, должно быть, для бритья в походных условиях. Все это было распихано по карманам арестованного — почти тот же набор, который был при нем шесть лет назад, в восемьдесят четвертом году, когда его профессионально выследили и взяли Заносовский с Ахматхановым.

Тогда он шастал по вокзалам и электричкам в надежде найти добычу. Сейчас он всего-то и сделал, что вышел из дому за пивом. Зачем нож, зачем тесьма?

Значит, он не терял надежды на поживу. Готов был ублажать свою плоть ценой чужих мучений всякий раз, когда выходил за дверь.

Из материалов дела неясно только, куда девалась банка с пивом. На столе с предметами, изъятыми у арестованного, ее, кажется, не было. И когда ему наручники надевали — кто банку перехватывал?

Остальное сомнений не вызывает.

Взяв первые показания, сфотографировав анфас и в профиль, гражданина Чикатило отправили в следственный изолятор КГБ. Почему? Потому что нет места надежнее. А зачем надежное место? Чтобы не сбежал?

Никуда бы ни делся арестованный Чикатило, и сидя в обыкновенном изоляторе временного содержания.

Смешно подумать, что такой способен на дерзкий побег: пилка в хлебе, веревочная лестница, подкуп стражи… Романтическая белиберда. Достаточно одного взгляда, чтобы понять — это не граф Монте-Кристо. Тем не менее его заточили в кагэбэшный замок Иф, который, как знает в Ростове всяк и каждый, расположен на улице Энгельса, теперь Большой Садовой.

Причину объяснил Яндиев. Она оказалась сродни той, по которой они с Костоевым решили брать Чикатило, не откладывая в долгий ящик: некоторым людям предстоящее следствие, а потом и суд могут стать поперек горла. Им желательно иметь настоящего убийцу не живым, а мертвым. Не ровен час найдут его повесившимся в камере. Так бывает — совесть не выдержала, мальчики кровавые в глазах… Или повешенным — тогда можно объяснить местью родственников, гневом сокамерников. Как бы то ни было, его поместили в следственный изолятор госбезопасности. Теперь надо было отметить тех, кто способствовал его поимке.

Первым по справедливости вспомнили сержанта Рыбакова и выдали ему неплохую по ценам девяностого года премию — восемь тысяч рублей. У милиции, конечно, таких денег на премии нет, их предоставил фонд «Ребенок в беде», учрежденный лихой газетой «Московский комсомолец». Узнав об этом, забеспокоилось начальство бдительного сержанта: не жирно ли? Игорю посоветовали сдать половину премии в какой-то фонд, в какой — он не помнит. Но Рыбаков был тверд: нет, не жирно, особенно когда живешь на сержантское жалованье с женой и малолетним ребенком в девятиметровой комнатенке в общаге. Настоял и получил сполна причитающееся ему и только ему. Молодец, сержант!

Отметили и подполковника Заносовского. От бюджетных щедрот отвалили ему царский подарок — премию в триста сорок рублей. Как сказал по другому поводу сам Александр Александрович — ну, приплыли…

Но это между прочим. Следствие шло своим чередом, независимо от наград и выплат.

В доме Андрея Романовича, естественно, произвели обыск. Изъяли двадцать три ножа, не раз уже здесь упомянутые, и еще молоток, которым он добивал свои жертвы, и обувь, отпечатки подошв которой он однажды оставил у трупа. Весь его гардероб, описанный свидетелями, — пальто, куртку, даже съеденную молью нутриевую шапку, в которой он изображал филателиста перед Димой Пташниковым, — пронумеровали, описали и увезли куда следует.

А как выглядело пристанище убийцы, что за обстановка была в квартире?

Яндиев:

«Какая там обстановка! Стандартная советская нищета. Старенький черно-белый телевизор, все остальное ему подстать. Жили от получки до получки. Экономил в командировках: картошку с капустой варил, копеечные билеты собирал для отчета… Такая и обстановка».

Живший от получки до получки обретался теперь в казенном доме. Следственный изолятор КГБ — место чистое и достаточно удобное, насколько может быть удобной тюрьма. Койка, а не нары, умывальник и унитаз, кормят получше, чем в обычной тюрьме, быт отлаженный. Персонал корректен и строг. «Мой курорт», — говаривал склонный к шуткам Чикатило.