Товарищи

— Держись, ребята, — рассмеялся Коля Белых. — Вон сколько их поднавалило, — даже стульев не хватит!

— Ничего, мы постоим, — угрожающе сказал Петя Фунтиков.

— Правильно, — обрадовался Коля. — Когда фрезеровщики сидят, слесари должны перед ними стоять.

— Вам сидеть можно, — подтвердил Митя Власов. — Работа у вас не пыльная, за вас станок работает.

— Как это — за нас? — спросил Коля.

— Очень просто: наладил, включил и поплевывай.

От этого оскорбления повскакивали с мест все фрезеровщики, и в общем гуле возмущенных голосов почти ничего нельзя было разобрать, кроме отдельных выкриков:

— Много ты понимаешь!

— Кроме своих тисков, ни черта не видел…

— Да чего с ними разговаривать…

Коля подошел к Фунтикову вплотную и, задрав голову кверху, потому что тот был намного выше его, спросил:

— Давай по-честному, — завидно?

— Ни капельки.

— Рассказывай! Небось, если б мог, давно к нам перебежал бы.

— А я мог, да не пошел.

— Мы все могли, нам предлагали, — подтвердил Сережа Бойков.

— Врите больше, — сказал Коля.

— Да нет, они не врут, — вступился за них белобрысый фрезеровщик. — Им вправду предлагали при поступлении, но только они по серости своей не разобрались и подались на слесарей.

Фрезеровщики дружно расхохотались.

Вперед вышел Сережа Бойков.

— Ты в кафе-автомате бывал? — спросил он у Коли Белых.

— Ну, бывал, а тебе что?

— А то, что твоя работа, как около автомата. Ума для этого не надо.

— У тебя с напильником больно умственный труд.

— Ясное дело — умственный, а то какой же? Шабрить умеешь? Нет! Что такое слесарь-лекальщик, знаешь? Это профессор, понимаешь? Он с точностью до микрона работает…

— А ты станок с делительной головкой видел? — перебил его распаленный Коля. — Настроить его можешь? Про нас в газетах чуть не каждый день пишут: скоростники, две с половиной тысячи оборотов, пожалуйста, вот читай…

Коля рванул из кармана гимнастерки газетные вырезки и сунул их под нос Пети Фунтикова. Всё, что писалось о фрезеровщиках-скоростниках, он аккуратно собирал, вырезывал и подклеивал.

Петя отвел его руку с вырезками:

— Не про тебя ж написано. Чего хвастаться.

— Как не про меня? Я — фрезеровщик.

— Ну, положим, не про тебя всё-таки, — миролюбиво сказал комсорг группы фрезеровщиков Ваня Тихонов. — И чего вы, ребята, расшумелись? Подумаешь, капитал не поделили…

— А чего он в самом-то деле! — остывая сказал Митя Власов.

— Ты тоже хорош. «Наладил, включил и поплевывай»… Зачем людей обижать?

— Он первый начал.

— Маленькие. Еще бы поспорили, чей папа сильнее… Если хотите знать, — так умные люди как считают? Все профессии хороши.

Пете Фунтикову стало обидно, что не он унял спор, а комсорг другой группы. Чтобы поддержать честь своей группы, он сказал:

— У нас давно все так и считают. Нас если не трогать, мы смирные. Ты скажи, что у человека веснушки, — это пожалуйста, на это мы не обижаемся, а профессию не трогай.

Спор был исчерпан, но слесаря не уходили. Надо было сказать что-то еще, чтобы обе стороны чувствовали себя в равном положении. У фрезеровщиков было то преимущество, что спор происходил на их территории и уход слесарей мог расцениваться как отступление.

Чтобы облегчить положение гостей, комсорг сказал:

— Садитесь, ребята; в ногах правды нет.

Сели. Хозяева переместились на свои постели, уступив гостям стулья.

Ваня весело оглядел всех и спросил:

— Ну как, отошли?

— А мы ничего. Нам что, — мирно ответил Митя, словно это не он только что яростно подступал к фрезеровщикам и готов был ринуться в драку.

Как хороший, гостеприимный хозяин, Ваня нашел, наконец, верный способ, который мог бы легко примирить их.

— Может, споем? — предложил он.

Затянул слесарь Сережа Бойков. Подхватил фрезеровщик Коля Белых.

Сережа пел тоненьким голоском, заводя зрачки под самые веки, так, что глаза его казались слепыми. У Коли голос был погуще и лицо во время пения остановившееся, как на фотографии.

К песням ребята относились серьезно, с душой, они были заворожены мелодией. Сейчас никто из них не пошутил бы, не выкинул бы какого-нибудь коленца, — это считалось бы оскорбительным.

Спели сначала про казака, «каким ты был, таким остался». Затем затянули украинскую: «Стоить гора высокая». Эту песню привез в своем деревянном сундучке полтавчанин Сеня Ворончук. Спели белорусскую, спели грузинскую…

И каждый юноша думал, что все эти песни написаны о нем. Он и казак лихой, он и жил на горе высокой, он и разыскивал девушку по имени Сулико.

Песни окончательно примирили их; им казалось, что они выложили друг перед другом всю свою душу…

От песни гораздо легче перейти к мечтам.

— В будущем году кончу ремесленное, пойду в техникум, — сказал вдруг Ваня Тихонов. — Я себе записал, что должен успеть за пять лет, а теперь буду постепенно вычеркивать.

— Много записал? — спросил Митя. Ему понравилась эта идея.

— Две страницы в одну линейку. Я с шестого класса начал, но только иногда приходится подправлять. Ну, что я год назад был? Мальчишка. Записал, например, — научиться фотографировать. Сейчас, конечно, пришлось изменить…

— Такие мелочи, ясно, не стоит, — сказал Коля Белых. — У тебя потому и получилось две страницы, что ты всё подряд записываешь. Мне б одного листочка хватило: кончить ремесленное, поступить на огромный завод, получить шестой разряд… Вполне на пять лет хватит. Ну, конечно, одеться прилично; чтоб деньги всегда были…

— Это не называется мечта, — презрительно сказал Митя. — Это всякий может.

— А по-твоему, мечта — это когда не может?

— Нет. Когда кажется, что невозможно, а ты сумел.

— Ну, например?

— Например, — покраснев до ушей, сказал Митя, — лауреат Сталинской премии. Нам тут про Зайчикова мастер рассказывал… Он на одном ленинградском заводе…

Вспомнив, что Зайчиков — слесарь, Митя запнулся и замолчал. Поднимать об этом разговор после общего умиротворения, пожалуй, не следовало.

— Хватил! — присвистнул Коля Белых. — Зайчиков такой человек…

Он тоже замолчал, вспомнив, что лауреат Сталинской премии Зайчиков, хотя и слесарь, но биографию его он всё-таки вырезал из газеты, — очень уж замечательный человек.