Традиции & Авангард № 2 (5) 2020 г.
Шрифт:
Это были не его слова. Слышалась чужая интонация. Слава видел, что все в комнате ждут его ответа.
– Как-то странно, – растерялся, заметался глазами Слава и усмехнулся, но было тревожно и неприятно. – Завещание? Я еще поживу, пожалуй.
– Ну да, он еще нас всех переживет! – Магда выписывала окурком в пепельнице иероглиф приговора и смеялась легко, издевательски, как это женщины только умеют.
Cлава продумывал про себя простую логику их мысли и даже позитивно оценивал ее: «Мужчина одинокий и уже пожилой. Помрет, не ровен час, и пропадет квартира, отойдет к государству, а мы моложе его, у нас ребенок». Так плохо было. Он потерял работу и надеялся, что они поддержат его, как он их когда-то. Забавно, он и сам
– Выходи, я сказал! – пьяный и наглый, как ужасно он был похож на мать свою в этот момент. – На выход, братиша!
– Ты меня выгоняешь, что ли?
– Гони его! Он сплетни про нас распространяет!
– Какие сплетни, Магда? Да погоди ты, Виктор! Дай хоть книги собрать, посуду. Кружка там моя – Томашевский подарил.
– А подь-ка ты на…! – Витька даже интонацию матери повторил.
Расстались на долгие годы. Слава все это время жил на даче состарившегося мэтра, присматривал за хлипким советским наследством, опасным и громоздким газовым отоплением, платил коммуналку. Знакомые писатели передавали, что Магда интригует и публично возмущается, что писательская дача мэтра пустует, а проживает на ней некий человек – не прописанный в Москве, не имеющий публикаций и книг и даже не гражданин России. Уничтожала его, а Витька не объявлялся. Не откликался на отчаянные письма о помощи. Слава слал их на тайный адрес: «Москва. Ка девять. До востребования». Так Виктор предавал из страха. С безвольными трудно. Только однажды, в День Победы, позвонил в Ялту, матери Славы: «Вы на меня не обижаетесь?»
Матери, в ее восемьдесят пять лет, вопрос показался глупым и пустым.
– А что мне на тебя обижаться?
– Может, вам что-то требуется?
– Ничего мне не требуется, я со страха живу.
Как много этих мурлыкающих и чирикающих о том о сем. Но видеть себя не могут, не хотят или не умеют. «Витька – ссыкло!» – так про него говорил Толик.
А встретились на узкой дорожке к источнику. Магда только получила двухэтажную дачу в Переделкине. Начали сдержанно общаться. Магда изображала жизнь, успевание, поэтессу с личным водителем. Сколько фальши, столько и правды получается. Она уже была неизлечимо больна, обставлялась иконами, щедро раздавала деньги священникам и врачам. Снова возобновился разговор о завещании крымской квартиры. А жизнь уже сворачивалась на глазах друг у друга. Все есть, и никого нет. После походов к ним Слава обнаруживал в карманах то пятьсот, то тысячу рублей – стоял и с улыбкой рассматривал эту вечную Витькину копейку из пельменя.
– А помните…
Помню. Магда сидит за столом перед тарелкой. Красное лицо вспухает, ужасно бугрится. Тускло светится под люстрой перекошенный мертвоволосый парик.
– Малаховского не видел?
– Нет, Магда.
Поднялась, пошла на двор. Слава слышал ее матерные крики на улице и удивленные, укоряющие возгласы соседей по даче. Вернулась. Следом сконфуженный Витька.
– Что случилось, Магда? – с легкой усмешкой, будто с превосходством.
Она села за стол, поправила парик:
– Подай мне вилку, животное!
Витька подал. Она швырнула ее в тарелку и пошла на второй этаж.
– Прекрати красть мои деньги и спонсировать этого античеловека! – кричала, не оборачиваясь.
Нахохлились оба. Стояли пристыженные.
– Я помню, как Виктор Борисович…
Малаховский подобрал возле дачи приблудную кошку и назвал ее Мусей. Одна эта животинка и любила его. Была когда-то у него детская фотография мальчика с кошкой. Мусей они с Толькой звали свою мать, которую безнадежно любили и пьяную затаскивали домой по очереди. Провожая гостей и поглаживая кошку на руках, он говорил почти по Шекспиру: «Не стал бы жить и дня,
но Мусе будет трудно без меня».Море провалилось в сатанинскую тьму. Холодно зажглись огни в кафе. По столам, отраженным в стекле, летали официанты с той стороны, бесплотно сквозя меж бутылок и фужеров. Молодая любовница напилась и уже не стеснялась говорить о последних счастливых днях с Виктором Борисычем. Ее слушали, но не слышали.
– Вот вы какая! Надо же, как интересно! – громко, с вызовом, сказал Слава.
– А вы что думали – лохушка-аниматорша с «Поляны сказок»?! Он мне ноутбук обещал купить!
Все склонили головы. Женщины искоса переглядывались.
– Боже, какая прелестная истерика, – начал Слава и оборвал себя, неотрывно, со злостью глядя на нее. Понял, что и сам тяжко пьян.
– Друзья, а давайте купаться голыми! – вдруг закричала желтолицая поэтесса и взобралась на стул.
– Ой, какой ужас! – ахнул кто-то.
– А что?! Так сказать, в честь! Я купалась с Ошаниным! За мной! – она покачнулась, рявкнула стулом – ее едва успели подхватить. – Отпустите меня! Молчите, просто молчите. Симулируйте нерешение.
– Ой, какой кошмар!
– Ей вообще пить нельзя! Категорически!
– А нам выпивку и бутербродики дадут забрать?
– Да вы вон как Сюрябкина, втихаря, в сумку, в сумку.
Оставил их, поразившись, что так долго просидел здесь. Шел по набережной. Печально просигналив, отстранился от города лайнер, разворачивался в открытое море на дребезжащих световых столбах иллюминаторов. Слава думал про свою жизнь и пьяно вопрошал: почему земное не удовлетворяет, почему здесь все наполовину, здесь все – там. Задумался, а уже стемнело – и внезапно вспышка прибоя на темно-серой гальке. «Этот мир неисчезаем»! – вдруг понял Слава.
Пусто в темной квартире. Комки пыли на полу. Липкая посуда, липкая вода, потеки на унитазе. Заколоченные фанерой окна лоджии, будто его заколотили в товарняке с надписью «В тупик». Открыл материн шкаф – на плечиках ждет Витькино кашемировое пальто, под ним стоят высокие бархатисто-замшевые ботинки с перфорацией, которым он так завидовал.
Магда умерла через год. Ее похоронили на Переделкинском кладбище. Была, кажется, у нее своя тайна. Ей нравились женщины. А в одну из помощниц своих была влюблена и всегда ей радовалась. Это замечали. Но в силу каких-то внутренних установок она не открывалась никому, даже самой себе не могла бы признаться в этих странных чувствах. А жизнь прошла, и многим вокруг нее было плохо, тем она многим и запомнилась.
Сын Саша, которого она так издевательски настраивала против отца и переписала зачем-то на свою фамилию, ничем не интересовался. В свои тридцать пять он продал большую квартиру родителей, комнаты в коммуналке сдал и улетел на какие-то острова.
Василий Петрович, мэтр, умер. Жить в Москве Славе теперь было негде, и делать было нечего. Прибирался на даче перед заселением нового писателя. За ржавым тазиком в ванной нашел недопитую бутылку с выдохшимся коньяком, которую когда-то тщетно искала Магда. Забрал этот мерзавчик в Ялту с собой.
Он лежал в темной комнате. Вдруг за столом, тускло освещенным сорокаватткой, появился Виктор. Он молчал. И Слава не знал, что сказать. Виктор поднялся, скорбный, в своем кашемировом пальто и с черной сумкой через плечо. Слава поднялся следом. Виктор подошел – возникла та самая, так хорошо знакомая Славе заминка – и стал как бы немного приседать, будто на колени встать хотел.
«Ты же умер. Тебе это не нужно, наверное, как и всегда было не нужно», – растерянно размышлял Слава.
И у Виктора было потерянное лицо, он как бы оттуда вспоминал, что когда-то делал в этой жизни, и как теперь быть, что-то не складывалось. Замер в нерешительности на этой мучительной грани и начал копаться в своей сумке. – Что ты ищешь?