Традиции & Авангард. №1 (20) 2024 г.

Давно раздаются призывы убрать из всех учебных программ десятилетиями триумфально шествовавшего Солжа, а также требования переименовать улицу его имени обратно – в Большую Коммунистическую. Кастанеду, мне кажется, забыли. Он писал слишком объёмные вещи, чтобы поколение айфона их читало.

В конце восьмидесятых много говорили о том, что «рынок всё поправит», о «честной конкуренции», все с энтузиазмом смотрели американское кино про лихих индивидуалистов, а очередь в свежесооружённый «Макдо», как говорят в Париже, только недавно перестала опоясывать Новопушкинский сквер и сосредоточилась у фасада заведения.

Артём продолжает придерживаться «молодёжного» стиля в одежде: джинсы, олимпийки.

– Ты тогда из Москвы уехал, – стремясь, кажется, втягивать выпирающий под принтом Black Sabbath живот, сетует он. – А я тут выживал: без прописки, без квартиры. Всё время фирмы эти почему-то закрывались. Не успеешь привыкнуть к какой-никакой стабильности – снова нужно что-то искать. Но, с другой стороны, жил надеждой. Я ж типа молодой – мне 23, 24, 25… И, кстати, фигура у меня была не то, что сейчас. Живот плоский, любую одежду мог носить. Сейчас это я ещё схуднул. Чуток жирок с живота ушёл, пресс подкачал – и теперь могу вспомнить, как это, без пуза, было. Жил впроголодь. Звенящая пустота в животе! Даже если деньги имелись – готовить, как правило, неохота…

Не удержавшись, спрашиваю:

– Но теперь у тебя всё в порядке, женат, дети. Ты, Артём, доволен своей жизнью?

– Доволен…

Слово зависло в окружающем шуме-гаме.

После затянувшейся паузы Артём продолжает:

– На Плющихе, помню…

– Где три тополя? – мне хочется уйти в шутливый тон.

Артём отмахивается: а-а-а, прекрати!

– Даже кровати у меня не было. Спал на постеленном прямо на полу матрасе. Однажды вижу: из подъезда дома напротив какие-то вещи выносят. Освобождали квартиру; может, кто умер. Родственники наводили порядок. Как это у нас бывает… Барахло какое-то выбрасывают. Что-то из мебели выносят… Времена такие были, что люди даже не потрудились свой мусор на помойку отнести. Свалили во дворе.

– До лучших времён?

Артём не реагирует.

– И там была кровать – железная сетка с деревянными спинками. Как в общежитии у нас. И я такой: всё же лучше, чем на полу! Будет, будет и у меня теперь кровать! Поздний вечер, зима. Я и не разглядел, в каком состоянии кровать. Дотащил до своего подъезда, поднялся с этой хреновиной по лестнице на свой четвёртый этаж, занёс в квартиру. По ходу несколько раз стукнул железякой об углы, перила. Пока карабкался. А при этом боялся, соседи заинтересуются. Я ж лишний раз там ни с кем не контактировал да и вообще не контактировал: зашёл – вышел. Жил-то без прописки. Втащил кровать – и только тогда разглядел… Из деревянной спинки мелкие гниды там и сям выглядывают. Червячки, мокрицы, хрен их знает, что за гадость там поселилась. Выковыряю, подумал, сколько их там: три, четыре… Оказалось, обе спинки кишат этой дрянью. Противно стало… И тащить вот так же – силы закончились. Хотел в окно выбросить. Хорошо, одумался. Или рамы там старые просто не открывались, а то и метнул бы со всей дурацкой мочи. В те времена я мог такое отчебучить. Четвёртый этаж. Короче, опять тащил по лестнице, стукаясь этой гнидской кроватью об углы. Бросил внизу, возле подъезда. Наутро выхожу. Два сугроба, между ними кровать эта дурацкая: на сетке какой-то пацан, как на батуте, прыгает…

За соседним столиком оживлённо, хотя и приглушая голоса, укрывшись в тени кафешного зонта, переговариваются трое военных. Обращаю внимание, что пьют охлаждённое белое. Закусывают салатами. Для московской жары – то что надо.

Женщина с увеличенными губами и пониженной социальной ответственностью, до сих пор просто сидевшая за пустым соседним столиком, никак не привлекавшая внимания, вдруг обращается к военным с просьбой налить вина: мучает похмелье. Один из них, посмотрев на часы – половина пятого, – констатирует: для опохмела поздновато. И проститутке:

– Мать, дай пообщаться.

Допив кофе, берём по бокалу вина. Такого же. Артём свой приканчивает быстро. Заказывает второй, но его пьёт медленно. Во время рассказа о вине забывает.

– Мы с ней в институте не обращали внимания друг на друга. А тут случайно на «Баррикадной» встретились. Несколько раз по телефону «о жизни» говорили. Раз я к ней как-то на работу приехал. Она официанткой трудилась. С дипломом инженера не так просто, оказалось, устроиться, как мы все тогда поняли. Даже у неё с пропиской-квартирой далеко не сразу получилось.

Получив, как и Артём, вначале девяностых диплом, я, в отличие от него, уехал в родной Омск. Рассказываемая трепетная история – как раз из того послеинститутского периода.

– Я понимал, – продолжает Артём, – у неё были мужчины. Но подумал тогда: ерунда…

Мы с Артёмом в институте были металлистами. После увлечение быстро сошло на нет. До сих пор, правда, ни он, ни я не выбросили выпущенные SNC и АпТгор грампластинки в потрёпанных конвертах.

– Увидев, точнее, разглядев тогда Светку, решил, что вот оно, то самое. – Артём, всё более увлекаясь своим рассказом, вспоминает детали. – А как я мёрз тогда в съёмной квартире в Люберцах – плохо отапливаемой, с незаклеенными окнами!

Проститутка за соседним столиком, придумав, возможно, где ей сейчас нальют, громко отодвинув стул, встаёт. Вспоминает про вюиттоновскую сумку, лежавшую у ног, подхватывает эту свою гордость, пошатываясь, разглядывая поизносившийся педикюр – ах, мои пальчики! – идёт к выходу…

– Поверил вдруг в… настоящую любовь…

Один из военных хлопает ладонью по столу. На мгновение мне кажется, он прислушивается к нашему разговору. Но они говорят о своём:

– Хорошо, Валентиныч, дома!

И дальше – в духе «покурить бы – да здесь не курят».

Я снова подключаюсь к каналу, на котором вещает мой собеседник.

– Думал, мы проживём целую эпопею чудесных тонких эмоций. – Артём медленно рвёт на две части бумажную салфетку. – До всего…

Не перебиваю его, изредка отпиваю из бокала, слушаю в общем-то внимательно. Мне, честно говоря, даже интересно.

– Я позвонил довольно рано, в одиннадцатом часу, а она вдруг говорит: приезжай!

Передо мной был тот самый Артём…

Как-то, узнав об одном из митингов в поддержку Ельцина, мы с ним аккуратно вывели тушью на большом листе ватмана призыв ко всем героям идти туда стройными рядами.

Захватив канцелярские кнопки, поехали в центр, чтобы повесить на видном месте. На Пушке прикнопить было не к чему, пошли, высматривая подходящую поверхность, по Тверскому бульвару.

Примерно в середине Твербуля нарисовался, иначе не скажешь, приземистый парнишка.

– Сигарету дай, – приказал низким и, как показалось, натужно-зловещим голосом.

Я, вежливый, вытянул из пачки сигарету.

– Одну, – вместо «спасибо» сказал прохожий, – можешь оставить себе.

Гражданин СССР, который один средь бела дня подходит в центре ещё советской Москвы к незнакомым, слегка, может быть, и рахитичным и инфантильным, но всё-таки высоким юным парням с таким запросом, не может не напугать. Во всяком случае, меня…

Книжно-домашний Артём не курил, но выглядел, кажется, ещё дистрофичнее меня, разве что такой же высокий, длинноногий. Уловив, что мгновение – и я протяну гопнику пачку, шедший с другой стороны Артём приостановился и, приготовившись огреть свёрнутым в рулон приглашением на ельцинский митинг, зарядил коммуникабельному наглецу громкий поджопник. Шлепок – словно кто-то из редких в этот час на Твербуле пешеходов затеял выбивание пыльного ковра: о-о-оп! – прорвался сквозь шум авто и затих в кроне двухсотлетнего пушкинского дуба…