Традиции & Авангард. №3 (7) 2020 г.

– А тут как раз все еще сложнее. Он смастерил два квадратных щита из алюминия. С двух внешних сторон крепил на них по белому баннеру, где был изображен черный ворон с эрегированным членом. Причем член был человеческим. Он срисовал его со статуи какого-то жирного китайского божка. Сам член был гораздо длиннее всего тела идола. Он крепил алюминий на руки, подобно щиту – просовывая кисти в петли. Спереди и сзади были аналогичные изображения, только поменьше.

Потом я устанавливала зеркало – оно было точь-в-точь таким же по размеру, как и площадь щита. И все. Вот и все. Нравится?

– Как и все? Ты что? А сам трах-тибидох? Само действо?

– О! Тут как раз все просто. Я лишь командовала: «Арк».

– Почему арк? Что это за слово?

– Кар наоборот – будет рак, да? Но ведь, с его точки зрения, человек не имеет ни малейшего дозволения сказать слово «кар» даже наоборот. Он переставил буквы – и получилось «арк». Это как бы не кар и не рак, а нечто среднее между ними… анаграмма.

Алекс присвистнул:

– Вот это талант, вот это умище.

Нина поплыла ко дну воспоминаний:

– Потом он начинал двигаться, изображая фрикции. А я корячилась у зеркала, чтобы нарисованный пенис хотя б примерно попадал туда, куда надо. Сам-то он из-за огромных щитов ничего не видел.

– Супруги должны доверять друг другу! – Алекс захохотал.

– …а потом он кончал. И прыгал, прыгал, прыгал. И кричал: «Отражение изображения ворона в очередной раз поимело живую человеческую бабу! Арк, арк, арк, арк…»

Алекс хохотал, задрав голову к потолку. Округлые мышцы взбугрились, словно волны океана.

– Зря гогочешь. Сам-то что? Трешься, как жухлая морковка о терку. Намного лучше, что ли?

Алекс не унимался, макая слова в смех:

– Слушай, теперь я буду тереться об изображение твоих ягодиц… Я же… я же… недостоин… не… недостоин. Отражение изображения невеличкиной жопы. Ха… ха-ха-ха-ха!

Он бросился к ней. Уже не целовал – кусал, облизывал, оставляя слюну на щеках.

Стонал:

– Дорогая моя, хорошая… Милая моя… Давай еще. Давай сделаем это еще… Начнем снова, все сначала… Давай вот так…

Алекс убрал дуло от ее виска и стал медленно водить им по ляжке.

Шептал с улыбкой:

– Вот видишь, как? Видишь? Вот так, да, вот так… Как приятно. Моей девочке приятно, не кому-нибудь. Конечно, приятно. Сильно приятно…

Нина перестала дрожать, стала медленно облизывать губы, открывая глаза наполовину и снова смыкая их. Она покачивалась в такт его движениям. Выпрямила ноги, развела их в стороны, сползла чуть ниже.

– Мой хороший… Боже… Как хорошо…

Алекс швырнул пистолет на пол:

– Говори мне, говори… Я… Я приму каждое твое слово, как новорожденного младенца на руки. Говори же… Расскажи мне… Я должен знать все, что ты видела вчера в камере. Я купил ее только для тебя, – он сложил руки на груди в молитвенном жесте, притворно закатил глаза, – да возрадуется, сидя на своих кислотных облаках, благословенный Учитель Джон…

Нина несколько раз вздохнула, закрыла глаза. Веки запорхали как крылышки.

Начала говорить, но будто сомневалась в каждом звуке, слоге, слове:

– Когда я вошла туда, внутри было почти темно. Лишь одна тусклая лампочка мерцала высоко под потолком. Ее свет словно сообщал мне что-то. Сначала казалось, что она просто моргает. Потом я будто проникла в ее таинственный язык. Я даже услышала голос – голос лампочки. Он был похожим на… звуки, издаваемые младенцем. Я приложила столько усилий, чтобы понять его сообщения. Точно знала – они исполнены смысла. Но стоило пониманию прикоснуться к краешку моего разума, как голос стихал, а лампочка снова становилась просто мигающей лампочкой. Понимание было совсем рядом, но ускользало в последний момент.

Алекс встал, положил на столик пистолет, надел футболку и трусы, сел в кресло, налил себе стакан грейпфрутового сока.

Голос Нины зазвучал более уверенно:

– Я медленно пошла вперед по коридору. Мне было холодно. Сквозняк летал везде, приходил со всех сторон. Казалось, даже сверху и снизу.

Помню стены. Они не были прочными. Странные, жидкие стены. Можно было коснуться их рукой, и она завязла бы в дымчатой субстанции. Краска со стен кое-где облетела, образовав фигуры. Они были похожи на фрукты. Знаешь, как это бывает с облаками? Они всегда что-то напоминают. Фрукты… Яблоки, абрикосы, сливы, бананы… Это меня возмущало и злило. Мягкий, податливый коридор – и вдруг эти идиотские фрукты.

Он массировал виски, позевывая:

– Подожди с эмоциями. Дай мне просто сухие факты.

– Прости… – Нина прикурила сигару. – Коридор закончился, и я вошла в огромный ангар или цех… Справа на стене виднелось небольшое окно. Синий свет сумерек еле освещал пространство. На полу под ним что-то шевелилось. Я подошла. Это была собака. Обычная серая дворняга. Она тихо скулила, находясь в полусне. Мне показалось, что ее тело пульсирует. Я не знаю, как объяснить. Так не может вести себя тело в физическом мире. Собака содрогалась – и словно обрушивала каждой судорогой часть пространства.

Алекс встал с кресла, развел руки в стороны, суставы хрустнули. Мускулы пошли буграми и перекатами.

– Что было дальше? Слева, там что-то было слева? Что ты видела?

Нина закрыла лицо ладонями, голос ее задрожал:

– Нет, нет… Я не знаю, что там было слева, я не могла туда посмотреть. Левой стороны пространства словно не существовало. Я даже думать не могла, что туда можно смотреть. Это как пятый угол, понимаешь? Все о нем говорят, но никто не может вымести из него мусор или, наоборот, швырнуть туда фантик. Левой стороны просто не было. Только то, что справа, и то, что впереди. Окно, собака, синие сумерки.

Алекс выхватил у нее сигару, пересел в другое кресло, дым укутал его голову и плечи, словно живая шаль.

– Окно, собака, синие сумерки, – мечтательно повторил.

Голос Нины стал низким и монотонным, будто в плюшевой игрушке садились батарейки:

– Я пошла дальше, в темноту. Но там было не совсем темно. Спереди исходило свечение. И снизу, сверху, сбоку – единого источника света не было. Белый такой… бледный свет. Я вдруг почувствовала что-то на носу, нечто холодное. Затем на лбу, на шее.