Традиции & авангард. Выпуск № 1

«Коксохим» стоит рядом с Авдеевкой, в противоположном конце которой изгибом проходит шоссе. Долгое время ополченцы держались по одну сторону дороги, а украинские войска – по другую.

– Считай, почти в окружении. Два месяца ни света, ни воды, как мы все от дизентерии не вымерли, не знаю. А лето, жара, представь? Обстрелы постоянно такие, что тебя ночью с кровати скидывает взрывной волной.

Ополченцам носили еду на передовую, она же прямо в городе была. А однажды ночью слышим: гул. Обрадовались, думали, что подмога. Смотрю – раз-раз, люди из посёлка стали стекаться к окраинам. Ну и я вместе с ними. Оказалось, украинцы идут. Все в камуфляже, с оружием. Наши-то первое время в трениках и тапках воевали, уже позже форма появилась. А эти едут, флаги жёлто-голубые по пути вешают: кто за дерево зацепит, кто за столб. Только проехали – народ их сдирает и бросает на землю.

И тем, кто говорит, что они освободители, – не верь. Вошли как фрицы. Если вы освободители, то где радость, где цветы-объятия? Народ стоял испуганный. Нет, справедливости ради скажу: пара каких-то криков была – дескать, молодцы, – но как-то вяло звучало.

Они подъехали и первым делом спросили, где у нас больница. А кто-то в ответ: вам зачем? И те в ответ: там раненые сепары от нас скрываются, надо разобраться. Вот это зачем? Как они будут разбираться? Неизвестно, доехали они до больницы или нет.

А у меня сын в министерстве ДНР работает и как раз накануне домой приехал ночевать. Так-то не знали, что будет с Авдеевкой, ополчение вдруг отошло, он ночевал в Донецке. А тут взял и прикатил. И что делать? Разобрали диван, три дня его в том диване прятала, ведь посёлок маленький, все друг друга знают, какой-нибудь пьянчуга за бутылку скажет этим, кто есть кто.

Пыталась найти машину, чтобы выехать, – никто не берётся. Ни за какие деньги. Кое-как соседка согласилась. Только, говорит, вещей с собой не берите. Я взяла каких-то маек, кошку с собакой, заднее сиденье сняли, положили туда сына, накрыли чем-то…

У меня соседи по лестничной клетке пожилые: он армянин, она молдаванка. Мы общались, помогали друг другу. Она хозяйствует, то пирожки принесёт, угостит, то поможет с уборкой. А у него руки золотые, всё починит, прикрутит. Я им в ответ лекарствами помогала. Когда эти вошли, дед уже лежачий был. Как я их брошу?

Пришла и говорю: поедем вместе, ну найму не легковушку, а грузовичок раздобуду. А она сидит возле его постели, сжалась как мышка, плачет. Мы, говорит, тебе раньше не рассказывали, но сами сюда бежали из Приднестровья, когда танки начали бить по жилым домам. Второй раз такое переживаем. И куда им теперь ехать? Отказались. Старикам трудно бросать нажитое. Не дай Бог никому. В декабре дед умер, она с какими-то старушками объединилась, живёт. Всё веселее.

И вот поехали мы в четыре часа утра. На улице ни души. Машин нет. А вокруг земля в воронках, «градины» торчат неразорвавшиеся, какие-то снаряды валяются, всё в железе, как в фильмах про войну. Рассвет начинается. Я еду и молюсь, чтобы Господь уберёг. Соседка моя в руль вцепилась так, что костяшки побелели. А чем ближе к блокпосту, тем страшнее. Соседка говорит: главное, не нервничай и не плачь.

И так вышло, что одновременно к блокпосту подъехали мы и гружёная фура. На нас глянули: две бабы, что с них взять? И выбрали фуру. Нам машут, мол, проезжайте! Едва доехали до своих, как у меня слёзы хлынули. Ребят наших обняла, сына вытащила… Тихая истерика.

Соседка поехала обратно, нас ребята посадили на свою попутку. Добрались до Донецка, сын на работу пошёл, а я – жильё искать.

Вот теперь тут живём. Ничего не было поначалу, даже на работу выйти не в чем, потом как-то устроились, люди помогли, посылки из России присылали. Думали, на неделю максимум уезжаем, а вышло, что на годы. Квартиру в Авдеевке недавно обобрали подчистую, и ничего своего у нас не осталось, кроме тех вывезенных маек.

Ну скажи: разве нам было дело до Приднестровья? И не думали, что у нас что-то такое начнётся. И когда в России говорят, мол, это не наша война, хочется просто кричать: это счастье, что у вас такого нет, но ведь в любой момент может рвануть! Никто не застрахован от беды.

И наша вина в случившемся есть: проглядели 2004-й год. Вот когда всё началось: национализм, скачки эти… Надо было ещё в девяностых к России уходить, просто тогда никто об этом не думал – не до того было, есть хотелось. Но Украиной мы никогда не были и не будем. Мы русские.

А в Путина я верю. Он справится. Наверное, никто так не верит в Путина, как Донбасс…

Вечером Марина отпускает меня погулять в одиночестве.

– Куда пойдёшь?

– Не знаю… Наверное, через Донбасс-арену к реке.

– Стоп. Не надо туда ходить! Это небезопасно.

Значит, так: выходишь из подъезда, по диагонали дворами выруливаешь на Артёма и по Артёма гуляешь сколько влезет!

Я киваю.

Улицы пустынны, профили нескольких людей пролетают мимо меня в окнах троллейбуса. Вдоль дороги выстроились баннеры с портретом Моторолы и словами «Герои не умирают». Исправно горят фонари. Под ветром мелко трясутся деревья. Редко-редко ездят машины. Восемь вечера.

В правом ухе звенит Кристалинская, левым ловлю взрывы и пулемётные очереди где-то вдалеке. Порой кажется, что слабое эхо взрывной волны пружинит о спину и туго вздрагивает город. Воздух растеплившейся осени похож на раннюю весну, он накатывает удивлением, и хочется дурачиться. Несколько метров бегу по тротуару вприпрыжку, подпевая плееру, – меня некому застукать и застыдить. Хочется пинать листья, но старшие товарищи запугали возможными спрятанными растяжками, кто-то уже подорвался, и я не лезу. Счастлив человек, свободный пинать листья по первой осенней прихоти! Счастлив человек, не слышащий за спиной взрывов!

Я больше не думаю ни о Донбассе, ни о Приднестровье, я лечу по большому красивому городу, различая звук собственных шагов и пугаясь памятников, уличных ночных властелинов, что сходят с постаментов и бредут куда-то, вороша ореховые и кленовые кучи, не слушая взрывов.

Луганск

Удивительно, как за неделю можно сродниться с совершенно незнакомым человеком. Утром простились с Мариной на Южном автовокзале.

Вслед за мной в автобус влезал дюжий детина в куртке-хаки с нашивкой «Спартак».

– Ого! – сказала Марина. – Гляди, с каким героем едешь!

Я кивнула. Хорошо бы узнать, что за «Спартак». Но лучше – после обеда, сейчас слишком хочется спать…

– Да какой я герой, – обиженным детским голосом ответил детина. – Вот наш комбат, он герой!

Обнялись с Мариной, помахали друг другу в окошко. Автобус тронулся.

Раньше дорога от Донецка до Луганска была прямой и короткой. Теперь частично её контролируют разные стороны конфликта, и пассажирские автобусы три с половиной часа пробираются партизанскими тропами. Через избитую Ясиноватую, не доезжая десяти километров до Горловки, поворачиваем на многострадальное Дебальцево. По всему пути следования – дома в шрамах от осколков, дорога, изрытая железными дождями.

И блокпосты. Сооружения в середине дороги завалены сверху пухлыми посеревшими мешками, и кажется, врыты в землю. Вход в них узкий и тёмный, как бойница в стене крепости. Мы медленно плывём мимо, никто нас не останавливает. Я смотрю во все глаза. Невысокий паренёк в каске и с автоматом видит меня в окне и показывает язык.

В Луганске меня встречают, заселяют в гостиницу, объясняют, как проехать в центр и исчезают. Я остаюсь наедине с городом.

Он невелик и по-советски прям, но мне хочется полюбить его так же, как полюбила Донецк, и я направляюсь в Старый город.