Традиции & авангард. Выпуск № 4

Я решил отдать дань традиции, примерился к австрийскому шоколаду, к швейцарскому. В итоге взял куличики с посыпкой из какао.

А вот и доктор.

* * *

Идём длинными коридорами, белый халат ей к лицу.

И к лицу, и к талии, и к ногам.

В лифте я крепко беру её за волосы – не парик.

* * *

В кабинете располагаются двое: моя и коллега. У коллеги на лице синяки от косметических уколов. Выразительно посмотрев на меня, коллега вышла.

– Раздевайся, ложись.

Я разделся и лёг.

Она намазала мой живот слизью и принялась водить по нему фаллоимитатором, присоединённым к аппарату ультразвуковой диагностики.

Разумеется, это не фаллоимитатор, просто у меня болезненное воображение.

– Какая красивая печень.

Она смотрела на экран, а я – на неё.

– В смысле, красивая?

– Такая плотная.

Дверь в кабинет распахнута, из коридора доносятся разговоры ожидающих своей очереди пациентов, кушетка, на которой я лежу, скрыта ширмой.

– На ультразвуке узнаёшь о людях всё, – она размазывает по мне слизь.

– Что именно узнаёшь?

– Ты сыт или голоден, хочешь в туалет или не хочешь.

– Расскажи про меня.

– Ты сыт.

– Но я ничего не ел, как ты и велела.

– Совсем ничего? Чай не пил?

– Не пил.

– Совсем?

– Совсем.

– Совсем-совсем?

– Чай не пил, но…

– Что «но»?

– Кофе пил.

– И всё?

– Всё.

– Один пустой кофе?

– Да, один пустой кофе. Со сливками.

– Так.

– Что «так»? Разве кофе со сливками – это еда?

– Кофе со сливками не еда, а вот бутербродик…

– Что бутербродик?

– Бутербродик ты случайно не ел, чисто символически? – Она надавила мне на живот.

– Бутербродик?

– Да, бутербродик.

– Разве что совсем маленький.

– Один?

– Три.

– А тортик?

– Эклер, – признался я чуть ли не со слезами. – Ванильный.

– Поздравляю, у тебя всё в пределах нормы, хоть ты и не натощак. – Она протянула мне салфетку.

– Вытри ты, – сказал я.

Она с нажимом протёрла мой живот, а я подумал, что приятно ощущать силу собственных мышц, противостоящих её ладони.

Она подошла к окну, высунулась, сорвала с ветки сливу, помыла заодно с руками и протянула мне.

– Каждый год урожай. Тут везде аппараты облучения. Умеренная радиация растениям тоже полезна.

Я свесил ноги с кушетки и стал есть сливу.

Она оказалась сочной и сладкой, как будто с рынка.

– Извини, я не купил резинки, – сказал я. – В последний момент спохватился, а они у вас не продаются.

– Плохой мальчик. – Она взяла меня за ухо, я коснулся губами её руки. – Сама удивляюсь, почему они здесь не продаются. Видимо, считается, что смертельно больные думают только о лекарствах и совсем не думают о вечном.

Я всегда приношу ей презервативы. Иногда она со своим ультразвуковым фаллоимитатором должна проникать внутрь пациентов. Без резинки не обойтись. А больница не обеспечивает, приходится за свой счёт покупать.

* * *

На прощание, глядя на её декольте, я сказал, что грудь получилась очень хорошо.

– Нравится? – оживилась она.

– Хочется там жить, – ответил я и склонился, чтобы поцеловать внушительные выпуклости в вырезе халата.

– Знакомый хирург делал. Как для себя.

Мы оба рассмеялись этой двусмысленности.

– Ладно, иди, а то увидят. Напишу после суток.

Она написала раньше.

Очень вкусные конфеты.

Вкусные… значит, обратно в лавку не перепродала.

Михаил Куимов

Михаил Куимов родился в 1993 году в Соликамске. Выпускник геологического факультета Пермского государственного университета. До 2018 года работал в калийной шахте, затем на золотых приисках Колымы. Лауреат нескольких краевых литературных конкурсов, публиковался в журналах «Урал» и «Вещь», сборнике «Шепчутся и кричат», «Антологии современной уральской поэзии» (том 4), соавтор поэтического сборника «Шанс для неизданных» (2017), автор книги стихотворений «Хребет» (2019).

Снег уже не растает до мая

* * *

Как истрачу дни,Вместо скорби словаВ некролог черкни:«Никогда и снова».И шагай сутра,Но не слишком рано,Выпить у шатраДва американо.Покури взатяг.И запомни только:Это вздор, пустяк,Роковая долька.Смех оставь на чай.В лоне улиц мёрзлыхСкройся. ОбещайМне – не слушать мёртвых.

Цивилизация

У центра пустовала церковь. РечкаТекла с востока, тихая, как речь, какНесмелый голос прошлого, утратуОплакивая. Посмотри на карту.О городок! Музей миниатюр! МыГлядим на север: видим лес и тюрьмы;Глядим на юг, в гряду солеотвала:Едва пространства! Потому нам малоВ нём воздуха. И времени. У центра —Пустая церковь, видимо, уценкаВ отсутствие ширин и длин, высоток.Пейзаж больнее, чем удар в висок. ТакНе помогают глазу сон и бренди,Услышанные краем уха бредниПод узким, как растяжка, небом. ЗападПылал закатом. Всем привычный запахВитал над площадью автовокзала.Никто не замечал, как угасалаЦивилизация. Скамейки сквераЧто зубы старика. Кончалась эра.Ничто не сохранить. Ограды прутьяНе сберегут от вечности. Не будь яОдним из смертных, лучше не сказал бы.У центра пустовала церковь. ЗалпыБеззвучия взрывали её куполВ той мере, как заполнен домик куколБездушием. И звёзды словно грозди.И ночь вбивает в крест кривые гвозди.

Олеся

Тьма с Олесей давно знакома.Тьмой Олеся извне влекома.Смерть вдыхает её через ротАбо наоборот.«Человечество – это плесень», —Повторяет во тьму Олеся.Тьма в ответ произносит: «Азъ есмь.Это тоже болезнь».Смерть целует Олесю в темя.Словно кровь, застывает время.Перевёрнутый сумрак вверх дномГоворит на родномЯзыке для неё. В истомеРастекаются звуки. Кроме,Льётся смеха бурлящий ручейЧерез контур плечей.Да, Олеся, теперь ты дома.Чувством дома ты лишь ведома.И пока темнота холодна,Ты не будешь одна.

* * *

Бог выпал с первым снегом. Смерть его кМоменту времени – не более чем признакСпиральности: виток – виток – виток.Стоишь и смотришь, как над снегом призракПарит, полупрозрачный, и емуНе страшно больше. А тебе – до дрожи.От смерти, снега, Бога. Но к чемуВолнения? Ведь вы одно и то же.И застывают лужи, но у льдаТвои черты: беспомощность и холод.И тени уплывают в никуда:От снежности. От времени. Тебя от.