Традиции свободы и собственности в России

Дума выносила судебные решения и административные постановления, на которые нижестоящие власти не решилась бы по недостатку полномочий, по отсутствию или несовершенству закона. Дума проверяла и исправляла действия подчиненных властей, толковала и редактировала закон, заменяла или отменяла его, давала новый закон, регулировала отношения, решала всякого рода «небывалые» дела, показывая, как надобно впредь решать их: ее судебный или административный приговор становился обязывающим прецедентом. То есть, она во многом действовала как сегодняшний Верховный суд Российской Федерации (или как Правительствующий Сенат Российской империи — до 1917 года).

Важнейшие вопросы: о прекращении войны со Швецией, о преобразовании земского управления, о Казанском царстве и так далее вполне могли решаться — и решались — в Думе в отсутствие государя. Как ни удивительно звучит, но думский регламент не требовал, чтобы «приговоры» Думы представлялись на утверждение царю. Царь отнюдь не председательствовал в Думе каждый день, большинство дел Дума решала окончательно и без него, докладывая лишь о том, что требовало «именного указа». Ключевский специально исследует этот вопрос в главе XXIV своего монументального труда. «Было только два рода боярских приговоров, которые всегда или часто представлялись на утверждение государю, — пишет он. — Это приговоры Думы о местнических спорах (о том, кто знатнее — А.Г.) и о наказании за тяжкие вины. Государь пересматривал такие приговоры, и пересмотр второго рода дел обыкновенно сопровождался помилованием виновного или смягчением его наказания. По ходатайству духовенства государь смягчал и собственные приговоры о преступниках».

Дума была органической и необходимой частью Русского государства. Без нее страна не могла бы обходиться. Даже в 1565-1572 годы, когда Россия оказалась разделена на опричнину (управляемую Иваном Грозным и опричной Думой) и земщину (управлявшуюся, в качестве правительства, «обычной» Думой), для принятия решений по наиболее важным вопросам опричные и земские думцы собирались вместе.

Современный историк А.Л. Янов напоминает еще об одном важном обстоятельстве: «В начале XVII века, когда конституционной монархией в Европе и не пахло», Дума приняла (4 февраля 1610 года) «вполне цельный основной закон конституционной монархии, устанавливающий как устройство верховной власти, так и основные права подданных», так называемую «конституцию Салтыкова». Речь идет о Договоре об условиях избрания королевича Владислава русским царем. Договор предусматривал, сошлемся уже на Ключевского, «не только сохранение древних прав и вольностей московского народа [sic!], но и прибавку новых... Права, ограждающие личную свободу каждого от произвола власти, здесь разработаны гораздо разностороннее, чем в [крестоцеловальной] записи царя Василия Шуйского: все судятся по закону, никто не наказывается без суда; каждому из народа московского для науки вольно ездить в другие государства христианские; вера есть дар Божий, и ни совращать силой, ни притеснять за веру не годится; государь делит свою власть с Земским собором и боярской Думой»95. Земскому собору отводился «учредительный авторитет» и «законодательный почин», боярской Думе — «законодательная власть»: вместе с ней государь занимается текущим законодательством, издает законы. «Без согласия Думы государь не вводит новых податей и вообще никаких перемен в налогах».

«Конституция Салтыкова» (про Михаила Глебовича Салтыкова можно сказать, что он был одним из руководителей реформистско-либеральной партии своего времени, имевшей множество сторонников) после разгрома «тушинцев» стала восприниматься как навязанная извне, что скомпрометировало ее и не дало воплотить в жизнь, но, как подчеркивает А.Л. Янов, она «явилась не на пустом месте, а отразила уходящую вглубь веков русскую либеральную традицию». (Я бы назвал эту традицию не либеральной, а демократической.)

Нередко можно прочесть, что Дума была упразднена Петром I в 1711 году. Это неверно. Указа об упразднении Думы не было, Дума перестала существовать потому что была расщеплена и растащена на другие учреждения. История предсмертных метаморфоз Думы поучительна, она ясно показывает, насколько любому государству необходима исполняемая конституция, Основной закон. Без него ни один государственный институт, даже самый древний и почтенный, не гарантирован от произвольного с собой обращения.

Начав заниматься государственными делами, Петр почти постоянно находится вне Москвы. После начала, в 1700 году, Северной войны из Москвы выбывает и все больше думных людей — командовать полками, управлять областями, смотреть за постройкой кораблей. С 1703 года власть и вовсе раздваивается: теперь Дума — боярское московское правительство, а в Петербурге возникает новая столица со своими центральными учреждениями, носящими необычные имена. По списку 1705 года из 59 бояр, окольничих и прочих думных чинов в Москве находилось всего 28. Дума руководит из Москвы внутренним управлением, между тем как царь ведет дела войны и внешней политики. «Из учреждения законодательного — пишет В.О. Ключевский, — Дума все более превращается в учреждение распорядительное», т.е. выполняющее волю Петра, первого истинного самодержца.

В сентябре 1708 г. на заседании Думы под председательством царевича Алексея присутствует всего-навсего 14 членов Думы, но зато большинство из них — главы разных приказов. Именно поэтому в письмах Петра и в актах того времени они именуются министрами, а Дума — «конзилией» (советом министров). Находясь в походах, Петр сам настаивал, чтобы управители отдельных ведомств обо всем писали прямо в конзилию, прибавляя (в 1707 году): «а мне из Польши ничего делать невозможно, токмо к ним же посылать, и из того кроме медления ничего не будет». В письме из Вильны Петр предписывает князю Федору Ромодановскому, главе Думы, объявить «всем министрам, которые в конзилию съезжаются, чтоб они всякие дела, о которых советуют, записывали, и каждый бы министр своею рукой подписывал, и без того отнюдь никакого дела не определяли, ибо сим всякого дурость явлена будет».

Сенат также учреждался «для всегдашних в сих войнах отлучек» государя, но учреждался в 1711 году уже в Петербурге. Думу, как было сказано, постепенно «растащили» на части другие учреждения. Вдобавок, Петр I перестал «сказывать боярство», то есть пополнять список бояр, и естественная убыль членов Думы постепенно привела самый древний русский институт, Думу, вместе с боярством, к исчезновению.

Можно ли, вслед за А.Л. Яновым, автором ряда работ по русской истории XIV-XVII веков, назвать Думу «парламентом Московского государства»? Данная мысль достаточно подробно развивается этим автором не раз, поэтому процитирую место, где она выражена наиболее сжато: «Дмитрий Донской говорил перед смертью своим боярам: "Я родился перед вами, при вас вырос, с вами княжил, воевал вместе с вами на многие страны и низложил поганых". Он завещал своим сыновьям: "Слушайтесь бояр, без их воли ничего не делайте". Долгий путь отделяет этот завет от статьи 98 Судебника 1550 года, налагавшей юридический запрет на принятие государем законов без согласия бояр. Почти два века потребовались вольным княжеским дружинникам, чтобы его пройти, но они справились с этим успешно. Они заставили власть считаться со своей аристократической организацией, превратив Боярскую Думу во вполне европейский парламент Московского государства»96.

Не хочется спорить с историком, но и встать на его точку зрения трудно. О каком «вполне европейском парламенте» образца 1550 года может идти речь, где был такой? Само это словосочетание рисует образ усеянной добродетельными парламентами, купающейся в правах человека Европы, до уровня которой неожиданно (и ненадолго) дотянулась Россия. Такая картинка скорее вводит в заблуждение.

О том, какой парламент был в тюдоровской Англии, речь у нас уже шла: королевская власть сама издавала законы (ордонансы) и возражений не терпела. Правда, к 1550 году главного тирана, Генриха VIII, уже три года как не было в живых, на троне сидел подросток Эдуард VI (мы его помним по «Принцу и нищему»), но террор против католиков не ослаб, головы энергично слетали с плеч. Даже «отказ от заблуждений» не спасал горемык: их принимали в лоно англиканской церкви, после чего вели на плаху, предположительно счастливыми. За короткое время были обезглавлены и два регента при малолетнем короле — правда не за католицизм: одного, дядю юного короля, казнили за то, что он убил любимого пса своего племянника, другого — непонятно за что, но формально «за государственную измену». В 1549 году специально созванный парламент принял «Акт о единообразии» (вероисповедном). Зато когда в 1553 году трон заняла королева Мария Кровавая97, посыпались головы протестантов (не путать с бессчетными казнями через повешение на основании «Статута против бродяг и нищих» — эти казни не были связаны с религиозными увлечениями монархов и совершались своим чередом, во вполне фоновом режиме, без особых усилений и спадов). 283 человека, включая архиепископа Кентерберийского, сожгли — видимо, для разнообразия. Заодно новая королева умертвила свою 16-летнюю (побежденную!) соперницу в борьбе за престол, да не одну, а с юным мужем. В общем, Марии тоже было не до парламента.

Где же в Европе того времени имелся образцовый парламент, на который могла бы равняться боярская Дума? Может быть, это были французские Генеральные штаты? Правда, Etats Generaux вообще были мало похожи на парламент, французские короли созывали их от случая к случаю, а точнее — когда им позарез была нужна поддержка в сословиях (etats — сословия). Хотя первый созыв в 1302 году отделяют от последнего, в 1615-м, три с лишним века, суммарное число созывов совсем невелико. Возьмем интересующий нас век: Людовик XII (правил в 1498-1515) собрал Генеральные штаты лишь однажды, в 1506 году; Франциск I (1515-1547) не собирал совсем; Генрих II (1547-1559) сделал это один раз, в 1548 году, причем многих депутатов назначил сам.

Что до испанских кортесов, они хоть и старше английского парламента, и вплоть до середины XIV века опережали его в своем развитии, да вот беда: стоило кортесам проштамповать в 1348 году законы, укрепившие королевскую власть, как начался их закат. Их созывали все реже, лишили тайны прений (тем повысив уровень осторожности дебатов). Впрочем, короли хоть и считались с кортесами все меньше, на всякий случай настояли на принятии последними (в 1445 и 1469 гг.) деклараций о божественном происхождения королевской власти. Хотя хиревшим кортесам нельзя не отдать должное за то, что в 1510-22 гг. они постарались смягчить свирепство инквизиции и ограничить привилегии иностранцев, а во второй половине того же века даже предприняли попытки умерить произвол Филиппа II (кстати, мужа вышеупомянутой Марии Кровавой), нельзя не признать: по состоянию на 1550 год это был вполне бессильный институт, опасавшийся своего упразднения.

Показательна и судьба португальских кортесов. Они также старше английского парламента, учреждены в 1254 году, просуществовали 444 года и за это время их собирали 122 раза на период от двух недель до нескольких месяцев. Кортесы состояли из трех сословий: духовенства, знати и горожан. В период расцвета городов от последних зависело, принять или отвергнуть королевскую просьбу о субсидии на войну, на королевское бракосочетание или об изменении содержания драгоценного металла в монетах. Но парламентом кортесы не стали. С усилением королевской власти их значение, как и в Испании, падает. За весь XVI век кортесы собирались десять раз. Португальские кортесы XIX века — вновь учрежденный орган, получивший старое название.