Традиции свободы и собственности в России

А затем произошла удивительная вещь. На 19-м году своего существования советская власть вдруг устыдилась отсутствию в СССР «буржуазных» прав и свобод, формальных признаков демократии и отсутствию органа, хоть как-то напоминающего парламент. В декабре 1936 года на свет появилась «сталинская» Конституция СССР. Она содержала ряд сенсаций, главными среди них были четыре. Во-первых, становились союзными республиками Казахстан и Киргизия, до того входившие в качестве автономных в РСФСР. Во-вторых, в новой конституции отсутствовало понятие «поражение в правах по классовому признаку». В-третьих, в ней провозглашалась свобода собраний и митингов, свобода слова, свобода печати, свобода союзов — правда, к каждой свободе (и без того обреченной остаться на бумаге) была сделана перестраховочная приписка: «в соответствии с интересами трудящихся и в целях укрепления социалистического строя». И наконец, новая конституция даровала стране двухпалатный законодательный орган — избираемый, подумать только, на «всеобщих, прямых и равных выборах при тайном голосовании» Верховный Совет в составе Совета Союза и Совета Национальностей.

Этот Верховный Совет, впервые собравшийся в январе 1938 года, прославился тем, что в нем за пятьдесят лет не было подано ни одного голоса против, только за. Воздержавшихся тоже не было. Но поскольку формально это был парламент (его представители с 1955 года даже участвовали в работе Межпарламентского Союза), я добросовестно вник и в его пустопорожнюю историю. И даже набрел на забавную подробность.

Верховный Совет был, по большому счету, пародией на Думу, память о которой была жива в массах, а значит, должен был содержать какие-то яркие черты пародируемого объекта. В массовом сознании был жив образ «думского клоуна» Владимира Митрофановича Пуришкевича, вполне способного явиться на заседание с розой в ширинке. В положительно переосмысленном виде этот образ воспроизвел поэт Василий Иванович Лебедев-Кумач. Он был депутатом первого созыва и выступал всегда в стихах. Это были целые поэмы. Вот четверостишие из его выступления про бюджет — стишки корявые, хотя мысль верная:

Кому нужны средства, пусть сам их поищет,

Народный бюджет — не карман для транжир.

Излишки ссуд, как излишки пищи,

Рождают не мускулы, а только жир.

Но в основном стишата были примерно такие:

Да здравствует этого блока создатель —

Великий политик и мудрый стратег,

Ленинских дум гениальный ваятель

Сталин — первый наш человек!

Нет еще силы, чтоб нас устрашила,

Сумеем разбить мы врагов любых, —

Не зря среди нас депутат Ворошилов

И смелые лица бойцов молодых!

Товарищи депутаты Верховного Совета!

Быть может, впервые в истории Земли

В парламент(!) по праву вошли поэты,

А вместе с ними музы вошли…

Помимо Верховного Совета СССР были учреждены Верховные Советы союзных республик, в том числе РСФСР (ее, кстати, и тогда часто называли Российской Федерацией, опуская слова «Советская» и «Федеративная»). Все эти квази-парламенты собирались на два, от силы на три дня дважды в году и никакой роли не играли и играть не могли. Пять десятилетий их существования составляют имитационный период нашего парламентаризма. Но повторю еще раз: имитация демократии — высший комплимент, который тоталитаризм делает свободе.

Сегодня любая тоталитарная диктатура обязательно называет себя выразителем воли народа, и даже самые дремучие из них вынуждены вводить у себя декоративные атрибуты демократии. Самозащиты ради любой такой режим именно себя объявляет истинной (вариант: народной, социалистической, корпоративной, общинной, солидаристской, закрытой, национальной и так далее) демократией — в отличие от демократий неистинных, «формально-юридических» или «буржуазных». Делается это больше для внутреннего потребления, обращать подобные заклинания вовне достаточно бесполезно. Одно дело — параллельное существование демократий разного происхождения и потому не вполне схожих, другое — попытки выдать куклу за живое существо.

Почему в СССР постоянно проводились выборы в местные и «верховные» советы, а также выборы судей? Ведь это на самом деле не были выборы — выбор отсутствовал, кандидатура всегда была одна. Зачем власти это было нужно? Зачем она добивалась 99-процентной явки и 99,9 процентов голосов «за»? Для чего нарезались избирательные округа (некоторые из них территориально повторяли предреволюционные округа по выборам в Государственную Думу), оборудовались избирательные участки, кабинки для тайного голосования? Почему в избирательных бюллетенях с одним-единственным кандидатом было написано: «Оставьте одного кандидата, остальных вычеркните». Зачем советская власть выдавала себя за что-то иное? Все это составляющие более широкого вопроса о том, что из себя представляла советская власть или власть Советов.

Хотя при Брежневе нас стали застенчиво уверять, что Советы — это «представительный орган власти и народного самоуправления», его предшественники были откровеннее и Советы за представительный орган не выдавали. Сталинская «Большая советская энциклопедия» гласит: «Советы — органы власти социалистического государства рабочих и крестьян», а «Советская [с большой буквы] власть является государственной формой диктатуры пролетариата».

Диктатура не может быть представительством. Но назвать Верховные советы органами диктатуры язык не поворачивается. Власти у них, по сути, не было никакой. Любой нижестоящий Совет обладал, каждый на своем уровне, реальной властью, благодаря тому, что в его структуру входил исполнительный комитет, исполком. Верховный же совет оставался чисто декоративным органом для юридического оформления и единогласного одобрения решений, принятых в другом месте.

Просуществовав без существенных изменений полвека, советский квази-парламентаризм «встал на путь исправления». На рубеже 80-х-90-х годов XX столетия ростки истинного парламентаризма начали пробивать себе дорогу в ходе начавшегося процесса демократизации страны. Сначала этот процесс достаточно бурно, но мирно развивался в рамках Съезда народных депутатов — новой и, как тогда казалось, многообещающей формы представительства, рожденного горбачевской Перестройкой. Но за несколько лет Съезд, незаметно вернувший себе имя Верховного Совета, так и не стал парламентом. Мало того, к 1993 году он превратился в главную надежду коммунистического реванша. Миром дело кончиться, видимо, не могло, и не кончилось.

Тем, кто продолжает оплакивать разгон Верховного Совета и клясть за это Б.Н. Ельцина, предлагаю проделать такое умственное упражнение. Вообразите, что 22 или 23 октября 1917 года офицерские части Петрограда окружили Смольный, подкатили пушки и, не считаясь с жертвами и ущербом для архитектуры, уложили две или три сотни «братишек», а с ними вместе — штаб вооруженного восстания, всех этих Дыбенок, Крыленок, Сталиных, Дзержинских и Троцких (В.И. благоразумно отсиживался в другом месте). Скорее всего, мемориал этих достойных борцов за свободу (я не шучу — эти люди умерли бы смертью героев, так и не узнав о себе самих, какие они негодяи), сегодня посещали бы туристы, как они посещают памятник коммунарам в Париже, а гиды рассказывали бы о реакционной военщине, пролившей 90 лет назад невинную кровь. Партия большевиков, давно образумившаяся, имела бы в Государственной Думе 21-го созыва пятую часть мест, переходя от роли конструктивной оппозиции к участию в коалиционных правительствах и обратно. И мы жили бы в богатой и счастливой России.

Надеюсь, и в Москве появится мемориал жертв октября 1993 года, подобный парижскому на кладбище Пер Лашез. Я видел фотографии этих людей — у них прекрасные лица, они были уверены, что защищают свободу. Увы, они ошибались. От реставрации коммунизма нас отделял тогда всего шаг.

Правовые основы новой России и нового российского парламентаризма закрепила Конституция Российской Федерации, утвержденная на референдуме 12 декабря 1993 года. Легитимность этой Конституции теперь молчаливо признается даже той частью думской оппозиции, которая называет события октября 1993 года «расстрелом парламента» и яростно нападает за это на Ельцина — ведь они депутаты законодательного органа, созданного в соответствии с этой конституцией, они участвуют в политике, подчиняясь правилам политической жизни, установленным этой конституцией.

* * *

Вникая в историю и предысторию российского и мирового парламентаризма, естественным образом приходишь к таким выводам: 

— Демократия — органичное, а не искусственное состояние общества;

— Любой народ, сознательно или инстинктивно, стремится к демократическому идеалу; 

— Следует говорить не о том, что тому или иному народа была неизвестна демократия, а о том, что ему не было известно греческое слово «демократия»; 

— Демократия неосуществима без парламентаризма.