Традиционализм и реформизм в советском политическом пространстве: формы и функции (1953–1991 гг.)

верхов» 1950-1980-х гг. определялось не столько логическими механизмами, сколько установками, целями и ценностями. С другой стороны, политическое мышление вместе со знаковыми моделями оперировало перцептивными категориями (образами, мифами, верованиями).

Можно предположить, что с реформизмом более связаны интуитивная, образная и аналоговая формы политического мышления. В этом смысле реформизм создавал специфический пространственно-образный контекст, важный для политического творчества. Традиционализм, скорее, являл пространство аксиоматического мышления, освобождения себя от обязанности постоянно давать публичные ответы на острые вопросы, выявлять реальные причины без ссылок на авторитеты. Такое мышление давало возможность продуцировать фиксированные оценки, однозначно сформулированные схемы.

Традиционалистский ракурс оставался ведущим для взаимодействия с опытом и актуально протекающими событиями, включая оценки состояния и перспектив советского блока, противостояния Западу, сохранения в чистоте «ленинских заветов». Критичность оценок, ассоциативность соотносились с цельным воспроизводством действительности.

В спорах с реформаторами у традиционалистов чаще проявлялось ситуационное мышление. Можно в этом плане указать на политический стиль сталинских адептов начала 1950-х гг., политико-психологические характеристики времени «антипартийной группы» 1957 г. или на политические акции сторонников «фундаментального большевизма» конца 1980-х – начала 1990-х гг. (Н. А. Андреева, Р. И. Косолапов, И. К. Полозков) [35] .

35

Письма Л. М. Кагановича в Центральный комитет, Генеральным секретарям ЦК КПСС и в адрес съездов партии (1960-1986 годы) (Каганович Л. М. Памятные записки. Приложения. М., 2003); Андреева Н. А. Не могу поступиться принципами // Советская Россия. 1988. 13 марта; Косолапов Р. И. Слово товарищу Сталину. М., 2002. Его же. Сталин и современность. М., 2011.

Традиционалистское восприятие более чувствительно к интонации, метафорическому смыслу, образности речи, оно почти не понимает глаголов, абстрактных терминов, не способно на ложные высказывания, хотя по-своему и понимает юмор. Интересные замечания по этому поводу представила Н. Б. Лебина, сравнивая «Толковый словарь языка Совдепии» и словарь-справочник «Новые слова и значения». Ссылаясь на мнение Вильгельма фон Гумбольдта, она пишет: «“глагол… резко отличается от имени существительного и других частей речи, которые могут встречаться в простом предложении… Все остальные слова предложения подобны мертвому материалу, ждущему своего соединения, и лишь глагол является связующим звеном, содержащим в себе и распространяющим жизнь”. Создатели “Толкового словаря языка Совдепии” сочли возможным и необходимым включить в его состав всего лишь 57 глаголов, из них к хрущевскому времени относятся 5 (“глушить”, “загнивать”, “прописать” (?), “разложиться”, “репрессировать”)». Иное дело – «Словарь-справочник», который «включает 3500 слов, из них 135 глаголов, причем в большинстве своем – это новые глаголы, что свидетельствует о динамизме языка хрущевского времени. Лишь 18 глаголов, в числе которых “выбить”, “дать (на лапу)”, “загорать”, “капать”, “спустить” и др., обрели иной смысл в изменившихся социокультурных условиях» [36] .

36

Левина Н. Б. Лингвистические источники периода десталинизации в СССР (опыт сравнительного анализа «Толкового словаря языка Совдепии», словаря-справочника «Новые слова и значения» и «Краткой энциклопедии домашнего хозяйства») // Новейшая история России / Modern history of Russia. 2011. № 1. С. 20-22.

Что касается реформистской ориентации, то она, скорее, соотнесена с геометрическим восприятием мира, одномоментной (холистической) обработкой информации, что обеспечивало образный охват ситуации, формируя полный образ из фрагментов. С этим, возможно, связана специфика пространственной геополитической картины, представленная в различных официальных текстах.

Наследники Сталина, казалось, были обречены на «новое» политическое мышление, которое по определению направлено на преодоление инерции, предполагает гибкость, инициативность, творчество. Их «новое» мышление должно было опираться на политико-психологические характеристики, проявляющиеся в принципиально иных, чем прежде, способах принятия политических решений и их практической реализации. Однако «новизна» на деле сочеталась с инерцией, нежеланием менять систему взглядов и оценок, изменить направленность и характер действий, отказаться от привычного механизма принятия решений. Групповой конформизм, убежденность в полном «совершенстве» своей веры – значимые характеристики традиционализма и реформизма 1950-1980-х гг. Партийный и личный опыт советских «верхов» мало учил тому, как подходить к системе и людям, сохраняя новизну взглядов, как уходить от прежних формул. С этим связана еще одна функциональная особенность традиционализма и реформизма – единство в признании идей гармонии интересов партии и народа, бесконфликтности политической жизни, построения общенародного государства, устройства социально однородного общества, ликвидации граней между классами, устранения различий между городом и деревней.

Дихотомической асимметрии соответствует распознавание «своих» и «чужих», узнавание и неузнавание. Recognition/ misrecognition, connaissance/meconnaissance – основные понятия теории идеологии Л. Альтюссера, по мнению которого функция идеологического узнавания есть «одна из двух функций идеологии как таковой (ее обратная сторона – это функция неузнавания)» [37] . Идеология функционирует так, что среди индивидов она «рекрутирует» субъектов или «трансформирует» индивидов в субъекты. В этом плане традиционализм как доминантный спектр четко «узнавал» лица врагов и друзей Советского Союза, твердо ориентировался в выявлении «левой» и «правой» части пространства. Традиционализму в большей мере, чем реформизму, соответствовала конспиративистская ментальность.

37

Althusser L. Ideology and Ideological State Apparatuses (Notes towards an Investigation) // Mapping Ideology. London, 1994. P. 129.

Модификационная адаптация 1950-х гг. вынужденно меняла многие структуры, объекты, включая формат Коминформа – детища Сталина и Жданова, а с ним и конспиративистскую ментальность – преграду переменам в социополитической и идеологической сферах [38] . Субъектно-деятельностный подход к изучению политического менталитета позволяет выделять конспиративистскую ментальность как самостоятельный уровень субъектности. Бинарность конспиративистской ментальности [39] обусловлена тем, что ее неосознанные структуры – более устойчивые образования, менее подверженные изменениям. Осознанные структуры политического менталитета, наоборот, более динамичны и склонны к диверсификации. Это можно подтвердить сравнением конспиративизма Коминформа и мифосимволики советского Торжества, когда в идеологическом осмыслении, гражданском прочтении и общенародном восприятии «чужое» представлялось иначе, нежели в повседневной практике (800-летие Москвы, 70-летие Сталина и др.). В этом проявлялась амбивалентность образа внешнего врага: функциональный для укрепления внутренней интеграции, политической однородности и социетальной идентичности, он оказывался дисфункциональным для современности, требующей терпимости и культурного многообразия. С очевидностью это продемонстрировал Фестивалитет 1957 г. При этом традиционалистское конструирование образа врага по-прежнему осуществлялось посредством формирования враждебных представлений об Они-группах и исходящих от них угрозах, что связывалось с потребностями формирования внутригрупповой идентификации Мы-группы.

38

Стариков H. В. Конспиративистская ментальность Коминформа: особенности политического менталитета «холодной» войны // Гуманитарные и социальные науки. 2014. № 1. URL: http://hses-online.ru/2014_01.html.

39

На это обращает внимание Р. Хофштадтер, который пишет: «Мир конспиративиста радикально дуален и полон угроз; в нем проводится четкая грань между силами добра и силами зла, причем последние одерживают верх» (Hofstadter R. The Paranoid Style in American Politics and other Essays. N.Y., 1965).

Когда говорят о политических координатах, не забывают о зрении. Анализ политического контекста «партийного зрения» [40] выявил жесткость дихотомии слепоты/зрения применительно к 1920-1930-м гг.: факт видения/невидения становился в то время политикой. Политическое зрение как визуальный протез власти в разных формах и воплощениях выявляло связь советского бытия с улучшением зрения. Отсюда метафора о советской власти, открывшей людям глаза на мир прошлого и настоящего. Характерно внимание к реально слепым с признанием их права на работу (организация в 1925 г. Всесоюзного общества слепых).

40

Орлова Г. А. «Карты для слепых»: политика и политизация зрения в сталинскую эпоху // Визуальная антропология: режимы видимости при социализме / под ред. Е. Ярской-Смирновой, П. Романова. М., 2009. С. 35-82 (см. также: Elden S. The Place of The Polis: Political Blindness in Judith Butler's Antigone's Claim // Related Content – Project MUSE – Johns Hopkins University. 2005. Vol. 8, iss. 1).

1950-е годы отмечены охлаждением жажды «социальной зоркости», правильного «социального зрения» (распознавание носителей литерных номинаций). Менялись визуальные режимы и технологии, оперировавшие реальными образами. Увядала офтальмологическая терминология («Только слепые не видят....»), хотя еще встречались упреки в политической близорукости.

Политико-идеологическим ориентациям соответствовали собственные принципы организации политического письма и речей. Вероятно, обе ориентации были равноценны по уровню мышления, но одна из них оставалась «говорящей», а вторая – в некотором плане «немой». Реформизм – это дословно воспринимаемые обозначения, «слова-концепты», грамматическое оформление высказываний и характеристик свойств. Стоит вспомнить «прогрессивное человечество», «поджигателей войны» и т. п. Характерны высказывания Н. С. Хрущева, запечатленные в сборниках его выступлений по внешней политике: «Если взять фотографии Гитлера и Аденауэра, то это – люди, совершенно не похожие друг на друга. А если говорить о политике, которая проводится господином Аденауэром, то это – та же политика, с которой начинал Гитлер… Гитлер, раскрыв свою пасть, не смог проглотить то, что хотел, и подавался, Аденауэру только и остается, что облизываться, злобствовать» [41] . «Если американские генералы и адмиралы своими сумасбродными заявлениями хотят подействовать на Советское правительство, запугать нас, то, как говорится: поищите дураков в другой деревне, в нашей их нет, давно перевелись» [42] . «Империалисты зря тратятся. Какие бы подачки они ни давали своему коню, он не может свернуть колесницу революции в сторону с пути, начертанного марксизмом-ленинизмом» [43] .

41

Хрущев Н. С. О внешней политике Советского Союза. 1960 год. М., 1961. Т. 2. (июнь-декабрь). С. 163.

42

Хрущев Н. С. Мир без оружия – мир без войн. М., 1960. С. 227.

43

Хрущев Н. С. К победе в мирном соревновании с капитализмом. М., 1959. С. 436.

Преобладание одной из двух ориентаций по ряду функций не абсолютно; в каждой ориентации заложены политические, лингвистические, пространственные и иные способности, однако весьма различается степень их выраженности. Так, лексикон традиционализма формировался не сразу и имел свои особенности: вероятно, он уступал реформаторскому, в нем имелись не только целостные образы, но и отдельные выражения, фразы. Это относится как к устной, так и к письменной речи. Традиционалисты хорошо понимали устные инструкции, проверенные слова. Они были способны накапливать опыт, вспоминать политические задания и тексты, которые «видели» или «ощущали» много лет назад.

Можно предположить, что способности к восприятию политической речи у традиционалистской ориентации не намного меньше, чем у реформистской, но способности к устной речи были ограничены. «Немой» традиционализм обладал, скорее, большими способностями к письменной речи. По-разному проявлялся традиционализм и реформизм в анализе вербальной информации.

Раздел II Изменчивость и неизменость советской системы 1950-х – начала 1960-х годов

Часть 1 Стресс системы и модели адаптации

Стресс и адаптационный синдром. Смерть Сталина породила в СССР невиданную прежде реакцию напряжения, возникшую в чрезвычайных обстоятельствах; выявилась неизвестная прежде общая реакция советской системы. Психологическое воздействие кончины генсека не просто нарушило принятый уклад жизни, но обернулось неспецифическими реакциями в разных областях и стратах. Лавинообразный рост нагрузки на Кремль породил череду разнонаправленных действий, заявлений, документов, решений.