Трагедия адмирала Колчака. Книга 2

На севере от Канска, в 120 верстах от жел. дороги, находился второй очаг Енисейской губ. — Тасеево. Из 49 волостей земская управа, по словам Колосова, могла сноситься лишь с 10—12 волостями, примыкавшими к железной дороге. Место операций бр. Бабкиных и Яковенко. На восток от Канска лежал Тайшетский повстанческий район — на границе Енисейской и Иркутской губ. Северные волости Канского у. и Нижнеудинского, Киренского у. Иркутской губ. занимал «Шиткинский фронт».

Движение в Енисейской губ. и по своему территориальному положению, и по своему характеру было, конечно, наиболее серьезным и опасным для власти. Будучи лучше организованным, оно выработало своеобразный повстанческий быт, своеобразную повстанческую дисциплину, которая поддерживалась суровыми репрессивными мерами: напр., в Тасееве за вторую кражу полагалась смертная казнь. Яковенко приводит любопытную солдатскую инструкцию — она даже несколько сентиментальна: говорится в ней о любви к людям, устранении пороков и пр. Здесь призывы к коммунизму — каждый повстанец должен быть коммунистом — перемешаны с добродетельными нравоучениями и медицинскими наставлениями об ограничении половых сношений и т. д. Все это отнюдь, конечно, не препятствовало царившему пьянству и разгулу [Яковенко. С. 81—83].

Идеологию местного большевизма хорошо можно иллюстрировать выдержками из «Военных Известий», которые издавал штаб Шиткинского фронта (отдельные статьи воспроизведены в сборнике «Партизанское Движение...»). Напр., о мирной парижской конференции «Известия» писали: «Во многих местах полился уже кровавый дождь. Причина вновь начавшейся кровавой бойни есть парижская мирная конференция, заседающая в Версале, члены которой — высшие аристократы, буржуи всего мира... Каждое вновь образованное государство старается захватить себе лакомый кусочек земли. Вот на этой-то почве разгорелась новая капиталистическая война с многочисленными человеческими жертвами» и т. д.

В повстанческом быту создавались свои особые начатки «государственности».

Была и местная «контрреволюция». Перед «судом» проходили дела о непризнании советской власти. В Тасееве имеется даже свой Совет нар. хозяйства, который, между прочим, за собирание ягод в лесу карал по всей строгости законов военного времени. Были школы, командные курсы, театр и пр. Оригинальность складывающегося быта оспаривать нельзя. Напр., заведующим политотделом в Тасееве состоял священник Вашкиров, проповедовавший безбожие. Но крестьяне упорствовали. Тогда поп-расстрига облекался в рясу и исполнял просимые требы...

В сущности, это были разбойничьи отряды — «Перстни» и «Коршуны» времен Грозного, перенесенные в обстановку XX в. и умело вскормленные большевиками на сибирской почве. Для того чтобы подобрать стихию, надо было ее обмануть, надо было самим сделаться бандитами, ибо эти разбойные партизанские дружины подчас носили подлинно бандитский характер.

Одна иллюстрация из более позднего уже времени и взятая из жизни другой территории может дать наглядное представление о формах сибирской партизанщины. Чтобы не расширять и не осложнять изложения, я оставлял в стороне большой узел повстанческого движения — Приамурье и Приморскую область. Здесь может быть отмечена та же прямая связь партизан с коммунистами, левыми с.-р., просто с.-р. и всякого рода анархистами-максималистами. Специфическая черта, пожалуй, — помощь, которую оказывают повстанцам китайцы³⁸. Своеобразие обстановки определялось и «нейтралитетом» американцев и наличностью японских сил. И здесь был свой «Кузнецк» — несчастный город Николаевск-на-Амуре. После трех месяцев господства «красных партизан» (с марта 1920 г.) от города остались лишь «сплошная груда камня, железа, бревен и проволоки» и 2000 человек из двенадцатитысячного населения³⁹. Трудно найти более жуткие страницы человеческого озверения и психопатологии, чем те, которые развернули перед миром партизаны, пополненные наемными китайцами, во главе с атаманом унтер-офицером Тряпицыным, бывшим петербургским рабочим-«анархистом», и начальником его штаба «максималисткой» Ниной Лебедевой-Киашко, племянницей бывшего военного губернатора Забайкальской обл. Николаевская трагедия, отличная от аналогичных событий в других местах, быть может, лишь по своему разнузданному масштабу, приобрела особый колорит в силу того, что здесь погибла и значительная часть находившегося в Николаевске японского гарнизона. Партизаны, в сущности, не захватили город, а вошли в него по добровольному соглашению японского командования с городским самоуправлением, осуществлявшим лозунг: «Долой гражданскую войну». История этих партизанских зверств излагалась уже не раз⁴⁰. Нет никакого сомнения, что партизаны Тряпицын и Лебедева, члены областного Исполнительного комитета советов действовали первоначально в полном контакте и даже по директивам высших партийных кругов⁴¹, не только местных, но и центра. Ужасы, имевшие место в Николаевске, и «буферная» тактика большевиков на Дальнем Востоке заставили, однако, последних открещиваться от ответственности за действия партизан (заявление Иоффе на Чаньчуйской конференции) и заявить, что Тряпицын просто уголовный авантюрист. Это характерно для большевицкой тактики. Приморская областная коммунистическая конференция вынесла 11 июля даже резолюцию о предании Тряпицына и К-о суду за самочинные действия, преследовавшие «исключительно личные интересы честолюбия и власти», но за два дня до этого партизанский штаб был расстрелян частью своих же партизан, подстрекаемых «белогвардейскими элементами» и восставших во главе с прап. Андреевым под лозунгом восстановления «демократической власти» против узурпации «кровожадной своры» Тряпицына. Через несколько уже лет большевицкая историография до некоторой степени реабилитирует ошибки «товарищей», объявленных в свое время «уголовными авантюристами», которые заплатили за свои ошибки жизнью.

«Но, — добавляет редакция сборника «Революция на Дальнем Востоке», — вероятно, мало кто не сделал бы тех же ошибок в той дьявольски трудной обстановке, при полной оторванности и малой подготовке к государственной и дипломатической работе»⁴².

* * *

«Карта» Колосова свидетельствует о немаловажном явлении. Как ни пространственна сама по себе территория большевицко-крестьянских партизанских действий — все это чисто тыловое движение⁴³. Там, где идет непосредственная война с большевиками, в сущности, крестьянских восстаний нет; там, где большевики успели проявить свою власть, антибольшевицкое настроение держится твердо. И никакие эксцессы власти не могут повернуть настроение крестьян в пользу советчины. Часто цитируется приведенная JI. Кролем записка начальника Уральского края Посникова, который ушел в апреле в отставку в силу невозможности для гражданской власти бороться с «военной диктатурой» на местах. «Руководить краем голодным, удерживаемым в скрытом спокойствии штыками, не могу», — писал Посников [с. 169]. И именно этот край, удерживаемый в спокойствии только штыками, дал массовое добровольчество при наступлении «красных» и массовое беженство — и бежала отнюдь не «буржуазия от своего «классового» врага. Уходят низы⁴⁴.

Явление, которое мы отмечали для конца 1918-го и начала 1919 г. — ко времени успехов на фронте, сохраняет свою силу в течение всего 1919 г., т. е. в период уже неудач и крушения фронта. Официальные сводки агентурных сведений в один голос указывают на то, что солдаты-«европейцы», т. е. с Урала и дальше, гораздо резче настроены против большевиков, чем сибиряки, которые «не знают, что творят большевики, и не верят тому, что про них рассказывают» — так передают слова солдат сотрудники культурно-просветительных ячеек в 7-й и 11-й уральской дивизии [5 октября. — «Пос. Дн.». С. 46]. То же наблюдается и в 8-й камской дивизии, где большинство солдат — добровольцы и не любят сибиряков за их сочувствие большевизму⁴⁵. Эти факты показывают, как мало обоснованы выводы Какурина, пытающегося доказать ad majorem gloriam [лат. к вящей славе] советской власти, что на территории «красных» тыловые движения имели характер временных колебаний, а у «белых» — это уже «закономерное историческое явление» [II, с. 94]. У «красных» тыловое движение якобы не носило массового характера, у «белых» — это подлинно народное движение. У «красных» к движению примыкал темный элемент деревни, у «белых» — сознательный элемент. Эти выводы не обоснованы — скорее приходишь к заключениям противоположным. «Голытьба», которая в 1918 г. идет в красные отряды, конечно, должна быть отнесена к «темным» элементам деревни. Случаются неожиданности. «Крестьянский посад» Куса — заводское поселение Уфимского района — дает весной 1918 г. отряд добровольцев для борьбы с крестьянскими бунтами: через три недели Куса стоит уже во главе антибольшевицкого восстания во всем округе [Подшивалов. С. 107]. Один документ конца января 1919г. отмечает нам трюки, к которым прибегали большевики в местностях, прилегающих к Перми и сочувствующих «белым» — мобилизованные крестьяне снабжаются удостоверениями, что они пошли добровольцами. Цель таких удостоверений — вызвать со стороны победителей расправу над «добровольцами». Массовое антибольшевицкое движение в Самарской, Оренбургской, Уфимской и Пермской губ. действительно носило чисто крестьянский характер и этим существенно отличается от движения сибирского. Такой же массовый характер носили восстания в Симбирской и Казанской губ. весной 1919 г. [Анишев. С. 228].

Сибирская деревня, не пережившая большевиков⁴⁶, в значительной степени была нейтральна: «вот тут ваши, а там ихние». Сибирский крестьянин туг на энтузиазм, поэтому он не проявлял его, говорят одни; в силу отсутствия этого энтузиазма он был холоден к большевизму, пытаются утверждать другие [Борьба за Урал. С. 251]. Одно частное деревенское письмо 1 июня 1919 г., после уже широкой волны повстанчества, характеризует отношение к власти как безразличное: крестьяне продолжают не сочувствовать большевикам, но и не желают, чтобы кто-либо их трогал, не желают, чтобы брали солдат, не желают платить податей. Они желают жить вольно, а кто правит — им все равно. Повсюду жажда окончания гражданской войны и стремление заняться своим личным благополучием. Крестьяне не сознают современных событий и не уясняют себе целей борьбы с большевиками, сообщает в октябре сотрудник по культурно-просветительной части 3-й армии. Крестьяне не считают войну своей, говоря, что воюют «белые» и «красные», а им достается «в чужом пиру похмелье» [«П. Дн.». С. 47—48]. Крестьяне нейтральны. Донесение по Новониколаевскому району от 30 ноября сообщает:

«...настроение крестьян какое-то запуганное. Боятся высказывать свое мнение даже наедине. Отношение к Правительству равнодушное: они и за Правительство и не против большевиков. Чувствуется, что война всех утомила и мешает их работе. У всех единодушное желание, чтобы она скорее окончилась. При этом многие относятся совершенно безразлично, в чью пользу эта война закончится — в пользу ли Сибирского правительства или в пользу большевиков, только бы окончилась. На войну большинство смотрит как на «убиение своего брата», исключение составляет самая незначительная часть, по преимуществу из зажиточных крестьян. Сведения о Правительстве, его намерениях и задачах и о положении фронта самые скудные, по большей части, неправильные... Ярых большевиков среди населения нет, нет и открытой большевицкой агитации, но скрытая есть, и распространяются провокационные слухи. О советской власти кр-не не имеют ясного представления» [«П. Дн.». С. 66].

Таково настроение к моменту, когда власти «Верховного правителя» фактически уже не было. Аналогичное можно отметить в самом центре партизанского движения. 5 декабря 1919 г. в Красноярской Городской Думе, «при закрытых дверях», гласный Смирнов говорит по поводу разросшегося движения Щетинкина: «Ведь сначала население отнеслось к нему враждебно. А далее?.. Когда пришли туда наши отряды? Это надо не забывать в момент объявления новой мобилизации, которая ляжет главным образом на деревню. Настроение деревни сейчас или нерешительное, или отрицательное к власти. Деревня нередко говорит: «Пусть войну эту кончают Колчак с Лениным единоборством. Наше дело — сторона». Такое настроение деревни очень опасно для Правительства и особенно для государства» [«П. Дн.». С. 78]. Нейтралитет означает пассивность⁴⁷. Пассивность открывает дорогу «вольнице». Властвует меньшинство и терроризирует большинство.

Не только для Сибири, но и для всей России мне представляется недоказуемым тезис, который лег как бы в основу социологических «размышлений» С. JI. Франка о революции в «Русской Мысли». Он, между прочим, писал о причинах неудачи «белого движения»: «При приближении «белых», в которых народ — правомерно или нет, это в данном случае безразлично — видел насадителей старой власти, власти «господ», он забывал свои, так сказать, «домашние», «семейные» счеты с опостылевшей ему советской властью и снова давал ей свою поддержку» [с. 256]. Насколько крестьяне забывали свои «домашние» споры, свидетельствует та кровавая междоусобная борьба, которая подчас шла в самой крестьянской среде. И не только в Сибири. Вот что пишет, отчасти как очевидец, автор цитированных уже очерков, В. Я. Гуревич: «Характерные проявления этой междоусобицы имели место уже в апреле и мае 1918 г. в Самарской и Уфимской губ., где в некоторых селах (напр., знаменитой Ивановке Николаевского у., ныне Пугачевского) борющиеся партии, попеременно бравшие верх в зависимости от приходившей извне помощи со стороны красногвардейцев или восставших против сов. власти уральских казаков, по нескольку раз вырезывали друг друга, добивая в следующий раз успевших скрыться от предыдущей резни» [«Рев. Рос.», № 57-58, с. 31]⁴⁸.

* * *

Случайные настроения легко изменяются. Крестьянское движение в Сибири чрезвычайно быстро пережило новую эволюцию. Ее история выходит уже за пределы поставленной темы. Отмечу бегло только некоторые штрихи для характеристики этих настроений; они дают возможность правильнее оценить то, что было в так называемый колчаковский период.

Пришла в Сибирь советская власть, и крестьянское противосоветское движение охватывает в 1920—1921 гг. действительно всю Сибирь. Конечно, «партизанщина» этого времени, по отзыву советских деятелей, носит уже только «грабительский и дезорганизаторский характер». Если в отдельных случаях старые «вожди» оказываются подчас во враждебном советской власти лагере, если отдельные разбойные банды не могут подчиниться государственному режиму большевиков и продолжают гулять по таежным лесам и урочищам вольной Сибири, то все же деклассированным элементам гораздо легче было слиться с большевицкой «государственностью», ибо большевики всегда, в сущности, опирались на своего рода деклассированные элемента. «Строителям» государства пришлось вступить в борьбу с Лубковыми и другими повстанческими атаманами, много раз высказывавшими «преданность» советской власти. Эта преданность хороша была только в момент борьбы с противником, когда по немецкому методу 1917 г. разнуздывалась стихия для развала армии и тыла противника. Бесподобную картину рисует автор очерка «Пятая армия и сибирские партизаны». На территории Мамонтова лежит г. Усть-Каменск, куда вступил один из полков 5-й армии и организовал ревком из большевиков и левых эсеров. Город бьш мертв, хозяйничали 12 тыс. партизан, разъезжавших с «песнями и криками... в различных одеждах, от порванной поддевки до поповской рясы, с кадилами в руках, причем на шеях лошадей были подвязаны кисти церковных одеяний» [Борьба за Урал. С. 272]. Пикари⁴⁹ «шуровали» по складам и магазинам и устроили бунт, когда около винных складов была поставлена вооруженная охрана. Ревком только и занимался тем, что выдавал записки об имуществах, не подлежащих конфискации и реквизиции. Единственной целью ревкома было — расформировать и разоружить людей, «выбитых из колеи и представляющих фермент для всяческих движений и восстаний»...