Трагедия адмирала Колчака. Книга 2

Павлу. ...Я... старался представить в Праге положение таким образом, чтобы скорее получить положительный ответ. Положение таково, что для серьезных действий нужно подождать предварительного согласия из Праги. Пока работаем на использование времени для необходимой подготовки. Я хорошо понимаю всю серьезность этого акта и желал бы только истинной пользы для России, но не ценою раскола в своем лагере... Разрешите одновременно предложить вопрос: можно ли ознакомить наших солдат с вашими предложениями? Полагаем, что это необходимо для создания определенного настроения...

Вологодский. ...Мы смотрим на ваше согласие, на ваши пожелания не как на торговлю или исполнение ваших требований, а как на условия, диктуемые жизнью и общими интересами будущей великой России и славной Чехословакии...

Павлу. ...Как я сказал уже вам: если и были небольшие недоразумения, то я тем сильнее желаю добиться, наконец, большого согласия...

Этот поворот в настроениях чешского военного командования и политического представительства приходится объяснять успехом Деникина. Южный фронт становится решающим. «Деникин взял Орел. Теперь, можно сказать, дорога на Москву открыта», — заносит в свой дневник Пепеляев. В другом аспекте представляется и чешский вопрос, т. е. вопрос о возвращении чехословацкого войска на родину. Путь через Россию становится более реальным, нежели все еще проблематическая эвакуация через Владивосток⁴⁴. При возможных изменениях в положении России по-иному вырисовываются и национальные чешские задачи. Простая целесообразность диктует им желательность выступления на фронт и более активную поддержку существующей власти... Подобную точку зрения Павлу высказал в беседе с делегатами Зем. пол. бюро в Иркутске. По словам Колосова, Павлу находил, что «решающим фактором в политике является Деникин и вообще юг России». Сибирь, по его мнению, к тому времени сошла со сцены и роль ее кончилась. Вопрос решается тем, когда Добр, армия достигнет всероссийского центра — Москвы. По этому фактору Павлу и считал необходимым ориентироваться. У него был скепсис в отношении русской демократии. В одном из ранних своих публичных выступлений в Сибири Павлу рисовал такую символическую картину: чехи ураганом мировых событий оказались заброшенными в глубь сибирской тайги. Им приходилось своими собственными силами искать выхода из этих дебрей. Разыскивая такой выход, они наткнулись на раненого. Они подняли его к себе на плечи и пошли дальше, руководясь его указаниями. Этим раненым оказалась сибирская демократия. Заключая с этим раненым союз, чехам приходилось, однако, задумываться над вопросом, что будет дальше с ними и с их новым попутчиком: выздоровеет ли он и вернется ли к нему способность самостоятельно, без их помощи, продолжать свой путь, или он ранен безнадежно и тщетно ждать, чтобы он поправился. И если это так, то что с ним делать самим чехам, так как вечно служить ему костылями они не могут.

Теоретически Павлу верно определял основное несчастье русской общественности — в процессе революции не создалось большого коалиционного блока, который, не будучи ни интернационалистическим, ни монархическим, был бы просто национальным и демократическим [«Чехосл. Дн.», № 552]. Но возможный в Сибири «блок» ни Павлу, ни его единомышленники не поддерживали — они все-таки тянулись к «крайностям», ошибочно олицетворяя демократию в лице одной партии с.-р., которую не только кадетский «Св. Край», но они сами, в сущности, причисляли уже к контингенту «политических инвалидов». Отсюда вытекала двойственность позиции. Якушев в октябрьском «циркуляре» приводил отзыв Павлу: «Ни в какую политическую комбинацию, связанную с Колчаком, чехи не пойдут, ибо такая комбинация явно безнадежна и обречена на провал». Допустим, что слова переданы неточно. Но едва ли Якушев мог измыслить такой отзыв в широко разосланном по Сибири письме. Он, быть может, делал неверный вывод: при отрицательном отношении к Колчаку чехи должны пойти непременно с его противниками. Павлу же вел переговоры не с сибоблдумцами. Очень правдоподобно, что за этими переговорами стояла какая-то новая политическая комбинация. Не с Дитерихсом ли?

«Проекты» Павлу встречали оппозицию в самой чешской среде. Сибирское политическое представительство и военное командование расходились с мнением центрального Правительства, более точным выразителем которого явилась прибывшая во Владивосток делегация. «Командование легий, — пишет Кратохвиль, — должно было бороться с посольством государства». «Президент и министерство (Тусарово) твердо держались того мнения, что армии нельзя разрешить какого-либо участия в русских военных операциях». Верховное командование в это время «договаривалось» с Колчаком об интервенционной службе и о плате за нее. Целый ряд документов, утверждает Кратохвиль, удостоверяет, что для военного командования «действителен был лишь план бывшего председателя министров Крамаржа». «За золото, — патетически восклицает автор, — командование предложило армию из 50 тыс. тех, которые добровольно шли навстречу смерти за свои идеи!»

Исправлять некоторую специфичность изложения Кратохвиля едва ли надо. Проект Павлу «был отвергнут»⁴⁵. Телеграмма Бенеша Жанену — последний также был противником привлечения чехов на фронт — говорила о неисполнимости «проекта» Павлу и высказывалась против какого-либо нового ангажирования войск и добровольцев... «Общественное мнение» в Чехословакии хотело иметь армию «по возможностям скорее дома и без новых жертв».

«Проекты» Павлу сами собой падали при катастрофической неудаче на антибольшевицком фронте в России... В Сибири, конечно, должна была победить официальная точка зрения, представленная поверенным в делах д-ом Гирсой. Среди чехов, в связи с продвижением большевиков, начались волнения из-за опасения грозившей им участи (телеграмма Сукина 20 ноября). Гирса попытался сделать ставку на социалистические группы, подготовлявшие переворот в Иркутске под флагом окончания гражданской войны. «Чехам, — говорит местный деятель, стоявший в курсе закулисных переговоров, упомянутый N, — нужно было более податливое, более дружественное правительство, чем Правительство адм. Колчака. Земское правительство было бы, в сущности, самым подходящим для чешских целей... Вот откуда явился у чехов вообще, а у Гирсы и ген. Сырового в особенности интерес к работе иркутского Политического Центра. И появление «меморандума» должно было реабилитировать демократичность чешской политики в глазах этих социалистических групп. Такое объяснение появления «меморандума» дает Кроль. И оно правдоподобно, если не предполагать за кулисами более серьезного сговора⁴⁶.

На чехов произвело впечатление, когда Иркутская Городская Дума 28 октября отклонила празднование годовщины Чехословацкой республики.

Гласный Половников предложил устроить чествование этой годовщины. Председатель (с.-д. Константинов, впоследствии большевик) резюмировал наступившее молчание как принятие к сведению этого предложения.

Половников. Как это принять к сведению?

Холодовский (с.-р.) высказывается против чествования, принимая во внимание спутанность отношений.

Самохин. Еще неизвестно, какую роль сыграют чехи. Их деятельность во многом противоречит социалистическим партиям...

Половников. Произошло освобождение народа от чужеземного ига. Если вы настоящие социалисты, а не показные, должны приветствовать.

Холодовский и Шульман. Выражая приветствие, нельзя умолчать, что чехи попали в лапы международного империализма.

Половников напоминает, что чехи освободили Иркутск. Погребицкий соглашается на приветствие чехам и выражение пожелания, чтобы они пошли по пути, начертанному социализмом. Голосуются две формулы. За формулу Погребицкого высказываются 13, за формулу «принять к сведению» — 23 [«Св. Кр», № 364].

Вместе с тем иркутский Комитет партии с.-р. в одной из своих прокламаций говорил об участии чехов в преступлениях, насилиях и грабежах [Гинс. II, с. 52].

Надо было реабилитироваться. Павлу, скептически относившийся к декларации иркутского Политического Центра, после напечатания меморандума сделал даже демонстративный визит председателю П. Центра Федоровичу [«Сиб. Огни», 1927, №5, с. 95]⁴⁷

Для рядовой массы чехословацкого войска призыв к окончанию гражданской войны, как бы обеспечивавшему быстрый возврат на родину, конечно, был самым желательным выходом. Но «меморандум» наносил сильный удар престижу власти, давая не только морально оправдание иркутских заговорщиков, но и показывая обществу, что союзники спешили отречься от Омского правительства. Без этого, конечно, чехословацкое правительство не решилось бы открыто выступить с таким ответственным официальным документом. Меморандум подрывал авторитет власти и за границей: чехи, по словам Ллойд Джорджа, раскрыли Европе глаза своим меморандумом. Для нее он в значительной степени и предназначался.

Трудно гадать, как могло бы пойти дело в Сибири при иных комбинациях. Гражданская война давала не раз примеры возрождения армии, как феникса из пепла, и, казалось бы, невозможное становилось возможным. В ноябрьские дни власть государственная в Сибири еще существовала; отступающая армия, несмотря на неудачи, представляла реальную силу — в этот момент возможность сотрудничества с чехословаками не осуществилась главным образом в силу политических разногласий среди самих чехов и препятствий, которые оказывал ген. Жанен. Я не говорю о роли большинства русских левых политических группировок — они, по замечанию Будберга, забыли о борьбе с большевиками. Не совсем даже так — они готовы были идти против Колчака совместно с коммунистами.

* * *

Хотя текст «меморандума» и приведен в книге Гинса, я его повторю. Опять это слишком важный документ:

«Невыносимое состояние, в каком находится наша армия, вынуждает нас обратиться к союзным державам с просьбой о совете, каким образом чехословацкая армия могла бы обеспечить собственную безопасность и свободное возвращение на родину, вопрос о чем разрешен с согласия всех союзных держав... В настоящий момент пребывание нашего войска на магистрали и охрана ее становятся невозможными просто по причине бесцельности, равно как и вследствие самых элементарных требований справедливости и гуманности. Охраняя железную дорогу и поддерживая в стране порядок, войско наше вынуждено сохранять то состояние полного произвола и беззакония, которое здесь воцарилось. Под защитой чехословацких штыков местные русские военные органы позволяют себе действия, перед которыми ужаснется весь цивилизованный мир. Выжигание деревень, избиение мирных русских граждан целыми сотнями, расстрел без суда представителей демократии, по простому подозрению в политической неблагонадежности, составляют обычное явление, и ответственность за все перед судом народов всего мира ложится на нас: почему мы, имея военную силу, не воспротивились этому беззаконию.

Такая наша пассивность является прямым следствием принципа нашего нейтралитета и невмешательства во внутренние русские дела, и она-то есть причина того, что мы, соблюдая полную лояльность, против воли своей становимся соучастниками преступлений. Извещая об этом представителей союзных держав, мы считаем необходимым, чтобы они всеми средствами постарались довести до всеобщего сведения народов всего мира, в каком морально-трагическом положении очутилась чехословацкая армия и каковы причины этого.