Трагедия ленинской гвардии, или правда о вождях октября

Что касается его политической жизни, то я совершенно ничего не могу указать ввиду того, что в служебное время я с ним никаких бесед на политические темы не вел» ^{117} .

Столь же «существенные» сведения удалось получить от Боброва и на других подозреваемых в причастности к «Каморре» лиц. Почти месяц Байковский продержал шестидесятилетнего старика в камере на голодном пайке и только 20 июня снова вызвал на допрос, уличая выбитыми из Злотникова показаниями…

Леонид Николаевич спокойно объяснил, что взял прокламацию, не желая «сконфузить» Злотникова.

— А почему вы сразу не признались в этом? — торжествующе спросил Байковский. — Почему пытались скрыть это?

— Об этом обстоятельстве раньше не говорил, так как об этом не был спрошен, а сам с доносом выступать не умею.

Бесспорно, Бобров понимал, что бессмысленно объяснять правила поведения, принятые среди порядочных людей, чекисту, самозабвенно окунувшемуся в палаческую стихию, но, может, не для него он и произносил эти слова, как не для Урицкого, и писал с больничной койки:

«Я никогда не сочувствовал еврейским погромам, и ни один человек не может доказать, что я имею хотя бы какое-нибудь самое отдаленное отношение к какому-нибудь погрому…

Итак, я получил один экземпляр воззвания и не сделал из него никакого употребления, между тем в тот же день это воззвание было распространено в тысячах экземпляров различных газет, в том числе и в «Красной газете», продававшихся на всех улицах Петрограда, и никто из редакторов не привлечен к ответственности» ^{118} .

Разумеется, не о том хлопотал больной, истощенный голодом Леонид Николаевич, чтобы Урицкий засадил в тюрьму своего дружка, провокатора Володарского… И не о том, чтобы занять, как выразился писатель Максим Горький, наиболее выгодную и сытую позицию…

Нет, он объяснял, что все это дело — чистой воды провокация, и объяснял это не следователю, а нам, живущим уже в другом веке и другом тысячелетии, когда — увы! увы! — снова актуальными стали сказанные в восемнадцатом году слова Алексея Ремизова;

«Зашаталась русская земля — смутен час. Госпожа Великая Россия, это кровью твоей заалели белые поля твои — темное пробирается, тайком ползет по лесам, по зарослям горе злокручинное…»

А Леонида Николаевича Боброва расстреляли в страшную ночь на 2 сентября 1918 года, когда по всей России по команде из Кремля загремели в чекистских подвалах выстрелы…

Через четыре месяца, 23 декабря, было составлено в экстазе чекистской работы и постановление о его расстреле:

«Леонид Николаевич Бобров арестован был по делу «Каморры народной расправы». Обвинение было доказано, и Боброва по постановлению ЧК от 2 сентября с. г. — расстрелять, на основании чего настоящее дело прекратить» ^{119} .

Вот так, просто и без затей…

Глава пятая В ПОДВАЛАХ ЧК

Революция — суровая школа. Она не жалеет позвоночников, ни физических, ни моральных.

Л. Д. Троцкий

Вы вот пишете — нельзя связанного человека убивать, а я этого не понимаю. Как, почему нельзя? Иногда нельзя, иногда можно…

В. Воровский

Со следственными делами ЧК за 1918 год можно знакомиться, изучая их в архивах, можно просто читать изложение этих дел в «Красной книге ВЧК» или сборниках «Из истории ВЧК» — результат не меняется.

Разумеется, из архивных дел в разные стороны торчат живые человеческие судьбы, которые подручные Феликса Дзержинского и Моисея Урицкого обламывали и коверкали, втискивая в придуманные ими контрреволюционные заговоры, а в сборниках те же самые сюжеты палачи-сочинители попытались представить уже в готовом виде…

Тем не менее счистить запекшуюся кровь они не сумели, и эта кровь и сейчас проступает на чекистских «сочинениях».

1

В конце мая, когда чекисты Петрограда взялись за титаническую работу по перебору людишек в Петрограде, Феликс Эдмундович Дзержинский со своими подручными решил «раскрыть» в Москве контрреволюционный заговор «Союза защиты родины и свободы».

Союз такой действительно создал (пытался создать? рассказывал, что создал?) знаменитый террорист Борис Савинков ^{120} , но сам Савинков был великим фантазером, и не столько организовывал, сколько фантазировал на темы организации, а ловить его самого было хлопотно, и Дзержинский решил пойти по другому пути.

В середине мая «одна из сестер милосердия» Покровской общины поведала командиру латышского стрелкового полка в Кремле, что скоро латышских стрелков ожидает беда, потому что влюбленный в нее юнкер Иванов собирается поднять в Москве восстание. Насмерть перепутанный командир латышских стрелков отправил девушку в ВЧК к товарищу Дзержинскому…

И хотя все это: и сестра милосердия, и влюбленный юнкер Иванов, и восстание, которое он собирался поднять в Москве, поскольку сестра милосердия изменяла ему с командиром полка латышских стрелков, — более подходило для жалостливого городского романса, Феликс Эдмундович Дзержинский приказал арестовать юнкера Иванова.

Влюбленного юнкера чекисты схватили в квартире № 9 дома № 3 по Малому Левшинскому переулку.

В квартире во время обыска было обнаружено еще 13 человек, которые сразу были объявлены заговорщиками, поскольку чекисты нашли бумаги, «неопровержимо» доказывающие их контрреволюционные замыслы.

Вот перечень этих бумаг — «набросок схемы построения пехотного полка», перепечатанная на машинке «программа «Союза защиты родины и свободы», «картонный треугольник, вырезанный из визитной карточки с буквами О. К.», «пароль и адреса» в городе Казани ^{121} .

Самая роковая здесь улика — перепечатанная на машинке «программа «Союза защиты родины и свободы», которую, по-видимому, чекисты и принесли в квартиру № 9 дома № 3 по Малому Левшинскому переулку.

Другие улики, вроде наброска схемы построения пехотного полка или картонного треугольника, вырезанного из визитной карточки с буквами О. К., можно найти в любой мусорной корзине…

Ну, а такая улика, как «пароль и адреса» в городе Казани…

Пароль этот на крышке стола, что ли, был вырезан? Или, может, вырублен над входом, чтобы его можно было найти при обыске?

Тем не менее под давлением сиих «неопровержимых» улик и воздействием чекистских кулаков влюбленный юнкер Иванов сознался, что был введен в «Союз защиты родины и свободы» Сидоровым, а в самом Союзе состоят офицеры — Парфенов, Сидоров, Пинки, Висчинский, Никитин, Литвиненко, Виленкин, Олейник с отцом, Коротаев и Шингарев. Организатором же, как сообщил избитый чекистами юнкер, был Альфред Пинки ^{122} .