Трактат о лущении фасоли
Шрифт:
— А вы откуда?
— За границей живу.
Он успокоился:
— Крестный ход был.
Но, честно говоря, я всю ночь глаз не сомкнул. Все думал — ехать дальше или повернуть назад. А вы хорошо спали? Потому что когда я проснулся, ну, то есть когда собаки меня разбудили, и посмотрел в окно раз, другой, — вас видно не было. Машина стояла, так что я догадался — кто-то приехал. Только удивился: в такое время, осенью, кто это может быть? Тем более, смотрю: машина чужая, здесь ни у кого такой нет. Что за марка? Так я и думал. У меня тоже когда-то такая была. Быстрая, как молния. И чтобы сломалось или испортилось что-нибудь — никогда. Едва зеленый загорится, я уже вон где, а другие только с места трогаются. Педаль газа нажмешь — машина чуть не сама вперед прыгает. Мало кто мог обогнать меня на шоссе. Мне нравилось быстро ездить. Быстро ездишь — быстро живешь. Быстрая жизнь, казалось мне, обязательно короче. Бояться? А чего? Ну вот разве что... Да и нет причин так уж цепляться
А номер какой у вас? Я не посмотрел, а ведь надо записать. Я все машины записываю, которые сюда приезжают. И не только номер. Марку, модель, цвет. Хозяев домиков — нет. Их я с самого начала записал. Если только кто-нибудь поменяет машину. А так всех записываю. В сезон к тем, у кого здесь домики, приезжает много знакомых. Иной раз я и регистрационное свидетельство проверяю, и автомобиль осматриваю: нет ли где вмятин, царапин. Со знакомыми тоже по-разному бывает. Вроде бы и знакомый, а потом окажется не пойми кто. А на свидетелей, случись что, полагаться нельзя. У десяти свидетелей и цветов будет десять, и моделей десять, и марок столько же, не говоря уже о номерах. Не доверяю я свидетелям. И когда приехал, уехал, в котором часу — тоже записываю. У меня для машин отдельная тетрадь есть. Еще одна для домиков: кто приезжал, когда, надолго ли, сколько человек. И третья — для всего прочего. Если хочешь, чтобы был порядок, нельзя все в одно место записывать.
Я сперва не сообразил, что вы у пана Роберта остановились. Только когда вы занавеску на окне отодвинули. Неужели пан Роберт, подумал я. Как-то мне не верилось. Так давно его не было — и вдруг приехал, ну и ну. Уже, наверное, за полдень перевалило, когда вы из дома вышли, верно? Стояли на террасе, оглядывались по сторонам, тут-то я и понял, что это не пан Роберт. Хотя не сразу. Рост примерно тот же, и тоже худощавый. К тому же шляпа немного закрывала лицо. Собаки начали дверь царапать, проситься на улицу, тогда я точно понял, что это не пан Роберт. Но не пустишь же их одних к чужому человеку. Я решил подождать, пока вы сами ко мне придете, тогда и расскажете, кто вы, зачем приехали и надолго ли.
Больше всего меня озадачило, откуда вы знали, где ключ. Кроме меня и пана Роберта, никто не знает, что он висит под террасой, у балки, на гвоздике. Я даже подумал, что вы, по всей видимости, добрый знакомый пана Роберта, так тем более не стоит идти, да еще с собаками, выспрашивать, проверять, как других. Наверняка сами придете рассказать, как дела у пана Роберта, где он сейчас, как поживает. Я однажды попытался разузнать, куда он переехал, но даже ближайшие соседи ничего не знали. Он никому не оставил адреса. Деньги мне регулярно присылает. В конверте, не переводом. Но ни разу даже пары фраз не написал, в конверте — только купюры, завернутые в листок бумаги. А почтовый штемпель такой бледный, что никак не разобрать — откуда. Должно быть, у него друг или подруга на почте имеется. Нет, это точно он. Кто еще, кроме него, стал бы мне деньги присылать? Все это очень странно. Мог бы разочек приехать. Посмотреть — что да как. Или хоть адрес дать, я бы ему написал, что все в порядке. Домик стоит. Я за ним присматриваю. Беспокоиться не о чем.
Я за всеми домиками присматриваю, и за его тоже. И внутрь иногда заглядываю, проверяю. Проветрю, пыль сотру, а если какую-нибудь поломку увижу — отремонтирую. Это не моя обязанность, но раз мне оставили ключи, я слежу. Да, ключи у меня почти от всех домиков есть. Я сразу, как хозяева съедут, проверяю: каждый домик, двери, окна, все ли закрыто, потому что всякое бывает. Что замечу испорченного или сломанного, записываю, и потом — осенью, зимой отремонтирую. Не бывает, чтобы по окончании сезона какой-нибудь поломки не обнаружилось. Как не починить? Терпеть не могу, когда что-то сломано. Мне прямо больно делается. Да если бы только это. Иногда заходишь в домик, и такое впечатление, будто жильцы в панике бежали. Холодильник не отключен, телевизор работает. Плитка горит, вода не перекрыта, кровати не застелены. Раз захожу в домик, а там на столе утюг, и одеяло уже дымится. Еще минута — и весь домик сгорел бы. А то и соседние, день как раз был ветреный. Вот после того утюга я и стал проверять домики сразу после отъезда хозяев.
Иногда даже еду в тарелках оставляют. И грязную посуду. Бутылки, банки из-под пива на столе, стопки с недопитой водкой, мусора полные корзинки, женские прокладки, презервативы на полу. Снял и бросил. Наверное, отчасти это и моя вина, я их приучил, что сам за всем слежу. Но я не могу иначе. Нет, есть, конечно, домики, куда приятно зайти. Я, бывает, даже посижу там, послушаю.
Что слушаю? Много чего можно услышать, если есть охота слушать.Обычно дважды в день и, по крайней мере, один раз ночью я обхожу все домики, на этом берегу и на том. С утра, как только солнце встанет, проверяю, не выбито ли где-нибудь стекло, не вскрыта ли дверь. Если что-то кажется подозрительным, захожу внутрь. Впрочем, собаки первыми все чуют. Обегают вокруг каждого домика и коротким лаем дают мне понять, что все в порядке. И сразу мчатся к следующему. Если что-то не так, ждут меня и лают, еще как лают.
Второй раз — вечером. Тогда я уже заглядываю в каждый домик и зажигаю свет. Внутри и на террасе. Зажигаю, оставляю включенным и иду к следующему. И так, домик за домиком, зажигаю свет, оставляю включенным — до самого последнего. С каждым освещенным домиком на берегу становится все светлее и светлее. Словно сверкающий венок ложится вокруг водохранилища. Даже к небу свет поднимается, как будто и водохранилище светится, и небо над ним, и лес. А собаки, вы себе не представляете, как они тогда радуются. Мне и в голову не приходило, что собаки умеют так радоваться. Обычно они спокойные, сосредоточенные, без надобности не гавкают. Или чтобы выли, как другие псы, — никогда. Даже на луну не воют. Как-то тут, в одном из домиков, человек умер, так и тогда не выли. Разве что вообразят себе невесть что. Вы не поверите, что они могут себе вообразить. Так что, может, когда во всех домиках свет горит, они представляют себе свой рай? Собакам ведь нет нужды представлять себе рай в виде цветущего сада, в котором все есть. Им достаточно, что там не будет человека. Буду ли я, спрашиваете? Я, пожалуй, буду. Меня они, наверное, считают тем, кто присматривает за их раем.
Потом мы идем обратно и в каждом домике гасим свет. Что вас так удивило? Этот собачий рай? Так я вам скажу, по мне, для собаки нет создания хуже человека. У меня есть причины так говорить. Вот этого, Рекса, я в лесу нашел. Привязанного к дереву стальной проволокой. Я бы его, наверное, не заметил, потому что смотрел под ноги, землянику искал, и вдруг слышу: кто-то плачет, будто ребенок. Мне и в голову не пришло, что это может быть собака. Например, если косуля в силке умирает, вы сразу поймете, что это косуля. Я не одну такую умирающую косулю видел. А здесь — точно ребенок. Я остановился, затаил дыхание. Неужели у кого-то ребенок в лесу потерялся? Но он должен быть совсем маленьким, потому что только малыши так плачут. Хотя ведь такие маленькие дети в лес сами не ходят. Все затихло. Оглядываюсь — никого. Я опять занялся своей земляникой. И снова услышал этот плач. Тихий-тихий, но есть. Слух у меня хороший. Меня когда-то один кладовщик учил играть на саксофоне, так он всегда повторял: уметь ты еще мало что умеешь, но слух у тебя отменный. Только трудись.
Я уже стал прикидывать, у кого здесь, в домиках, может быть младенец. Честно говоря, меня бы уже ничто не удивило: даже если кто-нибудь ребенка в лес отнес. Я начал осматривать куст за кустом, обошел ближайшие деревья. И вдруг вижу: под буком лежит вот этот самый Рекс. Наверное, он меня учуял и, хотя был уже полумертвый, заплакал. Потому что, да будет вам известно, обоняние у собаки умирает последним. Увидев меня, он даже попытался встать. Но не сумел. И снова заплакал, как ребенок. Жилец ты или не жилец? — задумался я. Нет, так принесу лопату и закопаю. Будет одной могилой в лесу больше, какая разница? Я всем таблички подновляю и тебе буду подновлять. Вот тогда я и назвал его Рексом. Здесь лежит Рекс. Пусть упокоится с Богом. Креста я тебе не поставлю, хотя своими муками ты его заслужил. А пес опять попытался встать. Когтями царапает землю и смотрит на меня, словно умоляет не бросать.
Ну, я взял его под пузо и поставил на ноги. Думаю: устоит, так, может, и выживет. Я не верил, что устоит. И что вы думаете — устоял. Кожа да кости. На нем уже черви завелись... Шея от стальной проволоки вся в крови и личинках. Глаза — тоже все в личинках. Из пасти кровавая пена. Шатается, дрожит, но стоит. В таком случае пошли, сказал я, попробуем жить дальше. Снял с его шеи стальную проволоку и начал уговаривать сделать первый шаг, а там уж легче будет. Первый шаг, он самый важный. Шаг-то он сделал, но свалился. Что мне было делать? Взял его на руки и понес. Но руки у меня скоро устали. Сами видите, псина большая, хотя тогда в нем и половины от того, что сейчас, не было. Я пожалел, что не взял перочинный нож. Вырезал бы несколько палок, сделал волокушу и как-нибудь дотащил. К счастью, я был в пиджаке: снял его, снял рубашку, связал их вместе, закрепил той стальной проволокой, уложил пса на все это, присел, кое-как закинул за спину и — с трудом, правда, — но поднялся. Так домой и принес.
Я потом расспрашивал в домиках, не пропадала ли у кого собака. Нет, ни у кого не пропадала. Я откормил его, вылечил, и вот, видите, какой пес получился. Удивительно только, что одни хозяева сразу уехали и в следующем году уже не приезжали, а потом и вовсе домик продали. Уже несколько лет там другой человек живет, но каждый раз, когда мы идем с обходом, Рекс ложится у входа на террасу. Приходится его оттуда силой уводить, потому что новый владелец не понимает, с какой стати собака разлеглась у его дверей.